Черное озеро

– Почему?

Сбитый с толку, я обессиленно опускаю голову и утыкаюсь лицом в траву.

Может она нам не так уж и нужна? Она только отвлекает меня.

– Потому что мне не интересно с тобой говорить. Не о чем. – Двигаю ее ближе к себе. Легла бы еще дальше, могли бы смело посылать почтовых голубей.

Мы же так хотим, чтобы нас заметили!

Инесса упирается в мой бок руками, не желая повиноваться. Синяки и следы от розги отзываются болью. Она ни капли не похожа на ту, что я испытал, когда получал свои жуткие шрамы. Боль в каком-то роде даже приятная.

Как же Инесса раздражает ненужной своенравностью. В моем понимании дева должна быть кроткой и послушной. Как Идэр.

Чтобы потом всадить нож в спину – напоминаю себе я.

– Тебе обязательно вести себя так? – возмущенно шипит воровка, заставляя меня хмуриться. Отпускаю ее, сдавшись. Если нас кто-нибудь заметит, то я сдам ее им без зазрения совести. Скормлю сторожевым псам.

– Как? – с трудом подавляю желание зевнуть. Спать на земле определенно не лучший способ отдыха. Тем более с ней. Инесса самостоятельно подвигается ближе, корча недовольное лицо.

– Мерзко.

Инесса лежит на животе, пристально следя за мной, а не горизонтом. Ее большие голубые глаза того и гляди проделают во мне дыру. Пара прядей у лица выбилась из кос и завитками обрамляет раскрасневшееся от ветра лицо.

–Таковая моя натура. Я такой какой есть, в этом и прелесть моего существования.

Отчасти, это правда. Но лишь отчасти. Я самый великий лжец из всех.

Инесса пренебрежительно фыркает, продолжая ерзать. Если так пойдет и дальше, то я придушу ее раньше, чем взойдет солнце. Девчонка пахнет чем-то знакомым. Сладким.

–Это смешно.

–Что тебя веселит?

Инесса выуживает из-под себя небольшой льняной мешочек и крутит его в руках. Шнурок падает на солому. Клацаю челюстью, старательно удерживая все бранные эпитеты при себе. Воровка действительно хороша. В её цапких лапках – мои мятные конфеты. Она высыпает на ладонь оставшиеся три леденца. Остальные она уже успела прикончить.

– Будешь?

Она невинно хлопает ресницами, надув губы. Набираю в лёгкие побольше воздуха и мотаю головой.

Держи себя в руках.

Инесса закидывает все три карамельки в рот и, наигранно чавкая, толкает меня плечом.

– Если передумаешь – придётся брать уже пожёванные.

Даже знать не хочу, что она имела ввиду. Невинное лицо, которое она строит и то, что она обворовала меня – выбивает из колеи.

– Кстати, что сделала твоя невротичная подружка, что ты её к себе на версту не подпускаешь?

Давлюсь слюной. Обернувшись к воровке, открываю рот, но, не найдя подходящих слов, просто истерично смеюсь. Инесса удивленно вскидывает брови.

– Не подумай, я интересуюсь сугубо из любопытства. То, что я хотела влезть в твою голову через штаны – фигура речи.

Смех хриплый и непривычный слуху. Как гомон распуганных ворон. Он мой и чужой одновременно.

К черту этот бессмысленный разговор.

Поднимаюсь. Солома хрустит под ногами как первый снег. Наклоняюсь к девушке, небрежно поправляя воротник рубахи. Прячу шрамы на шее. Расстояние между нашими лицами настолько маленькое, что выдыхаемые ей облака пара оседают каплями на моих волосах. Её глаза расширяются от удивления, когда я подношу замерзшую ладонь к её лицу.

– Пожалуй, не откажусь от пожёванного леденца.

Инесса смущенно кашляет, пряча взгляд. Смутить её не сложно, что странно для дамы, обладающей столь скверным характером.

– Выплёвывай. – ласково тяну я. Инесса недовольно выплёвывает на мою ладонь одну конфету.

– Эй, ещё одну. – мой тон полон наигранного возмущения. Инесса безропотно повинуется. Взгляд, что пару мгновений назад был переполнен смущением, темнеет от злости.

Интересно.

Сбегаю от проницательной воровки, держась канав и тени деревьев у территории усадьбы. Ветер доносит в спину её изумлённое: «куда?». Бегу к лошади и сую ей под нос леденцы. Мягкие губы, скользят по руке, когда гнедая кобыла съедает предложенное угощение. Грива заплетена в пару пышных кос, а к седлу прицеплена сумка. Пустая. Цепляюсь за ветвь дуба и подтягиваюсь. Лошадь провожает меня взглядом. Перепрыгиваю забор и оказываюсь на территории Иванцева. Крыша скользкая и поросшая мхом. Приседаю и прячусь за ветками с пожелтевшими листьями. Отсюда я не заметен, если глядеть из окон. Дом из камня, два этажа в высоту, весь в позолоченной лепнине.

Скоро он её снимет. Голод из-за непогоды доберётся и до него.

Спрыгиваю с крыши прямо за спиной посыльного. Мальчишка, чуть старше Стивера, вскрикивает от ужаса, когда я зажимаю ему рот. Он невнятно мычит и брыкается. Пячусь и затаскиваю его в конюшню. Лошади тихо ржут, заглушая наши шаги. Теплый воздух наполнен запахом овса и навоза.

– Красавчик, кому корреспонденцию везёшь? Я, знаешь ли, плохо воспитан и люблю читать чужие письма на досуге.

В ответ – мычание. Ударяюсь спиной. Преграда жалит спину. Ткань пиджака трещит. Оборачиваюсь, не выпуская посыльного из рук. Изрядно выпивший конюх шатается. Вилы в его руках трясутся. Железо блестит от крови. Моей крови. Старик часто моргает. На заспанном лице, в бороде, торчит солома.

– Оу, дедуля, ты потерял кое-что.

Толкаю посыльного. Он издаёт сдавленный стон, когда вилы вонзаются в живот. Упираюсь ладонями в его спину. Зубья рвут плоть с отвратительным звуком, напоминающим скрежет костей, когда они ломаются. Четыре зубца колют ладони, пронзив тело посыльного насквозь. Конюх пятится, дергая вилы на себя. Парнишка трясётся на черенке и обмякает. Отпрыгиваю. Кто-то бьет меня по затылку. Достаточно, чтобы я выругался, но не настолько, чтобы убить. Оборачиваюсь. Никого. Среди разбросанной соломы и опилок лежат одинокие грабли.

Какая удача. Хоть какие-то грабли на моём пути послужат мне на пользу.

Если Богиня Смерти и есть, то она не будет меня карать за все проступки. Она точно мне покровительствует.

Хватаю грабли. Конюх переступает через тело посыльного и мчится вглубь конюшни. Там должен быть сигнальный колокол. Бегу за ним. Лошади пыхтят и ржут, когда смерть настигает стрика. Бью по голове со всех сил. Железо вонзается в череп и шею. Конюх замирает всего в сажени от бронзового колокола, подвешенного за балку. Старик падает на колени. Он машет руками, пытаясь вытащить зубцы, но не дотягивается. Убираюсь подошвой в широкую спину и выдергиваю грабли. Они высвобождаются из тела с трудом. Старик хрипит и заваливается на бок. Его спина ещё вздымается от частых и поверхностных вдохов. Огибаю старика и срезаю колокол. Аккуратно придерживаю его рукой, пряча в сено. Веревка цепляется за обветренные руки, пока я вяжу петлю. Накидываю удавку на шею конюха и, отвязав второй конец веревки, подтягиваю тело старика. Он болтает ногами, но не сопротивляется. Закрепляю веревку на столбе у пустого стойла. Туда же утаскиваю тело посыльного. Пока я волоку его между стойлами, какая-то кобыла принялась жевать мои волосы.

– Прости, милая, мне нечем тебя покормить.

Бросаю труп мальчишки в углу. Вытащить из него вилы я так и не смог. Забрав пару конвертов с сургучной печатью у посыльного, я прихватываю со стола конюха кавалерийский штуцер. Выскальзываю из конюшни и на ходу подбираю фуражку посыльного с гравийной дорожки. Натягиваю её на лоб. Запрыгиваю на приставленную к стене бочку с навозом и забираюсь на крышу. Ветер треплет одежду. Спрыгиваю и отвязываю лошадь. Хлопаю её по крупу, прогоняя.

Пусть крестьяне в деревне порадуются.

Петляю по пшеничному полю и прячу оружие недалеко от небольшой берёзки. Хастах вернётся за ним утром, заодно проверит обстановку. Когда нахожу Инессу, она сидит среди колосьев на том же месте, где я её оставил.

– Нашлялся? А теперь объясни какого лешего ты творишь?

Это самая невыносимая женщина из всех, что я знаю и, уверен, самая ненормальная их тех, кого только можно представить.

И всё же я рад видеть недовольное разрумянившееся лицо. Ложусь рядом с Инессой, переводя дух.