Мистер Скеффингтон

– Я только что из салона красоты и от врача – еще бы мне не выглядеть прекрасно.

– Ты сказала – от врача? Бедная девочка! – воскликнул Понтифридд, беря Фанни под локоть и ведя ее к вагону первого класса, – Понтифридд, ее двоюродный брат и первая любовь (дело школьных дней). Всегда, всю жизнь они были лучшими друзьями. – Ради господа бога, не делай привычки из посещения докторов, – говорил между тем Понтифридд. – Ты достаточно окрепла за эти месяцы в деревне, вдали от Лондона. Забудь о докторах, и точка. Радуйся жизни. Вот мою Ниггз (Ниггз, или, если полностью, Найджелла – жена Понтифридда) теперь с Харли-стрит не вытащишь. Связалась с этим эскулапом… как же его – Стайлз, кажется?

– Байлз, – поправила Фанни.

– Точно: Байлз. Боже, ну и фамилия. Так ты его знаешь?

– Да мне ль его не знать! – пропела Фанни, ибо вдруг и сам Байлз, и злые его слова потеряли для нее всякое значение. Она сейчас с человеком своего круга, своего воспитания, своей крови; и как же ей уютно, как спокойно с ним – в то время как от Байлза она вышла опустошенная. – Поэтому-то я и решила, – продолжила Фанни, счастливо смеясь, заглядываясь на Понтифридда, еще более внушительного, чем обычно, в подбитом мехом пальто, – отправиться за город, отряхнуться от всего, что Байлз мне наговорил.

– Душа моя, ты отлично придумала. Поехали со мной. Я сам тебя отряхну. Погоди, это ты еще Байлзовых счетов не получала. Вот пойдут косяком – и поймешь, что он хуже репейника. Сколько недугов он отыскал у малютки Ниггз – не представляю, как они умещаются в ее хрупком тельце. Послушай, Фанни: я сейчас еду в Виндзор. У меня дело в Управлении работ[6] – касается Виндзорского дворца. А потом мы пообедаем, и ты мне все-все расскажешь. Если тебе снова – после всего перенесенного – понадобился врач, значит, что-то тревожит твою милую головку. Решено: ты обедаешь со мной, – заключил Понтифридд и добавил прежде, чем Фанни успела открыть рот: – Тем более что мы сто лет не были вместе.

Он помог Фанни подняться в купе.

– Вон они, полюбуйтесь, – проворчала миссис Томс, пихнув локтем в бок свою товарку. – Первым классом поедут. Мы-то с вами будем в третьем давиться, как селедки в бочке, а все потому, что мы честные женщины.

– Уймитесь, миссис Томс, – буркнула товарка.

Миссис Томс, однако, униматься не собиралась, напротив: весьма громко стала комментировать действия неизвестного джентльмена: ишь, укутывает колени этой самой, которая из содержанок, да еще как заботливо.

– Гляньте, что за накидка! – снова подступила она к своей товарке, уже и так сильно сконфуженной. – Натуральнейший мех! Вот у вас меха есть? То-то! И у меня нету. Все потому, что мы с вами честные женщины. Говорю вам, миссис У.: женская честь с деньгами по разным дорожкам ходят.

– Да тише вы! Замолчите! – шикнула миссис У. теперь уже серьезно перепуганная.

– Еще чего! На всю жизнь намолчалась – хватит с меня. Которые молчат – тем счастья не видать, как и тем, которые честь блюдут. Вы прикиньте-ка лучше, миссис У., чего там у этих двоих в утробах-то? Об заклад бьюсь, что с утра они вдоволь жареного бекона наелись. А вот вы нынче ели бекон, миссис У.? То-то. И я не ела. А желаете знать почему?

– Не желаю, – огрызнулась миссис У. и стала оттеснять миссис Томс от вагона.

– Ну и не желайте – я все одно скажу, – гнула свое миссис Томс. – Это потому, что мы с вами честные женщины. Честь на сковородке не поджаришь, и мне она уже в печенках сидит. Завтрева ж крест на ней поставлю и пойду с тем джентльменом, а то с кем другим, кто первый покличет, только б он для рывка хорошим завтраком меня накормил.

– Вы дурная женщина; я буду о вас молиться, – отреагировала до крайности смущенная миссис У. и предприняла новую попытку отвести подальше миссис Томс.

– Джордж, милый, – начала Фанни. В окно она старалась не смотреть, о чем говорят две простолюдинки, ей было не слышно, но она не могла отделаться от ощущения, что обсуждают их с кузеном: надумали, должно быть, бог знает что. – Как по-твоему, вон та бедная женщина… она… она ведь нас не…

– Надеюсь, что так, – ответил Понтифридд; человек с зорким глазом и чутким ухом, он не упустил ни словечка. – Черт подери. Конечно, простительно в этакое промозглое утро хлебнуть горячительного. С другой стороны – не рановато ли для крепких напитков?

Повинуясь импульсу – вся семья знала, сколь импульсивен Джордж, – он распахнул дверь, выскочил на перрон, направился прямиком к миссис Томс и миссис У. (ни на той ни на другой лица не было) и потрепал миссис Томс по плечу.

– Будете судачить, – участливо заговорил Понтифридд, – поезд вам хвост покажет. Идите лучше в вагон-ресторан и позавтракайте как следует. За мой счет. Проводника я предупрежу. Закажите бекон, курятину – что душе угодно. – Понтифридд подмигнул миссис У. (позднее она признавалась, что чуть было в обморок не хлопнулась) и несильно подтолкнул к вагону миссис Томс. Миссис У. поспешила за ними.

– Занимайте места согласно купленным билетам, – напрягся смотритель, спеша к странной группе со своим зеленым флажком.

– Погодите минуту, – остановил его взмахом трости Понтифридд. – Не отправляйтесь, пока эти леди не войдут в вагон-ресторан…

Он живо запрыгнул в свое купе, закрыл дверь и поправил меховую накидку на коленях Фанни, после чего спросил, слышала ли она разговор.

– Нет, – ответила та. – Только у меня ощущение, что прозвучало немало грубостей. Я права?

– За обедом я тебе все перескажу, – рассмеялся Понтифридд, усаживаясь на свое место.

Поезд тронулся. Больше Понтифридду смешно не было.

– Ты когда-нибудь испытываешь ненависть к самой себе? – спросил он, весь подавшись к Фанни.

И когда Фанни, улыбнувшись странному этому вопросу, все еще чувствуя себя восхитительной и желанной, ответила: «Нет. А разве должна?» – Понтифридд на мгновение задумался, а затем, протянув ей портсигар, выдал:

– Удивительно, сколько времени человеку надо, чтобы повзрослеть.

Что он имел в виду, Фанни не поняла, но сочла за лучшее не уточнять, ибо фразочка на прелюдию к комплименту не тянула. Вдобавок ей показалось, что Понтифридда так и подмывает заговорить о ситуации в Европе. Лицо его стало серьезным и несколько отрешенным – характерное выражение, знакомое.

Фанни была очень чуткой – чуткость в себе она открыла давно и гордилась этим качеством. Фанни знала, что серьезность мужчинам порой необходима, но пусть будут серьезными, сидя у себя в кабинетах и министерствах, проповедуя с кафедры, делая доклад в палате лордов. К чему терять бесценные секунды, которые джентльмену дано провести наедине с хорошенькой женщиной? Всему свое время – так и в Библии сказано: есть, мол, время на то, а есть на это. Правда, насчет хорошеньких женщин там ни слова – но ведь они подразумеваются, разве нет? Что до Фанни – она не просто хорошенькая, она изумительная. Всегда, сколько она себя помнила, стоило ей войти в комнату – воцарялась тишина, у всех присутствующих дух захватывало.

Таким образом, уверенность в собственных чарах до недавнего времени не покидала Фанни, а сегодня, на перроне, когда Понтифридд окинул ее оценивающим взглядом и явно остался доволен, она вновь обрела это дивное ощущение. Мигом улетучились все тревоги и сомнения последних недель, а что до сэра Стилтона с этим его нелепым возгласом: «Моя несчастная леди!» – он словно никогда и не существовал на свете. Тем более жаль, что Джордж, обыкновенно веселый и уж точно не из тех, кто упускает преимущества отдельного купе, сидит со столь мрачным видом. Это все из-за двух пьянчужек. Это они расстроили Джорджа. Один поэт – его цитировал Фанни бедняга Джим Кондерлей – утверждал, что не позволит себе радоваться жизни, ибо помнит о смертном часе и о том, что женщин иногда постигают раковые опухоли. Фанни не могла припомнить строфу целиком, но взглядов таких не разделяла. Можно подумать, ситуация изменится, если некто станет отказывать себе в веселье! А Джордж как раз такой. Ему достаточно увидеть голодного или озябшего человека – и веселость с него как рукой снимает. Не будь на перроне ее, Фанни, Джордж, чего доброго, отдал бы этим простолюдинкам свое подбитое мехом пальто. Впрочем, он, кажется, накормил их досыта – Фанни узнала об этом, когда в купе заглянул проводник и осведомился, правильно ли понял: счет за съеденное будет оплачивать джентльмен?

6

Управление работ было создано при английском королевском дворе в 1378 г. для надзора за строительством и обслуживанием королевских замков и резиденций. В 1851 г. преобразовано в правительственный департамент.