Страница 6 из 67
С англичанами тоже неладно. Договор Рандольф подписать отказался, тянул до последнего, пришлось его чуть не силой в Англию спровадить. Вместе с послом уехал в Лондон за ответом королевы доверенный опричник Савин. Предчувствие осталось нехорошее, похоже, прав Висковатый — не хотят англичане союза. Обижается старик, что отстранён от переговоров, преданность свою не раз доказал. Но и с преданным человеком всем не поделишься, не расскажешь ведь, что в Англию бежать собрался.
Не успел отправить Савина — прискакал гонец из Москвы. В числе прочих бумаг передал тайное послание. Писал Малюта Скуратов: «Вертайся в Москву, великий государь, а то, как бы поздно не было. Худое супротив тебя удумали. А кто удумал, того писать не могу, только тебе скажу». В лихорадочной спешке, оставив семью на старшего Басманова, царь кинулся в Москву, хотел допросить Малюту, но из-за внезапной смерти царицы розыск пришлось отложить. И все эти дни чёрное предчувствие разъедало душу, страх и ярость накатывали попеременно.
Теперь пора.
2.
...В трёх верстах от Слободы на Каринской заставе царя ждали. Полсотни ближних опричников, все на высоких гнедых конях окружили Ивана, кричали «Гойда!», весело скалили зубы. Царь вылез из кареты, сел верхом на любимого коня и вновь почувствовал себя как в первые опричные годы. После настороженной, запуганной Москвы он снова был среди своих! Гикнув, царь поскакал впереди всех, и вскоре ворвался в слободу, запруженную встречающим его народом.
За шесть опричных лет Александровская слобода расстроилась, узкая просека, ведущая к ней, превратилась в широкий тракт. Старое великокняжеское охотничье село, став царской резиденцией, притянуло к себе много всякого люда. На высоком месте выросла неприступная крепость, окружённая каменной стеной и широким рвом, заполненным стоячей водой. Блестит золочёным куполом Успенский собор, рядом государев двор в три этажа с узкими бойницами окон. От двора бревенчатая мостовая ведёт к присутственным местам, где заседает опричная дума. Тут же палаты ближних государевых помощников. Над всем этим возвышаются две сторожевые башенки, соединённые на высоте галереей. По ней день и ночь ходит бдительная охрана, сверху обозревая лесные дали.
Вечером царь давал пир для своих. Хотя по причине траура не было скоморохов и гудошников, за столами было весело, ели много, пили и того больше. Царь ласково оглядывал верных, посылал то одному, то другому лучшие куски. В чести нынче были Афоня Вяземский, Алексей Басманов, жирный кусок с царского стола неожиданно получил Малюта Скуратов, которого раньше даже не звали за общий стол. Обнесённым остался царский шурин Мишка Черкасский, сидел темнее тучи.
Но чаще всего взор царя обращался к Федьке Басманову. Златовласый красавец нарядился к ужину как павлин, презрев осеннюю прохладу, надел лёгкий лазоревый опашень под цвет ярко-синих глаз, сверху небрежно набросил вишнёвую в тон губам епанчу. Ожерелий, кружев и запястий было навешано на Федьке больше, чем на московской боярышне. Благоухая благовониями, Федька ничего не ел, бросал на царя томные взоры. Об их греховной связи знали все, но шутить на эту тему не смели. Все помнили, как в самом начале опричнины подвыпивший князь Овчина-Оболенский, задетый Федькиным высокомерием, брякнул во всеуслышание: «Чем хвалишься, Басманов? Мы царю трудами служим, а ты жопой». Хохот грянул, да вскоре утих. Федька побежал жаловаться царю, и спустя малое время изуродованное тело Овчины уже валялось на заднем дворе. Так что с Басмановыми лучше не ссориться. К тому же женоподобный Федька едва ли не лучший рубака среди опричников и в драке спуску не даёт никому. Даром что красавец, а душой чёрен и мстителен. Недавно князь Телятевский вздумал с Федькой местничать. И что? За неделю до разбора вдруг ни с того ни с сего взял и помер Телятевский.
В полночь царь покинул пир. Ближние проводили его до опочивальни. Отпустив всех, царь придержал за пояс Федьку, легонько втолкнул в полумрак опочивальни. Здесь с наслаждением принюхался к медовому запаху Федькиных кудрей. Шепнул, целуя в маковку: «Ну что, пряник, заждался?»
3.
...Хотя содомией Иван грешил с детства, но всякий раз, согрешив, казнился потом. Когда-то Сильвестр, стремясь отвратить царя от этого порока, пугал его страшными карами, рассказывал про библейский град Содом, наказанный Господом за противоестественный грех и почти излечил царя. Однако после смерти Анастасии и удаления Сильвестра царь снова пустился во все тяжкие, полоса женолюбия чередовалась у него с полосой мужеложества. Но посеянные духовником семена страха остались в душе, и всякий раз, пробудившись после грешной ночи, царь молился особо истово, бился об пол челом до синяков.
Вот и на этот раз царь пробудился в дурном расположении. Грубо растолкал сладко спавшего Федьку, выпроводил вон. Омывшись, надел монашескую власяницу и призвал сыновей. Отчаянно зевающие царевичи поплелись следом за отцом к колокольне, по крутым ступеням взобрались на самый верх, где уже ждал, нахохлясь, Малюта. Пока разбирали влажные от росы верёвки, царь глядел вниз, на выложенный росой пустынный двор. Над тёмной гребёнкой леса чуть тлела рассветная полоса, и вспыхивали зарницы.
Первые удары колокола поплыли над Слободой. Малюта бил в большой колокол, легко раскачивая пудовый язык, царь, тоже не обиженный силой, бил в средний, царевичи трезвонили в малые.
— Бом-бам, бом-бам, ди-ли-ди-ли-бом-бам!
И тотчас засуетилась Слобода, забегала, замигала огнями, бесшумным вихрем смело с постелей опричников. Не приведи Бог промешкать! Ополоснувшись, натянули поверх шёлковых рубах монашеские подрясники. Царь повелел рядиться монахами, а зачем повелел, то одному ему ведомо.
Отзвонив, царевичи радостно ссыпались с колокольни. Царь и Малюта остались вдвоём. С минуту царь разглядывал опричника. Не человек — кабан. Огромная рыжая щетинистая голова сразу переходит в короткое, налитое железной силой тулово. Исподлобный взгляд Малюты выдерживают немногие.
— Ну, сказывай!
— Худые вести, — просипел Малюта.
Тёмный страх шевельнулся под сердцем.
— Говори!
— Повар Молява ездил в Нижний за рыбой. Зазывал его Старицкий к себе. Дал пятьдесят рублёв и яд в склянице. Наказывал: изведёшь царя — боярином сделаю.
Болезненно-испытующим взглядом впился в лицо Малюты.
— Откуда узнал?
— Сын Молявы в поварне хвастался, что родителя князь к себе приглашал. А про яд сам Молява с пытки признался.
— Давай Моляву! Сам допрошу!
Пытошная изба — сруб в землю врытый, сверху землёй засыпанный. Окошек нет, свет от горна пытошного, да у писца лучина. Пытаемого видно, а сам он только палача зрит да слышит голоса из тьмы, а чей это голос — ему неведомо. У прокопчённой стены — дыба, тут же «кобыла» для кнутобойства, на широкой лавке напоказ разложен инструмент пытошный: окровяненные топоры, ножи, щипцы, сверла, иглы, плети. Кто послабже, млеют от одного вида.
Моляву царь знал много лет. Лучший на Москве повар, умевший потрафить избалованному чревоугодием царскому вкусу. Но вместо бодрого благообразного старика опричники втащили мешок костей, подвывающий от страха и боли. Лицо повара слилось в радужный кровоподтёк, левый глаз вытек, правый испуганно шарил в темноте, силясь угадать, кто в ней скрывается.
По знаку Малюты зверовидный палач сноровисто раздел повара, обнажив дородное жёлтое тело, привязал кисти рук за спиной, резко потянул верёвку дыбы. С хрустом вывернулись в суставах руки, повар повис на дыбе, суча ногами, тонко по-стариковски завыл. Малюта снял со стены сухой веник, запалил его в горне, и приблизясь с огнём к повару, с нажимом вопросил:
— Сказывай, как в Нижний ездил, как тебя Старицкий царя извести подучал.
Всхлипнув, повар заученно забормотал:
— Как приехали в Нижний, тотчас призвал меня князь Владимир, дал денег и яду в склянице, велел царя извести...