Бараний поход

Но когда ищешь неведомое, что скрывает орду, то и в смерч заглянешь и ещё куда, в самое неназванное место.

Люба свернула в середину пыльного вихря, и степь раскрылась перед ней неведомым простором. Южное солнце палило, но не могло выжечь свежее разнотравье. Полноводная река рассекала равнину, и на её берегах вольно раскинулись златоверхие строения: дворцы, храмы или просто дома, исполненные награбленным богачеством.

Города не было, зачем башни, стены и частоколы там, куда не проникнет ни единый враг.

Туда и направила Люба своё разношерстное войско.

Неведомо как, но ордынцы в ту же секунду узнали о нападении. Навстречу воинственной отаре вышло войско стократ большее. Не было в нём ни овец, ни детей, да и женщин не было, а сплошь скуластые батыры, привыкшие бить и убивать.

Вот где было бы не стыдно испугаться и поворотить к дому, ища спасения в бегстве. Но малые дети, стоящие за спиной, бояться не научились, а верный баран и подавно не умел. Но главное, были мысли об Иване, скованном ордынскими цепями. Освободить Ваню, а там можно и бежать, трясясь, как бараний хвост.

Но и в самом поспешном бегстве, трясись — не трясись, а помни про Илью, Добрыню и Ярослава, которые за материной спиной должны быть в полной безопасности.

Люба одним движением взметнулась на спину барана, послала его навстречу противникам. Те молча ожидали, ни проявляя желания ни бежать, ни нападать. Поединщик из их рядов не выехал, видать, знали недруги, каково сходиться в схватке с занозистой треской.

— Кто тут у вас главный ордынец? — крикнула Люба.

— Женщина!.. — отозвался из первого ряда какой-то батыр, — как ты смеешь своим липким языком называть солнцеликого владыку?

— Мне нет дела до ваших владык. Я пришла за своим мужем Иваном, которого вы украли пять лет назад. Верните его, и я уйду, никого из вас не тронув.

Ответом был громкий хохот. Ордынское войско оставалось безмолвным, смеялся лишь хан. Ряды нукеров, как по команде, раздвинулись, повелитель выехал вперёд. Хан был молод или, по меньшей мере, казался молодым. Стройную фигуру облекали чеканные золотые доспехи. Шапка с ветвистыми оленьими рогами тоже сияла золотом. Породистый сакский конь редчайшей золотистой масти гордо шёл под всадником.

Красиво было до изумления, а против этой красоты выступал лохматый, невычесанный баран, женщина с расщеплённой горбылиной в руках и трое четырёхлетних богатырей: Илья, Добрыня и Ярослав.

— Женщина, опомнись! — произнёс хан. — Неужели ты думаешь, будто твоя дощечка сможет защитить тебя от наших стрел?

— Зачем мне ваши стрелы? Верните мне мужа, детям отца, а стрелы можете оставить себе.

— Думается, твой муж и отец бесследно сгинул за пять лет.

— Он жив. Если бы он умер, я бы это знала.

Хан задумался на долгие мгновения.

— Ты говоришь, как говорят пророки. Великая глупость может случайно совпасть с великой мудростью. Дайте ей её мужчину, если, конечно, он жив, и посмотрим, куда и как она его потащит.

Пешие нукеры, разделившись на несколько групп, помчались выполнять повеление. Они бежали огромными, замедленными скачками, так что получался не бег, а что-то вроде прыжков.

Люба молча ждала. Молча ждали за её спиной трое сыновей, и даже баран не перебирал ногами, а молча ждал.

Долго ничего не происходило, словно нукеры, скрывшись из глаз, прекратили свой ползучий бег и никого не торопились приводить. А потом, как-то вдруг, появилась одна из посланных четвёрок. Двое тащили под мышки человека, его ноги безвольно волочились по земле. Ещё двое с отсутствующим видом шагали по сторонам.

— Ваня! — выдохнула Любаша. — Да что они с тобой сделали?

Спина Ивана представляла одну сплошную рану. Мухи чёрной тучей вились над ней.

— Ванечка!

Иван приподнял голову и тут же мёртво уронил её на грудь.

— Это редкостный пленник, — раздумчиво произнёс хан скорее самому себе, чем для чужих ушей. — Такой впервые попадает в наши руки. За пять лет надсмотрщикам не удалось заставить его работать. Можно было бы забить его до смерти или уморить голодом, но работы при этом не получится всё равно. За пять лет он шесть раз пытался убегать. Бежать от нас невозможно, здесь нет дороги в чужие края кроме той, по которой ходит наше войско. Разумеется, беглеца ловили и больно наказывали. Ты сама видишь результаты порки. Любой батыр должен скончаться, дважды встретившись с нашими палачами. А этот жив до сих пор. Жаль его отпускать, хотелось бы посмотреть, сколько он ещё протянет. Но слово наше подобно адаманту. Ты пришла сюда, и тебе было обещано, что ты получишь своего мужа. Забирай его, он твой.

Люба приняла на руки безвольное Ванино тело и, не зная, куда его пристроить, уложила животом на тёплую баранью спину.

Позолоченный хан молча следил за происходящим. Войско его вряд ли понимало, что происходит, но раз повелитель молчит и ждёт, то и они молча ждали.

— Ты не простая женщина, — тихо произнёс Хан, — и твой мужчина достоин тебя. Я прикажу следить за тобой. Мне интересно, что ты станешь делать, когда поймёшь, что бежать отсюда невозможно. Постарайся понять это побыстрее; я не люблю долго ждать.

Хан развернул коня, и следом исчезло его войско.

Первым делом Люба направилась к воде. Ордынский посад раскинулся на берегу широкой реки. Там Люба обнаружила маленькую родниковую речку, впадающую в главный поток. Даже из неё Люба пить не рискнула, хотя, судя по следам, именно сюда ордынские хозяйки ходили по воду. Впрочем, найдя кипень, Люба напилась сама и сыновей напоила. В кипени никакого дурна не бывает. А овцы напились ещё раньше из большой реки.

Холодной водой Люба омыла Ивану иссечённую спину и ноги. Сполоснула голову и запёкшееся лицо. Иван открывал глаза, бормотал: «Любонька!» — и тут же мёртво ронял голову.

Солнце тем временем поднималось всё выше и припекало уже не по-утреннему. Это в наших краях солнышко ласковое, любую рану лечит. Солнце ордынское огнём палит, раны запекаются и болят пуще прежнего.

Чем забинтовать раны, закрыв от солнца? Люба оглянулась. Позадь стояли трое сыновей и каждый на вытянутых руках держал белую полотняную накидку, какую бабушка дала с собой в дорогу, прикрывать голову, чтобы не напекло солнце.

Люба споро намочила белое полотно, укутала одной накидкой иссеченную спину, второй завернула ноги, третьей укрыла горячую голову. Ещё раз обильно смочила холодной водой все три накидки. Наполнила свою флягу и фляжечки сыновей.

Больше собирать нечего, можно, как усмехался светозарный хан, искать неведомую дорогу в родные края.

Любаша наклонилась к лохматой бараньей голове и тихонько попросила:

— Бяшенька, нам домой пора, а я дороги не знаю. Помоги.

Баран, смирно стоявший, пока Люба обихаживала беспамятного Ивана, встряхнулся и призывно мекнул, поднимая в поход своё стадо. Люба взвалила на плечо заслуженную треску, кивнула сыновьям. Те сразу перешли на походный шаг, каким владеют далеко не все пехотинцы. Пластуны, отряженные ханом, следили за отрядом издали, учились и уважительно цокали языками.

Кончились изумрудные разливы свежей травы, впереди запылила выжженная степь, по которой можно бесконечно ходить кругами и никуда не прийти. Вот и каменная баба со стёртым лицом. Дальше пути нет, куда ни свернёшь, придёшь назад, откуда вышел.

Баран закричал громко и требовательно. Следом разноголосо задребезжала вся отара, и словно в ответ, проснулся ветер. Пыльная змейка, свивалась, поднимаясь в высоту, завивалась косами, темнела, и вскоре чёрный смерч встал перед путешественниками. Встретить такое — верная смерть, если, конечно, не стоит на страже каменная баба, которая может спасти тебя, а может и не заметить.

Овцы шарахнулись было в сторону, но вожак со своей ношей бестрепетно шагнул в самый ад, и овцы покорно посыпались следом. Туда же шагнула и Люба с сыновьями.

Шквал ударил, оторвав ноги от земли, закрутил, швырнул куда-то и неожиданно мягко отпустил, не убив ни овец, ни детей, ни даже Ивана, который так и не пришёл в чувство.