Страница 51 из 60
— Это старинный лев? — спрашиваю я.
— Старый, — отвечает старик. — Мой дед не помнил, когда его поставили. Он всегда был здесь.
Под ударами молотка скульптура утрачивает очертания и превращается в угловатую глыбу.
— Он вам мешает? Совсем его уберете? — осторожно выспрашиваю я.
— Потом, может быть, совсем уберем, — продолжая стучать по льву молотком, отвечает старик. — Сейчас мы должны показать, что не боимся его.
— А вы сами верите в духов?
— Нет.
— А раньше верили?
— Тоже нет.
— Красивый был лев.
— Красивый, красивый, хорошо сделанный, очень прочный. Смотрите, какой прочный, — говорит старик, продолжая тюкать по камню. Он осторожен: вокруг уже столпились зеваки, и среди них юнцы с красными повязками. В таком окружении много не скажешь. Недаром сейчас китайцы отвечают на вопросы односложно. Чтобы выжить в разгар «культурной революции», нужно быть очень осторожным да и удачливым вдобавок. Ничья жизнь не гарантирована. Никто не знает, что с ним будет завтра, а дальше и не загадывают.
Универмаг на Сидане, куда я регулярно езжу, по-прежнему полон народу. Это — старинные торговые ряды, почти без следов модернизации. Сложная система коридоров, переходов, галерей, крытых двориков. Магазины, театрики, рестораны, столовые, закусочные, пельменные. На прилавках обычные сейчас надписи: «Товарищи революционные покупатели! Если, по вашему мнению, какой-либо товар выглядит буржуазным, просьба сообщить администрации для принятия мер».
Выбор значительно сократился. Многое изъяли с прилавков. Повсюду одинаковое меню. В Пекине много было мусульманских харчевен, где вкусно готовили баранину. На Сидане я обычно усаживался за столиком прямо у входа в торговые ряды и брал жареную баранину.
Но сегодня харчевня закрыта, столики и скамейки беспорядочной грудой навалены вдоль стены, снуют хунвэйбиновские патрули. Проводят задержанных — кого держа под руки, кого с выкрученными за спину руками.
Мимо разгромленных магазинов иду к северу. В китайских городах, строго геометрически распланированных и ориентированных по странам света, всегда говорят: на юг, на север…
У сложного перекрестка Си-сы, на широкой боковой улице видны красные ворота. За ними — буддийский храм Гуанцзисы, один из самых знаменитых в городе. В 1958 году я осматривал его, сейчас, восемь лет спустя, это оказалось невозможным. Красивые ворота обильно облеплены прокламациями и ультиматумами. Авторы большинства — школьники, печатающие их на школьных ротаторах.
Храм строился при династии Цзинь (XII век). Потом достраивался при династии Мин (XV век). Тогда ворота были облицованы фигурной цветной черепицей.
Судя по прокламациям, хунвэйбины и «маленькие застрельщики» — школьники сбили с ворот черепицу собственноручно: не сумели заставить стариков монахов самих поработать молотками и зубилами.
Свернув с тротуара, я подошел к воротам и стал подбирать цветные осколки, на которых сохранились фрагменты изображений. Никто из многочисленных прохожих не подошел ко мне, никто не остановился поглазеть на иностранца. Напротив, они отворачивались и убыстряли шаг. Сама необычность такого поведения говорила о том, что я нарушаю определенный запрет.
Ворота были плотно захлопнуты, но сквозь щели старых рассохшихся досок я без труда оглядел первый дворик: опрокинутые железные курильницы, ободранные и помятые цветы, заколоченные досками крест-накрест двери ближайшего храмового зала. На досках надпись: «Снимать воспрещается!» Что осталось внутри, неясно. Хунвэйбины прошли здесь, все ломая и топча.
Всего неприятнее была запуганность окружающих, боязнь прохожих видеть и слышать, ужас перед наглым вандализмом.
Недалеко к западу от Си-сы поднимается белая буддийская ступа. Она расположена в глубине квартала. По узенькому переулку я прошел, пробираясь к ее основанию, среди любопытных черноглазых ребятишек, то и дело кланяясь бельевым веревкам. Тут музея не было, храмовые помещения занимали рабочий клуб, детская читальня и еще что-то в том же роде. Все было сохранено. Хунвэйбины не посмели развернуться в рабочем районе. Навстречу мне вышел заведующий читальным залом. Он побоялся пустить иностранца внутрь без бумаги с печатью.
Над головами у нас мелодично позванивали колокольчики, подвешенные на самой вершине белой ступы, у последнего кольца кладки под золоченой макушкой.
— Приятный звук, — заметил я.
— Они звенят даже при самом слабом ветре. Всегда звенят. — И он объяснил мне с удовольствием, что на такой большой высоте размещенные по кругу колокольчики непременно попадают в струи воздуха, хотя бы внизу стояли духота и безветрие.
— У вас внутри все цело? — спросил я, прощаясь.
— Да, храм мы сохраняем, — отвечал он.
Высоко в воздухе позвякивали колокольчики, доказывая справедливость его слов.
Провозгласив борьбу со старыми нравами, хунвэйбины принялись и за разрушение памятников культуры.
Разрушали преимущественно важнейшие, самые цепные храмы, прежде обращенные в музеи и охраняемые как памятники старины. Разрушали, чтобы показать: устанавливается «новый, революционный порядок», а новым хозяевам — хунвэйбинам — прошлое ни к чему.
Реакция во всем мире была столь единодушно осуждающей, что в начале сентября Чжоу Энь-лай издал директиву Государственного совета об охране памятников. Но директива запоздала — безнаказанный вандализм хунвэйбинов уже погубил столько древних ценностей, сколько не могло погубить разрушительное время.
Проезжаю мимо парка Бэйхай, парк закрыт. Из троллейбуса хорошо видно, как люди в спецовках скалывают барельефы с постамента буддийского храма на центральном холме. Вот почему оказался закрыт вход в парк.
На следующей остановке троллейбус пустеет, я схожу вместе со всеми. Пассажиры — бесплатные, тоже хунвэйбины, только не пекинские, а приезжие с мест. Они еще не «закалились» в горниле «культурной революции» и прибыли за «революционным опытом». Как и всякий китаец, попадающий в столицу, они приехали осмотреть императорский дворец, ныне музей Гугуи, «бывший дворец», по-китайски. Они очень мало видели в жизни, эти юноши и девушки из провинциальных местечек.
В музей меня не пускают. В нем открыта «выставка революционного воспитания», но заодно еще можно посмотреть императорские палаты и покои.
— Почему не пускаете? Разве здесь тоже были разрушения? — осведомляюсь я у ворот.
— Нет, нет. Музей охраняется. Здесь читают лекции о культурной революции, которые иностранцам слушать не разрешено, — объясняют дежурные у входа. Я им верю, потому что они те же обычные хранители музея, только на них надели красные повязки. За спиной на всякий случай расположилась группа настоящих хунвэйбинов.
Я не огорчился отказом — пусть читают какие угодно лекции, лишь бы не ломали. Другого такого дворца в мире нет.
Выбраться за город теперь не просто. Автобусы заняты хунвэйбинами, городской транспорт для всех других недоступен. Поэтому мы, советские стажеры, выезжаем за город на служебной машине посольства. За рулем недавно приехавший из СССР молодой симпатичный парень, он еще не привык к «новым порядкам» в Китае и волнуется.
Загородные шоссе пустынны. Движения нет. Через час добираемся до подножия Западных гор — Сишань. Вход в храм Лазоревых облаков — Биюньсы — сплошь заклеен листами дацзыбао.
Мы читаем, что храм закрыт для посетителей. Рядом — громадный лист, на котором отпечатано постановление Государственного административного совета КНР за подписью Чжоу Энь-лая. Согласно постановлению работники храма-музея сами объявляются хунвэйбинами и обязаны охранять храм от вторжения тех, кто «именует себя хунвэйбинами, а на самом деле — сброд негодяев и воров». Китайские руководители, даже притормаживая кое-где бесчинства, делают вид, что негодяи и воры не хунвэйбины, а кто-то другой.
Понятно, они здесь побывали. Вспоминаю прежние посещения, когда храм еще был доступен.
Из бокового входа появляется пожилой человек в черном — народной одежде — с красной повязкой на руке, что уже нечто новое, хунвэйбиновское.