Страница 2 из 16
– А лестницы я ненавижу, ты же знаешь. И еще у вас тут в подъезде воняет.
– Чем это воняет? – оскорбился я.
– Ой, всем, – Тави сморщила носик. – Кошками, кислой капустой. Старостью. Всем, что я терпеть не могу.
– С каких пор у тебя прорезалось такое острое обоняние? Я вот ничего не чувствую… Давай, уже туда или сюда. Мне нужно закрыть окно.
Тави легко крутанулась на подоконнике и в мгновение ока оказалась в комнате. Прошла по-хозяйски к креслу, забралась на него с ногами.
– У тебя есть натуральный сок?
– Только кофе и чай, – покачал я головой, плотно закрывая фрамугу. – Еще какао Чебика.
– Ладно, давай какао.
Кофе она терпеть не могла. Я протопал на кухню, секунду подумал: может, сварить Тави настоящий? Но тут же решил, что обойдется, сыпанул в кружку порошка, залил молоком и поставил в микроволновку. Через две минуты торжественно внес горячую порцию быстрорастворимого суррогата.
Тави уже стояла перед полкой, забитой мультифорами с презентациями моих проектов, разглядывала портрет Чеба, который я сделал месяца три назад. На нем Чебик держался за руки с гамадрилом Ираклием, большим краснопопым самцом с шикарной седой гривой. Они были почти одного роста, но Ираклий, который родился всего на полгода раньше Чебика, уже вошел в половозрелость и даже имел небольшой гарем.
У меня екнуло сердце: неужели Тави заинтересовалась сыном?
– Какой внушительный самец, – сказала она, услышав шаги, и мое сердце вернулось на место.
Ничего в этом мире не изменилось, Тави рассматривала не Чеба, а Ираклия.
– Он еще очень молод, но в нем чувствуется потенциал.
Я поставил горячую кружку на подставку, связанную из мелких ракушек, которая, завалялась еще со вчерашнего дня на столике у кресла. Чеб играл с ней, так и бросил.
– Уволь меня от твоих мнений по поводу всевозможных самцов, – пробурчал, передергиваясь от возникшей перед глазами картины.
Тави в страстных объятиях с Ираклием. Придумается же такое…
– У него и без летавиц прекрасный гарем. И вообще…С тех пор, как ты разорвала отношения, твоя личная жизнь нас не волнует.
– С тех пор, как ты отпустил меня, – с нажимом уточнила летавица, возвращаясь в кресло.
Она пригубила какао и сморщилась:
– Захар, это такая дрянь…
– Всегда есть возможность найти что-то получше вне этой квартиры, – жестко парировал я. – Итак, чем обязаны? Тебя не было…
Я прикинул в уме.
– Три месяца.
Она не услышала мое саркастическое замечание. Вернее, услышала, но не обратила ровно никакого внимания.
– Я тут подумала…
Бог ты мой! Тави подумала…
– Люди ведь должны платить алименты, так?
Сразу понял, к чему она клонит. И понимание это было… нехорошее.
– О… Дай угадаю. Пришло время распродаж?
– Ближе к делу, – она опять нисколько не смутилась. – Я пришла за алиментами.
Слово «алименты» она выговаривала очень старательно. Видимо недавно, но добросовестно выучила.
– Тави, Тави… – я устало опустился в свое привычное компьютерное кресло.
Оно всегда меня успокаивало и примиряло с действительностью. В данный момент – с лицом бывшей. Как ни крути, матерью моего ребенка.
– Алименты платят детям. Понимаешь? Тот, кто не живет с ребенком, отдает свою долю на его питание, одежду, развлечения… Вовсе не наоборот.
– Мужчины платят женщинам алименты, – упрямо повторила Тави. – Так мне сказали. Ты мужчина, я женщина. Ты должен давать деньги на содержание. Я могу обратиться в суд.
Только судебных разбирательств мне не хватало! Представляю летавицу в нашем областном отделении… Но с нее станется, а расхлебывать последствия этого визита – мне.
– Я и так тебе даю деньги, – сложно было не повысить голос.
Только сопящий в соседней комнате Чеб удерживал меня от того, чтобы не наорать на эту совершенно обезбашенную летавицу.
– Не всегда и мало, – нагло заявила Тави.
– Сколько есть, – парировал я. – Ты в любом случае все спускаешь на шмотки. Питаться тебе желательно, но не обязательно. Высыпаешься ты только на деревьях, так что проблемы с жильем у тебя до снегов не актуальны. Даже на транспорт тратиться не нужно – в пределах города ты прекрасно передвигаешься на своих крыльях. Все, чего тебе не хватает, это шмотки и всякая дребедень в виде сумок. Но, несмотря на это, я из хорошего к тебе расположения, даю столько, сколько у меня есть.
– У тебя всегда есть мало.
– Ладно, не будем брать практическую часть нашей ситуации. Но Чебик с самого рождения живет со мной, так что по идее это ты должна нам платить.
Тави вскинулась:
– И с чего?!
– С того, – я и не заметил, что встал с кресла и уже расхаживаю взад-вперед по комнате. – Я же сказал, оставим это. Как ты собираешься обращаться в суд? Во-первых, и в самых главных, тебе нужны документы. Для начала – паспорт. У тебя есть паспорт?
Риторический вопрос. Конечно, у летавицы отродясь не было никакого паспорта. Это обстоятельство, кстати, доставило мне самые неприятные ощущения в жизни. Роды пришлось принимать самому, в моей столичной квартире.
– При чем тут паспорт? – пожала плечами Тави.
Лямка воздушного сарафана соскользнула к белоснежной тонкой ключице.
Я сглотнул, срочно вызывая фантазию: Тави в обнимку с Ираклием. Полегчало.
– Там появилась сумка, Захар! Это такая сумка… При чем тут паспорт?
– Нет паспорта, нет алиментов, – обрубил я, – и вообще…
Не стоило мне говорить Тави это, но обида и на нее, и на Чеба, который не оправдал сегодня моих ожиданий, затмила разум.
– Чеб весь в тебя, – зло произнес я. – Мне стоит огромных трудов взрастить в нем хоть какие-то моральные принципы. Сегодня он в зоопарке…
– Ой, брось, – махнула рукой Тави. – Он уже сам о себе может позаботиться, не стоит его так гиперопекать. У тебя сколько алиментов сейчас есть? Если мы не можем пойти в суд, обойдемся без него, так ведь?
– В четыре года? – возопил я. – Как Чеб о себе позаботится в четыре года?
– Ну, у него же, кажется, уже есть зубы? – рассеянно спросила Тави.
Она явно думала о новой сумке и ни о чем больше.
– Конечно, есть, – подтвердил я. – Но…
– Ну, так вот! – торжествующе завершила разгорающийся спор Тави. – Раз есть зубы, он может жевать еду, а, значит, у него появился стимул ее добывать. Голод, знаешь ли не тетка, всему научит… Понятно объяснила? Давай быстрей, у меня еще есть дела.
– Торговый центр открывается через несколько часов, – резонно заметил я. – Какие у тебя могут быть дела до его открытия?
– Почему у меня не может быть дел? – поинтересовалась Тави, нисколько не обидевшись.
Она вообще никогда не обижалась. Это безумно нравилось мне в первые месяцы нашего своеобразного знакомства, а потом стало бесить. Как и все, что связано с ней. Я достал из бумажника, который накануне выложил из жилетки на стол, три пятитысячных купюры.
– Потому что такого понятия, как дела, у тебя в принципе нет. Вот, возьми. Это вся наличка, больше не могу. И я, между прочим, начал рассказывать о сыне, если ты не заметила.
– А… – добродушно протянула летавица, шурша купюрами. – И что там?
– Он сегодня кидался камнями во льва, – зачем-то сообщил я.
Знал же, что ей это глубоко фиолетово, но каждый раз словно надеялся: Тави проявит мало-мальское любопытство. Ну не может же у нее начисто отсутствовать материнский инстинкт. Это не то что не по-человечески, это вообще на уровне инфузорий.
– И сильно кидался? – спросила, и в самом деле, кажется, заинтересовавшись.
– Настолько, что ветеринар зоопарка, застукав его на месте преступления, надрал уши. Литвинов…
Тави вдруг подлетела в кресле. Ее прекрасное нежное личико исказилось яростью.
– Как так? Литвинов? Уши? И котенок позволил этому ветеринару прикоснуться к своим ушам?
– Он маленький, Тави. Он еще не может что-то позволить или не позволить. Ребенок зависит от взрослых. И, кроме того, Чеб и в самом деле провинился. Нападать на того, кто не может ответить – это… Недостойно.