Черное озеро

– Не знаю, вероятно, нет. – он явно не рад обсуждать неадекватную бывшую.

Прекрасно. Вот и тема для разговора.

– О, кто бы сомневался. Дай угадаю, расстались вы по этой же причине?

Амур замер, удивленно разглядывая меня сверху, будто видит впервые.

– Ты издеваешься надо мной? – наигранно обижается Разумовский, обнимая себя свободной рукой за бок.

– Она всячески пытается вернуть тебя. А значит обиженный у нас ты. Кажется, дело не в баснях.

– Инесса…

– Не думаю, что тебя бы задело то, что она отказалась слушать твои присказки…

– Инесса. – его хриплый голос граничит между угрозой и предостережением.

– Она продала все ваше имущество за твоей спиной? Я видела, как она ловко тырит мои драгоценности, а еще у меня пропала толстовка…

– Из-за нее погибла моя семья. – выпаливает он, оседая на шероховатый ствол лежащей на боку сосны. Амур обессиленно сползает вниз, и я едва успеваю подхватить его за пиджак. Парень оказывается неожиданно тяжелым и вот мы вдвоем приземляемся на влажную подушку из хвойных иголок и пожухлой травы. Мне хочется провалиться глубоко под землю от стыда.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

Слова вертятся на языке, но сказать мне нечего. Что вообще можно придумать? Соболезную? Смешно. Слова ничего не исправят. Тем более – мои. Мы не друзья, а коллеги «по цеху», нас объединяет клятва, которую Амур заставил меня произнести, а не кружок по интересам и уж тем более не тяга к взаимной поддержке.

В воздухе, полном холодного тумана, повисает тишина. Я встаю на ноги и пытаюсь поднять Разумовского, но с каждой бесплодной попыткой мой пыл угасает, уступая место отчаянию. Время тянется пугающе медленно.

– Амур?

– Ждал, когда тебе надоест.

Амур без особого труда поднимается на ноги. Он стряхивает траву со штанин, высокомерно задрав нос.

Еще бы. Я впервые вижу такого человека. Что-то мне подсказывает, что он же будет последним.

Продолжаем наш поход. Амур держится увереннее, чем раньше. Уши горят от стыда.

Идэр виновна в смерти его семьи. Но каким образом? Она их убила? Вот откуда у него шрамы? Она пыталась убить и его?

Холод пробирается под одежду, заставляя кожу покрыться мурашками.

– Замерзла?

Его голос звучит слишком сладко для человека, чье печальное прошлое я так бесцеремонно затронула. Он вообще никогда не был таким обходительным как сейчас.

– А ты?

Амур ничего не говорит, ожидая ответ на свой вопрос.

– Да. – наконец сдаюсь я, вздыхая. Ноги гудят от усталости, а сон еще так далек. Нам нужно вернуться на поляну и приготовить отвар для Разумовского и Малена. Прислушиваюсь к лесу. Там, в темноте, могут скрываться еще безумцы. Но я ничего не слышу. Ни шорохов, ни голосов. Только одинокое ворчание совы, где-то неподалеку.

– Тебе не стоит переживать из-за меня.

Его слова вгоняют меня в ступор. Амур хмурится, поправляя повязку на руке.

Что он хочет этим сказать? Раздражает мое внимание к его персоне?

Глупо додумывать чужие слова за собеседника, но я не могу спросить напрямую, потому встаю в оборонительную позицию.

– С чего ты взял, что мне есть до тебя какое-то дело?

Слова звучат грубее, чем хотелось бы. Особенно, если учесть то, что я уже опозорилась, устроив допрос о Идэр. Амур останавливается возле березы и тянется за уродливым наростом на коре.

– Я видел, как ты плакала. Ты таскалась со мной все это время, хоть я и был невыносим.

Амур стоит спиной, шаря пальцами по шершавой бересте.

– Ты всегда невыносим.

Поднимаюсь на носочки, чтобы лучше осветить деревья. Масло почти догорает, света становится в разы меньше. Пора возвращаться в лагерь.

– Знаю. Просто не придавай всему этому большое значение.

– Ты много крови потерял, тебе показалось. – отмахиваюсь, но недостаточно убедительно.

Амур протягивает мне уродливые грибы. Поспешно запихиваю их в мешок на плече. Скользкие как лягушки, они падают на дно сумки.

– Ну-ну.

Опять этот надменный тон. Он раздражает за доли секунды. Я встрепенулась.

– Тебе обязательно вести себя как скотина?

– Чтобы собака поняла твои команды, приходится лаять, уподобляясь ей же.

Я опешила от такой наглости. Мы останавливаемся.

– По-твоему – я – скотина?

– Нет. Но ты должна быть предусмотрительна, проникаясь жалостью к преступникам.

– Преступнику. –делаю акцент на единственном числе. – И, нет, я тебя не жалею.

– Врешь. Все жалеют.

– Зачем мне тебя жалеть?

Тыкаю пальцем в его больную руку, не найдя ничего лучше. Вздох. Амур бросает предостерегающий взгляд.

Возможно, идея была не из лучших, но она сработала.

Мою маленькую победу выдаёт легкая тень улыбки на синеватых губах Амура.

– Разве я бы стала тыкать в больную руку, если бы жалела?

– Нет, не стала бы.

Амур задумчив. Аккуратное прикосновение его пальцев к моим заставляет сердце забиться быстрее. Он берёт меня за руку ненавязчиво и аккуратно. Не двигаюсь, чтобы не спугнуть его. Зеленые глаза пристально вглядываются в мое лицо, когда Разумовский наклонился ближе и едва слышно шепчет на ухо, обдавая шею горячим дыханием:

– Поверь мне, это не то, чего ты хочешь.

***

«Погода стремительно ухудшалась. Палатка трещала по швам, палки то и дело падали, задевая то Катуня, то Идэр. В какой-то момент Нахимов принял решение стоять и держать ткань вместо подпорки. Края полога то и дело поднимал ветер, тогда косой дождь добирался до всех. Амуром было принято решение выставить одногго из своих Смертников за дверь. Как плохой хозяин, он выгнал одного из своих псов. Самого мелкого и агрессивного. После нескольких часов блужданий Хастах нашел полуразрушенный храм в полутора километрах от нашего лагеря. Было принято единогласное решение – добраться до заброшенной церкви до того, как разойдется буря. И мы почти успели. Вымокшие до нитки, уставшие и голодные, у нас оказалось ещё много работы.»

Откладываю дневник в сторону. Страницы размокли и слова расползаются по бумаге. Осматриваюсь по сторонам, обнимая себя за плечи. Черные стены блестят от влаги. Языки пламени пляшут среди затемнённых ниш и изображений, выбитых в камне. Вот рыжий свет дрожит в глазах женщины с короной из костей. Её кошачьи зрачки устремлены на западный вход, охваченный огнём. Левее, между валунами с наброшенной на них сырой одеждой, семь фигур. Гнев, среди поля брани, в алом костюме и с мечом в руках. Гордыня на троне с золотым кубком в черных, когтистых руках. Алчность, в пещере среди самоцветов. Похоть среди обнаженных мужчин и женщин. Зависть, закованная в цепи. Чревоугодие за столом, полном еды. Уныние, оплакивающее мертвецов, наброшенных друг на друга, как мусор. Мы разожгли четыре костра – по одному у двери в заброшенный храм.

Незваные гости не смогут пробраться незамеченными – настоял Амур и я, как дурочка, согласилась.

Кто же знал, что будет так душно?

Волосы прилипли ко лбу. Когда по спине побежал ручей, пришлось снять рубашку и сменить её на один из корсетов, любезно предложенных Невой. Звук дождя не успокаивает. Эхо тяжелых шагов сплетается со звоном разбивающихся капель, а в голове словно заело – смех. Безумный и дикий.

Своды потолка расписаны десятками изображений. Они перетекают из одного в другое, объединённые лишь Грехами и Смертью.

Мама бы точно не одобрила того, чем я сейчас занимаюсь.

Я промываю пальцы водой из фляжки и сажусь на колени. Катунь приободряюще хлопает меня по спине. Разумовский сделал первый надрез без моего участия. Погрузив руки по самые локти в кровавое месиво, я прикидываю на месте ли все органы. Сдерживаю очередной приступ тошноты из-за сладковатого запаха гнили.

Тушка не должна была начать разлагаться так скоро.

Меня переполняет ужас от одного только осознания того факта, где сейчас мои руки, но я всячески стараюсь отогнать эти мысли подальше.