Страница 91 из 102
Кто в действительности стоял за Яо Дэнь-шаном? Кто дал сигнал августовским эксцессам? Об этом мы узнали намного позже из беседы французского посла в Китае Манака с Мао Цзэ-дуном во время встречи Мао с Кув де Мюрвилем.
— Вы были в Пекине, когда была подожжена английская миссия? — спросил Мао.
— Нет, — ответил Манак.
— А был ли кто-нибудь из нынешних ваших сотрудников? — продолжал спрашивать Мао.
— Нет, с того времени состав посольства полностью сменился.
— Но вы, наверное, читали об этом инциденте?
И продолжал:
— Этим действиям нет оправдания. Это ультралевачество.
После этого Мао замолчал, словно вспоминая что-то, и добавил:
— Я сам левоцентрист…
С тех пор китайские функционеры всех рангов по любому поводу стали подчеркивать, что это «лишь отдельные эксцессы» «левых элементов», неизбежные для такого «небывалого в истории движения, как культурная революция».
А пока нам было известно лишь то, что во время «красного августа» и до него внутри китайского руководства шла острая борьба. Кого с кем? Это мы узнали значительно позже.
Из брошюры 8-го красного отряда нам стало известно содержание речи-«самокритики» Чэнь И, произнесенной им на одном из осуждавших его «митингов-инквизиций»: «Я член Политбюро ЦК КПК и министр иностранных дел. Говорю открыто. Можете отрезать мне голову, можете пролить мою кровь, но я не отступлю. Я 40 лет состою в партии. Неужели, если постоянно повторять: «Изучайте труды Мао», дела пойдут лучше? Признаюсь, что я не читал столько раз эти труды, сколько вы. Самое важное — действовать в соответствии с собственным опытом. Я не признаю культа личности, не хочу участвовать в создании культа председателя Мао. Председатель Мао — обыкновенный человек. В прошлом я неоднократно выступал против него. Тот революционер, который не испытал боли поражения, который не был бит, не может считаться настоящим революционером. Чем больше пережито, тем легче. Опасность подстерегает там, где не хватает необходимого опыта». Затем опять о Мао: «Если бы он не опирался на партию, смог бы он чего-нибудь достигнуть?» Затем о Линь Бяо: он «не является какой-то необыкновенной личностью… Разве такой широкой кампанией, какой является культурная революция, могут руководить только эти два человека?» Затем звучит призыв: «Необходимо изучать труды председателя Мао, а также труды Лю Шао-ци». Потом он сказал: «Я решительно выступал против расклеивания «газет с большими иероглифами» по улицам». И спрашивает: «Задумывались ли ры над тем, почему столько старых кадровых сотрудников пошли на самоубийство? Неужели это не тревожит вашу совесть? Такие ли условия нужны для передачи власти? Подобные действия неприемлемы. Сколько людей засечены до смерти и ошельмованы! Избран путь подавления и уничтожения людей».
Возможно, маршал не был маоистом по убеждению, в душе у него сталкивались противоречивые чувства: долг старого воина и кадрового работника и обостренное чувство национализма, но он был с Мао, был с его «штабом», был министром иностранных дел и как министр иностранных дел нес свою долю ответственности.
После появления в финском посольстве Чэнь И видели еще несколько раз в посольствах других стран. Одно из его появлений, возможно последнее, врезалось мне в память. После чехословацких событий дипломаты социалистических стран в беседах с ответственными сотрудниками Министерства иностранных дел иногда отмечали непоследовательность китайской позиции. В 1956 году Китай осудил контрреволюционный мятеж в Венгрии, в отношении же широкого заговора, организованного против Чехословацкой Социалистической Республики, китайское руководство изменило позицию на 180 градусов, резко выступив против решения о совместных действиях братских социалистических стран в защиту завоеваний социализма в Чехословакии. Почему? Этот вопрос я и поднял в разговоре с заместителем министра иностранных дел на приеме по случаю праздника Девятого сентября. Заместитель министра тогда не ответил мне на него, но я получил ответ на следующий день на приеме в посольстве КНДР. Ответ на этот вопрос уполномочен был дать… Чэнь И.
«9.IХ.68 г.
…Прием в посольстве КНДР в этот вечер продолжался долго. Министр иностранных дел КНР маршал Чэнь И произнес длинную речь. Главным содержанием ее стал ответ на вопрос, который мы задавали накануне приема: почему в отношении событий в Чехословакии социалистический Китай вновь занял позицию по другую сторону баррикады?
…И когда раздалась уже известная нам брань в адрес Страны Советов, мы в знак протеста начали покидать зал. Но чтобы подчеркнуть свое уважение к Корейской Народно-Демократической Республике и нашему хорошему другу Киму — временному поверенному в делах КНДР в КНР, мы, прежде чем уйти, подходили к трибуне, за которой сидели Ким и другие официальные лица. На трибуне Чэнь И. Он читает заранее написанную речь. Мы подходим, пожимаем руку Киму и вновь идем мимо трибуны к выходу. В зале возникают оживление, шум, и в этом шуме теряется и без того охрипший после стольких «обвинительных митингов» голос старого маршала…»
Мне кажется, после этого приема мы уже не видели Чэнь И. Он снова исчез с политической сцены, на этот раз навсегда. Лишь спустя три года его имя вновь появилось в печати. Оно было заключено в траурную рамку. На его похоронах присутствовали Мао Цзэ-дун и другие члены его штаба.
Снова перечитываю «самокритику» маршала. Перечитываю и «самокритику» Лю Шао-ци. И в одной и в другой те же «саморазоблачения»: допущенные ошибки не случайны, они коренятся в «буржуазном» воспитании, в буржуазно-реакционной линии, которую они проводили, их самый большой грех — слабое изучение «идей председателя»… и я задаюсь вопросом: «Для чего нужно было все это? Не для того ли, чтобы показать, что «обвинения», выдвинутые против них, — это не только обвинения, но и «самообвинения», которые подтверждают тезис об «обострении классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата», необходимости «культурной революции» для сохранения «красного» Китая.
Маршал сам заявил: «Били меня бессовестно, безжалостно… но я был реабилитирован. Будет ли реабилитирован Лю?..»
Хочу отметить маленькую особенность.
Лозунг «Долой Чэнь И!» появился не сразу, он появился тогда, когда Мао Цзэ-дун и его «штаб» вынуждены были пойти на компромисс с «революционными кадрами». «Самокритика» нужна была для того, чтобы показать: «если ты ошибся», но «признал ошибки», «критиковал себя», то будешь «спасен» и займешь свое место в «рядах революционеров». Такую линию можно было проводить и в отношении Дэна и некоторых других. Положение с Лю, видимо, иное. Чэнь И был «проводником» «черной линии», Лю — ее создателем. Если принять его «самокритику» и реабилитировать, значит, надо реабилитировать и его линию. Это перечеркнуло бы тезисы, выдвинутые Мао Цзэ-дуном, решения XI пленума… «культурную революцию»… А это уже было недопустимо.
Несомненно, внешняя политика Китая в период «большого тайфуна» также была поставлена на службу определенным внутриполитическим задачам. Ее цель — предотвратить любую возможность политических контактов с внешним миром, политической поддержки извне. Острие этой политики было направлено против Советского Союза и стран социалистического содружества. Ухудшение отношений с этими странами должно было помочь маоистам сломить сопротивление внутри партии и государства.
Таков был стратегический замысел маоистов. Однако китайскому руководству так и не удалось разработать новый тактический подход, новую четкую тактическую линию в области внешней политики и международных отношений. Во внешней политике Китая в первые годы «культурной революции» было все: и стихийность, и случайность, и авантюризм. Не было только одного: ясного определения направления, средств и возможностей…
И не только этого.
«Культурная революция» не принесла ничего нового: китайскому руководству так и не удалось преодолеть внутренние противоречия, разработать единую стратегию в проведении внешней политики. Она только углубила и обострила противоречия. Накануне «большого тайфуна» внутри руководства Коммунистической партии Китая развернулась острая борьба по вопросам о путях, линии, направлении и стратегии внешней политики.