Черное озеро

Лучше бы я умер.

Надо мной склоняется седовласая старуха в фиолетовой накидке. Нет, не старуха. Молодая девушка в охотничьей форме. Бездонные серые глаза безэмоционально разглядывают то, что от меня осталось после сражения со Зверем. В правой руке она держит фонарь.

Как странно. Сейчас же день.

Он не горит. За незнакомкой – пара фигур в причудливых одеяниях. Высокая женщина в иссиня-черном блестящем платье прочесывает пальцами вьющиеся волосы, едва касаясь запутавшихся в них звёзд. В волнах кудрей на голове сияет корона. Острые лучи устремляются в небо, словно шпили мерянских соборов.

Я в бреду?

Её спутник в алом костюме безразлично оглядывает опушку, придерживая третью женщину под локоть. Её блестящие волосы стекают по голым плечам, словно золото. Она, разодетая в платье из камней и золота, глядит на меня. Её глаза, как и очи двух её странных друзей, абсолютно черные, с узкими белесыми кошачьими зрачками.

Давлюсь желчью, замечая руки. Кисти, словно измазанные в саже, черные, с длинными когтями, как у птиц.

Первая женщина задирает нос, кивая девушке-старухе в мою сторону. Единственный мужчина зло вздыхает, пропуская золотоволосую вперед.

Гордыня.

Гнев.

Алчность.

Девушка, ранее принятая за старуху, очевидно, костяная послушница. Правая рука самой Смерти.

Разум покинул моё тело вместе с кровью. В глазах темнеет и последнее, что я слышу в бреду – галлюцинация.

– Его время ещё не пришло. Оставь его. Мы не закончили. Всё только начинается.

Глава 6. Герой-любовник. Катунь.

Солома колется и пыль с нее забирается под одежду, прилипая к коже. Хастах уныло читает у окна и то и дело протирает и без того безукоризненно начищенное дуло штуцера. Свет звездного неба не проникал через замызганное стекло, потому Хастах просто снял его. Ветра нет, на чердаке всё так же душно. На западе в это время уже давно начинаются первые заморозки, но этот год стал удивительным во многом. Взять хотя бы Инессу, что, по неясной причине, зовет себя некоторой Дашей, отправившейся в путешествие[1].

Странная она, эта девчонка.

Домик чучельника наведёт тоску на любого. Полусгнивший чердак слишком мал для четверых. Стивер старательно выводит каракули на листах.

Как он делает это в темноте? Я б и при свете не нацарапал ни слова.

Никогда не понимал людей, умеющих читать и писать. Я рос в деревне, родился в семье нищих крепостных, в другой стране.

Райриса, в лице Амура, открыла во мне талант отличный от грамоты – непосильную тягу к жестоким убийствам и женщинам. И мужчинам. И деньгам. Особенно, – к деньгам.

– Я уверен, что пожалею об этом, – тяжкий вздох. – но Амура нет и мне нужен совет.

Задумчивый голос Малена пробирается сквозь пыль чердака, шевеля воздух. Я поджимаю ноги под себя, чувствуя, как солома колет бедра и спину. Необработанная балка цеплялась за грубую рубаху.

– Совет? – переспрашивает Хастах, отбрасывая книгу в сторону. Его хитрое лицо блестит в полумраке серебристым светом. – Какой совет?

Мален недолго борется с сомнением. Распутин вздыхает, нервно теребя пальцами края серой потрепанной рубахи. Его бесцветные глаза бесцельно шныряют по деревянным ригелям. Хастах отворачивается, слабо улыбаясь, когда я ему подмигиваю.

– Есть одна девушка… – неуверенно и тихо начинает Распутин, но его тут же перебивает Хастах:

– Интересно, кто… – язвительно дразнится друг, подпирая костлявыми руками голову. Он ложится на пол, и его черные глаза сверлят Малена, испытывая его терпение. Распутин слегка закашлял, прикрывая рот рукой.

– У нас не самые хорошие взаимоотношения…

На этот раз в разговор вклинивается Стивер, оставив бумагу и чернильницу в стороне.

Он умеет не только чертить что-то с умным видом, но и говорить?

Его рыжие волосы забраны в небрежный хвост, а рукава безукоризненно белой рубахи закатаны до локтей. Слишком смазлив для такой жизни.

– Если не считать того, что она тебя ненавидит – просто замечательные.

Смеюсь, не в силах сдерживаться. Ландау скромно опускает взгляд в пол.

Он чертовски красив. Уверен, я бы влюбился без памяти, если бы любил детей. Но я предпочитаю собак. Или крыс. Любая болотная тварь ближе моему сердцу, чем дети.

Мален злобно окидывает каждого долгим и, как, вероятно, ему кажется, презрительным взглядом. На деле же он выглядит забавно и глупо.

У Разумовского было много женщин. Княжны, крестьянки. Замужние, вдовы и не целованные монахини. Они все были прекрасны как на подбор, но у меня и мысли не было глядеть в их сторону. А я не отличаюсь порядочностью!

– Забудьте.

Мален скрещивает руки на груди. Подаюсь вперед, за бутылкой вишневой наливки, стоящей на полу. Ею нас угостил хозяин дома. Амура тогда наповал сразило осознание некоторой истины, о которой он не спешил распространяться. Всем, кроме меня и Стивера. Потому всё, что нам с Ландау остаётся – сидеть, ждать команды и изображать беспечность. С этим мне даже притворяться не нужно.

Томительное ожидание сводит с ума, а стрелки часов всё никак не хотят ползти к полуночи.

– Ну уж нет. – ехидно протягивает Хастах, подталкивая второй бутыль с мутно желтым содержимым ко мне. Я не стал церемониться и искать в полутьме стакан, потому делаю глоток из горла. Обжигающе кислый вкус морошки, схожий с костяникой, вперемешку с алкоголем напоминает о Севере Райрисы. Увидев эту бутылку, Амур едва не сошел с ума от нескончаемого потока теорий.

То Макконзенъярви перешли от снабжения драгоценными камнями на поставку алкоголя с земель Кнутобоя, то князь крайнего севера Раннсэльв открыл свои горные тропы для торговли с центральной Райрисой.

Сошлись мы на одном и это заставило меня почувствовать себя снова в игре. Споры и теории ненадолго вернули меня в время, когда Разумовский не был сломлен. Лучшее время в моей жизни.

– Давай, коль начал. – все еще чувствуя вкус ягоды на губах говорю я. Мален недовольно бубнит, причесывая пятерней коротко обстриженные светлые волосы.

– Раз уж вы знаете о ком речь, то, скрываться нет смысла.

– Ну, мы можем поиграть в угадайку. – шутливо предлагает Хастах, подгребая ладонями сено и укладывая его под себя. Его взгляд прикован ко мне. Подмигиваю, чем заставляю друга смущенно улыбнуться.

Я всегда находил забавным то, что Хастах никогда и никому не говорит о своих увлечениях. Еще больше меня веселил тот факт, что Амур, со всей его гениальностью, никогда не подмечал тягу нашего товарища. Мой мозговитый друг Разумовский всегда был свято убежден в своей исключительной мыслительной силе. И я не могу оспорить его безукоризненную остроту ума, но только не когда дело касалось близких ему людей. С ними он слеп и глуп.

Однажды любовь ослепила меня, сделав своим безвольным рабом. Я больше не хочу чувствовать, я лишь желаю оставаться зрячим.

Помню, как он сказал мне это, перебрав с медовухой. Я никогда не любил разговоры подобного рода, но слушать его покаяния в собственной слабости – это феноменальный опыт. Опыт, который я ни за что не хочу пережить вновь и уж тем более – самостоятельно.

Я не столь силен морально, чтобы выдержать такой ужас. Пусть даже он дарует дружеское тепло.

Это как времена года: если наступает весна, а потом лето ласкает лицо солнечными поцелуями, то это не отменяет прихода осени, а потом и голодной зимы.

Хорошее имеет отвратительное свойство заканчиваться, тогда как полнейшее гадство происходит беспрерывно и повсеместно.

– Как мне заслужить прощение?

Стивера аж передергивает. Рыжий парнишка Ландау недовольно ведет носом, а потом, изогнув бровь, с издевкой произносит:

– Можешь еще раз затащить Идэр в свои жаркие объятия и сделать одолжение всем нам, избавив от своего присутствия? Может господин Разумовский наконец пристрелит тебя?