Страница 35 из 60
— Приходилось ли заставлять людей? — спрашивал я местных работников, которые нас сопровождали.
— Только первые два года было трудно. Крестьяне сначала не верили в свои силы, не верили, что придет вода. Потом работать стало легко, народ трудился охотно.
Нельзя было не поверить сказанному: ведь безводье грозило голодной смертью крестьянам. Строители, разумеется, работали бесплатно.
— Почему же государство ничем не помогало народной стройке?
— Государство нуждается в средствах на большие дела! Оно не дает кредиты сельскому хозяйству…
Увы, это тоже была правда. Маоисты не желали расходоваться на увеличение производства продовольствия в стране. Основные средства уходили на осуществление великодержавной политики, тут они не скупились!
В результате произведенных работ долина оказалась с обеих сторон на высоком уровне опоясана водоводами, откуда по местным небольшим, но также аккуратно облицованным брусками стокам вода поступала на поля. Жить крестьянам стало легче. Они собирали на своих полях либо один урожай батата, либо два урожая: весенний — пшеницы и осенний — кукурузы. Урожайность возросла на 85 процентов, и уезд Линьсянь перестал быть голодной обителью.
Но была ли решена проблема благосостояния крестьян? Нет, в условиях примитивного труда решить ее оказалось невозможно, несмотря на самоотверженность крестьянства. Труд на полях оставался ручным, малопроизводительным, он давал очень слабый выход товарной продукции.
Положение усугублялось тем, что урожай у крестьян изымался по большой части безвозмездно… Хотя государственный налог, оплачиваемый поставками зерна, в Китае и не превышает 20 процентов урожая, маоисты получают много зерна бесплатно, с помощью так называемых добровольных фондов, которые практически определяются ежегодно в зависимости от урожая и из-за которых крестьянам остается на потребление довольно скудный минимум зерна. В 1966 году, например, несмотря на хороший урожай, крестьяне получили лишь прежний прожиточный минимум, зато в собраниях и речах по поводу добровольных фондов недостатка не было. Как-то я спросил местного партийного работника:
— Какие культуры всего выгоднее возделывать в Линьсяни?
— Это смотря кому выгодно… — отвечал он неожиданно для меня.
Выяснилось, что провинциальные и уездные власти, следуя указаниям из центра, всячески заставляли крестьян сеять пшеницу и кукурузу. За два урожая эти культуры в условиях Линьсяни давали максимальный выход продовольствия. Но главным их достоинством была высокая транспортабельность: зерно легко сохранять и вывозить, сбор хлеба легче учитывать и контролировать. Крестьяне превосходно понимали, что в таких условиях хлебом сыт не будешь, зерновыми не прокормишься.
Из года в год, несмотря на все старания начальства, деревня увеличивала посевы батата. Батат очень плохо переносит транспортировку, изымать у крестьян батат натурой практически бессмысленно, его дальше уездного центра не увезешь, и дольше месяца он не пролежит. Урожай батата доставался поэтому самим земледельцам и служил для них главным источником питания. Но, несмотря на бережное обращение, когда каждый клубень, как ценность, перекладывали руками с великими предосторожностями, батат не выдерживал хранения. Два весенних месяца, когда кончался батат и еще не было зелени, крестьяне могли прожить только на зерне. А получить зерно для питания можно было лишь по разрешению начальства, от которого, таким образом, прямо и непосредственно зависела жизнь каждой семьи. Сколько дать зерна — больше или меньше — решалось в каждом конкретном случае по-разному. Можно себе представить колоссальную власть администрации над сельским населением!
В уезде нам показали деревню Дацайюань. Она вся входила в одну производственную бригаду. Бригадир сказал, что жителей в деревне — 1300 душ, на поля в страду выходит 987 человек — все, кто старше восьми лет.
Мы посетили несколько крестьянских домов. Вот как выглядел, например, один из них. Квадратный участок огорожей глиняным забором — дувалом и глухими стенами дома. Дом низкий и длинный, выходит окнами в замкнутый двор. Жилое помещение состоит из двух комнат, первая служит прихожей и кладовой: здесь стоят полутораметровые глиняные кувшины, настоящие амфоры, в которых хранится зерно.
Кухня помещалась в отдельной от жилого дома постройке.
— Чем вы топите? — задал я вопрос.
Оказалось, что дважды в год крестьяне собирались обозом в соседний уезд, где можно было добывать уголь на поверхности и собирать в отвалах.
Все делалось исключительно собственным трудом, никаких денежных затрат не требовалось.
Дом строился узким и длинным, чтобы перекрытия крыши были покороче. Дерево — великая ценность в безлесном Китае. На перекрытия шли ветки и палочки, которые в нашей лесистой стране и на дрова не пустили бы. Окошки в крестьянских домах были остеклены заботливо подобранными кусочками стекол, причем не стекло подбиралось к рамке, а рамка по размеру стекла. Рамки делались из привозного бамбука, ими дорожили. Но главной ценностью крестьянского дома была дверь. Ее делали из настоящих досок прочного южного дерева и устанавливали на деревянных шпеньках.
— Сколько лет может прослужить такая дверь? Давно ли она у вас? — спросил я у пожилой женщины через переводчика, потому что хэнаньский говор, хотя он и близок пекинскому, я сам понимал не больше чем наполовину.
— Она была еще при деде… Я не знаю, сколько ей лет, — отвечала крестьянка.
Дверь была из сандалового дерева:
В другом доме меня поразило вообще отсутствие двери. Ее заменял плотный плетеный камышовый полог. Хозяева объяснили, что у них тоже раньше была сандаловая дверь, но во время войны японский офицер остановился переночевать в их доме и велел расколоть дверь на дрова, чтобы приготовить себе завтрак. Он считал, что сандаловое дерево горит с особо приятным ароматом. Даже сейчас, хотя прошло уже больше двадцати лет, хозяева побелели от ненависти, рассказывая о таком варварстве. За долгие годы семья оказалась не в состоянии приобрести новую дверь взамен сожженной: привозное дерево недешево. Они мерзли каждую зиму из-за минутной прихоти японского оккупанта.
В каждом доме, где мы побывали, держали свинью, а то и две. Китайские свиньи — высокорослые, худые, черно-белые, с длинной щетиной и очень проворные. Кормят их скудно, поэтому свиньи дают только мясо, а не сало. Мясо едят по большим праздникам.
За околицей располагались приусадебные участки крестьянских семей. Они по площади крохотны, но удобрены, политы, и каждый комочек земли буквально перетерт руками. С ранней весны и до поздней осени с них собирают урожай овощей, начиная просто с зелени, похожей на наш шпинат, только погрубее и гораздо урожайнее, затем лука-порея, баклажанов и кончая осенним турнепсом.
В августе на огородах царили баклажаны. Они походили на маленькие деревья, около метра высотой, а с них свисали плоды, не стручкообразные, а круглые, похожие на огромные помидоры, только синего цвета.
По краям участка у тропок росла китайская конопля, из. семян которой крестьяне жали масло.
Деревенская жизнь шла практически без денег. Рынка не было, до ближайшего города — Аньяна — не близко. Все деньги, которые только попадали в крестьянские руки, уходили на покупку одежды по талонам. Хотя нормы выдачи на человека были низкими и не каждый год можно было сшить штаны из новой ткани, крестьянам постоянно не хватало денег, чтобы выкупить ее.
Нас, иностранных гостей, в деревне принимали радушно.
VI. Августовские погромы
Вечером 20 августа, когда поезд доставил нас в Пекин, было прохладно и сыро. Лужи на перроне, на площади. Недавно прошла гроза. Нас с Ма еще в вокзальном туннеле встретил Сюй.
— Вас ждет такси.
Сюй необычно собран, сосредоточен.
Такси?! Ма поражен. Ведь это нарушение экономии. Для встречи и проводов иностранцев университет всегда предоставляет свою машину с шофером. Это и экономнее, и приличнее.