Венсеремос!

Логичное завершение нездоровой суеты, возникшей сразу же, как только он зашел в вестибюль гостиницы. Стоя у лифта Вася краем глаза наблюдал, как метнулась к телефону администраторша и потому аналогичные действия вместо «доброе утро» за стойкой на этаже его не удивили.

Едва он стащил с себя грязную одежду и залез под душ, как в дверь забарабанили. Вася от раздражения хотел было открыть прямо так, в чем мать родила, но подумал и завернулся в полотенце.

— Где вы были? — чуть не завопила Ирина, за спиной которой возвышалась гостиничная тетка и незнакомый мужик.

— Гулял. И позвольте, я закончу туалет, — Вася захлопнул дверь перед носом троицы, не дожидаясь дальнейших обвинений.

Когда он минут через десять вышел в холл, свежий, умытый и переодетый, Ирина судорожно загасила сигарету и поднялась навстречу. Уставшее лицо, мятая одежда и наспех наведенный макияж говорили о беспокойной ночи, отчего Вася ощутил укол совести и молча выслушал упреки. Но он как-то не предполагал, что хозяева отреагируют на самостоятельную прогулку настолько болезненно.

— Не надо так расстраиваться!

Но попытка успокоить гида не удалась:

— Это же… это… несанкционированные контакты!

— Не понял, мне что, запрещается общаться с советскими людьми?

Ирина поперхнулась, но тут появились сразу три молодых человека неопределенного возраста в аккуратных костюмах, которым она и сдала Васю. И вот теперь, сидя в машине, Вася блаженно улыбался и вспоминал утреннюю прогулку по Москве. Почти пустой город, выскочившая будто по команде первая листва, дворники со шлангами, бдительные милиционеры… Интересно, что теперь с ним сделают? Арестуют? Вряд ли, его должны воспринимать как посланца от Гевары, Фиделя и Пинейро. Упекут под охрану в тихий санаторий с пятиметровым забором? Возможно. Ну и ладно. Ну и пофиг.

На этот раз его привезли в квартиру в центре. Вместо привычной уже мягкой улыбки Кузнецов демонстрировал жесткую складку у губ и хождением из стороны в сторону здорово напомнил тигра в клетке. Вася даже представил себе, как Борис Семенович хлещет себя по бокам полосатым хвостом и разулыбался.

— Смеетесь? А знаете, что вас сутки искали несколько десятков людей?

— Зачем? Я же оставил записку…

— Мы за вас отвечаем! И не должны допускать никаких угроз!

— Я вполне в состоянии отвечать за себя сам. Уличной преступности у вас нет, прочие же угрозы вне вашей власти.

— Вы не оправдываете возложенных на вас ожиданий. Скорее всего, мы будем вынуждены свернуть сотрудничество.

Вася в наглую плюхнулся в кресло — помирать, так с музыкой!

— Вы знаете, я летел сюда, чтобы сделать козью морду американскому империализму. И не ожидал, что цель моего визита в Москву — оправдывать ваши ожидания. А что насчет сотрудничества… так оно даже и не начиналось.

Кузнецов уселся напротив, снял и минуты три вертел в руках очки-клабхаусы.

— Это вопрос дисциплины. Как мы можем доверять вам, если не представляем, что вы сделаете в следующий момент?

— Ну так это же и хорошо! Если представляете вы, так и противник не глупее. А если вы не представляете, то и противник теряется в догадках, — Васю отпустило и он откинулся на спинку.

— Как вы ориентировались в Москве?

— Ничего особенного. Либо провожатые, либо бумажка с адресом, записанным на русском. Мне всегда старались помочь.

— Почему вы ушли один?

— Посмотреть на молодежь.

— И как? — неожиданно заинтересовался Кузнецов.

— Вашей молодежи скучно.

— То есть?

— Я был на собрании на заводе — все только и ждали, когда оно закончится, чтобы побыстрее разойтись. Я был в интерклубе — реально о нас хотели узнать трое или четверо ребят из полусотни, остальным интереснее чендж.

При слове «чендж» Борис Семенович поморщился.

— Это, кстати, общая беда. В Париже мне жаловались, что в акциях участвует не более десятой части студентов, к нам в отряды приходит тоже один из десяти. Эти десять процентов — золотой фонд, а вы вместо веселого дела заставляете высиживать на скучнейших собраниях. Оттого они и ведутся на всякую мишуру.

За стеной грянул телефон, дверь приоткрылась, Кузнецов извинился, встал и вышел. На его место тут же нарисовался один из комитетских помоложе.

— Товарищ Амару, а что бы вы хотели у нас посмотреть?

— Из обязательной программы?

— Нет, вообще.

— Вообще… Тогда на подготовку ваших диверсантов. И еще, — быстро добавил Вася, пользуясь замешательством собеседника, — наши «испанцы» просили найти товарища Родолфо.

— Кто это?

— Советник, занимался подготовкой партизанского корпуса.

Кузнецов вернулся в более благодушном состоянии, чем при начале разговора, и сразу перешел к потребностям и возможностям. Началась торговля — мы вам, вы нам, отчего Вася начал злиться, но вовремя спохватился. Не время и не место, сейчас надо сохранять спокойствие.

Он выкатил просьбу о поставке чешских «скорпионов» для городской герильи, а на вопрос о калашах заметил, что если будет техническое соглашение с Перу, то вопрос решится сам собой. При названной цифре в пять тысяч пистолет-пулеметов Кузнецов аж присвистнул — однако, у вас и аппетиты!

На что Вася ответил односложно «Аргентина». И объяснил — как мировая революция затухла без Германии, так и континентальная революция затухнет без Аргентины. Просто потому, что не вытянуть позарез необходимую индустриализацию. А на вопрос, как они с несколькими тысячами партизан собираются взять власть в двадцатипятимиллионной стране, напомнил, что на шесть миллионов населения Кубы хватило трех тысяч барбудос Фиделя. К тому же, в Аргентине сильные профсоюзы, левые перонисты, коммунисты и вообще все бы зашибись, если не армия. После чего уже в который раз изложил идею с учениями-Фолклендами-домино.

— Я уточнял, затевать такое слишком дорого, — наставительно заметил Кузнецов.

— Вы же в любом случае проводите ежегодные маневры? Не нужно затевать лишнего, просто немного измените существующие планы, чтобы оттянуть на себя британские авианосцы.

Но Кузнецов все так же скептически качал головой:

— И не советую рассчитывать на Перона. Он сейчас под влиянием своего личного секретаря Лопеса Реги, человека крайне правых убеждений.

В комнату постучался и вошел человек Кузнецова с подносом бутербродов, чайником и чашками. За чаем перешли к Чили — если выгорит в Аргентине, то победа в Чили дело практически решенное. Главное — заткнуть там ультрас, что левых, что правых. Иначе они втянут страну в вооруженные разборки, в которых выигравших не будет, зато будет упущен уникальный шанс победы левой коалиции на демократических выборах.

А потом Кузнецов, аккуратно доев последний кусок хлеба с сыром, подумал и сказал:

— Стратегически, из Латинской Америки может получится третий центр мирового левого движения.

— И вы боитесь того, что он не будет вам подконтролен?

— Ситуация с Китаем как бы намекает на возможные проблемы.

— У вас есть проблема пострашнее — молодежь.

Пользуясь тем, что Кузнецов вроде никуда не спешил, Вася кинулся излагать неоднократно слышанное от отца и дяди, и в чем он успел убедиться лично. Молодежи пофиг весь социализм, он хочет веселиться и радоваться, а ей вместо этого навязывают серую жизнь. Музыка? Нельзя! Политика? Нельзя! Секс? Нельзя! Посмотреть мир? Нельзя!

Даже тех, кто мог бы стать авангардом, обтесывают и загоняют в рамки, хотя чего страшного в том, что они изучают неканонический марксизм или, о ужас, немарксистские теории? Наоборот, нужно их максимально знакомить с оружием противника — а они пока через фильмы, каталоги и журналы видят только специально начищенную витрину и не видят спрятанных за ней очень непростых проблем. Запретами это не решить, наоборот, нужно разрешать, чтобы сами убедились, что здесь лучше! Пусть, в конце концов, поедут на вожделенный Запад поработать и обожгутся!

Пока же на Запад может попасть только узкая прослойка, ее дети растут в убеждении, что им эти возможности достались по праву рождения и навсегда. Еще пятнадцать-двадцать лет и поколение Кузнецова уйдет, а на его место придет вот эта молодежь, для которой социализм — это запреты и душные собрания. И что тогда?