Ведьмы поместья Муншайн

И лишь увидев впереди стеклянную оранжерею Айви, охваченная паникой, она переходит на бег.

2

Суббота, 23 октябряУтро

Десять минут до тревоги. Иезавель лежит в постели, ее черные волосы разметались по шелковой подушке, веки тяжелые, она с трудом открывает карие глаза. Во рту сухо, от похмелья раскалывается голова, виски словно сдавило металлическим обручем.

Сегодня ее очередь готовить завтрак, и Иезавель собирается удивить подруг, устроив блинный пикник. Разумеется, она все организует в оранжерее Айви, а не на промозглом октябрьском воздухе. Опять же, пикник на улице автоматически исключает присутствие на нем Табиты из-за ее прогрессирующей агорафобии.

Это будет последняя трапеза без Руби, и Иезавель ждет не дождется возвращения сестры в их внутреннее святилище. Даже удивительно, что за время отсутствия Руби ведьмы-оторвы, совершившие одно из самых грандиозных магических ограблений всех времен, превратились в благонравных отшельниц. Теперь каждый их день точная копия другого.

Утро у них начинается с распития десятков эликсиров, тоников и смузи (несмотря на увещевания Иезавель, Айви категорически отказывается подавать их в маленьких стопках), затем – упражнения по растяжке, чтобы оградить себя от травм, связанных с любовными утехами (Иезавель), или чтобы не сломать бедро во время натягивания компрессионных чулок (это делают все, кроме Тэбби, которая, несмотря на пользу оных, согласится носить это уродство только через ее труп).

Сестры соблюдают режим приема пищи, готовя по очереди (кроме Квини, конечно, у которой вечно все подгорает), а еще работают на винокурне. Также они вместе играют в бридж или бинго. И это теперь у них называется групповой активностью.

Как же мы дошли до такого? – спрашивает себя Иезавель. – Когда же я успела состариться? Ведь когда-то групповой активностью для меня были оргии – и чем безумнее, тем лучше.

Но ничего: вот приедет Руби, встряхнет их, оживит, ибо все они превратились в ходячие трупы. Если только Руби действительно собирается вернуться домой. Если только захочет с ними общаться.

Размышления Иезавель прерывает чей-то храп: она с трудом переворачивается на другой бок и видит рядом с собой спящего голого мужчину.

– Кен? – громким шепотом зовет она и толкает мужчину в плечо. – Кен, тебе следует убраться отсюда, пока мои сестры не проснулись.

Мужчина всхрапывает и что-то бормочет, но ничего не разобрать: он лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку.

– Что ты сказал? – спрашивает Иезавель.

Он отрывает голову от подушки:

– Я же говорю: я не Кен.

Какая досада – Иезавель не первый раз путает имена любовников, но имя этого вроде созвучно с Кеном.

– Бен? – навскидку пытается вспомнить она.

– Да нет же. – Он снова роняет голову на подушку.

Иезавель делает еще одну, последнюю, попытку:

– Может, тогда Глен?

– Господи боже мой, я Найджел, – зло говорит он, перекатываясь на спину.

«Ну и дела», – думает Иезавель.

– Как скажешь, Найджел, только тебе пора уходить.

Он приподнимается на локтях и спрашивает:

– Ты что, живешь со своими родственниками? – Это он так запоздало реагирует на ее реплику про сестер.

Иезавель могла бы сказать: да, она живет с тем, что осталось от ее семьи, но ведь Найджел другое имел в виду. Можно было бы ему объяснить. Только зачем? Он все равно ничего не вспомнит, и каждая лишняя минута его пребывания тут означает, что в коридоре он может натолкнуться на Квини. Такое уже случалось пару раз, а Иезавель надоели нравоучения про то, что она не заботится о безопасности сестринства.

– Да, так и есть, и им не очень-то понравится, если они тебя тут увидят. Поэтому тебе лучше уйти.

– А я-то думал, что мы еще покувыркаемся.

Найджел бросает взгляд на ее черное сатиновое неглиже с плотным лифом, выставляющим напоказ грудь, что свела с ума множество мужчин и не меньшее количество женщин. Найджел игриво поводит бровями, глядя на свой вялый член, очевидно, надеясь, что он и теперь не подкачает.

Этот несчастный олух даже не подозревает, что его буйная эрекция – результат стараний Иезавель, о чем, кстати, она быстро пожалела. Некоторые мужчины, получив дар твердого члена, начинают вести себя как мальчишки – вот и Найджел из их числа. Он тыкал в нее пенисом, позабыв о ласках, заботясь исключительно о собственном удовольствии и оставив Иезавель неудовлетворенной.

Если б Найджел был хорошим любовником, как, например, тот, что помоложе, на прошлой неделе, возможно, Иезавель и позволила бы ему остаться.

– Не будет тебе больше никакого кувыркания, – говорит она, уже представляя, как он кувыркается, скатываясь вниз по лестнице. – Просто уходи.

Иезавель уже думает о том, что пикник лучше перенести в ритуальную комнату, потому что в оранжерее у Урсулы может опять разыграться аллергия.

Да вот только Найджел и не думает сваливать.

– Будь хорошей девочкой, организуй-ка мне кофе.

– Что ты сказал? – Голос Иезавель звучит низко и обманчиво спокойно – так сгущается воздух на улице за минуту до урагана.

– Я бы не отказался и от завтрака, – наглеет Найджел. – Очень люблю яичницу.

Иезавель вскакивает, отчего парящая над полом кровать начинает ходить ходуном, словно палуба на море. Стремительная как ртуть Иезавель спрыгивает на пол, руки в боки, крылья носа гневно раздуваются.

Никогда прежде Найджел не видел, чтобы женщина перемещалась с такой скоростью, о чем и говорит, на собственную беду:

– Ого, для старушки ты тот еще живчик.

Глаза Иезавель гневно вспыхивают, испуская голубые искры, подобно сварочному прутку Квини. По телу Найджела пробегает судорога, словно его ткнули шокером.

Скопившаяся в Иезавель ярость рвется наружу, и она кричит:

– Пошел вон!

Найджел даже не шевелится – то ли из упрямства, то ли от страха, просто сидит и пялится на нее. Иезавель направляет указательный палец за его плечо, и брошенная на полу одежда любовника сама собой поднимается в воздух – сначала рубашка, потом брюки, галстук, ремень, трусы и ботинки с носками. С отвисшей челюстью Найджел наблюдает, как разрозненные предметы его одежды собираются в кучку, словно их держит невидимка. Не опуская правой руки, Иезавель поднимает левую, поворачивает ее в сторону эркерного окна и щелкает пальцами.

Окно распахивается, и в комнату со свистом врывается ветер, вздымая занавески и волосы Иезавель. Будь Найджел более начитанным человеком, он сравнил бы ее сейчас с Медузой Горгоной. Иезавель снова щелкает пальцами, и сверток одежды со свистом вылетает на улицу.

– Эй! – Найджел вскакивает с кровати. – Какого черта…

– Будь хорошим мальчиком и вали отсюда, – приказывает Иезавель.

Найджел пятится к дверям со словами:

– Да ты чокнутая! Что ты как с цепи сорвалась?

Ну все. С нее хватит.

Искры, что летят из глаз Иезавель, превращаются в настоящее пиротехническое шоу. Сомкнув руки в кольцо, силой мысли Иезавель порождает огненный бирюзовый шар. Между ее пальцев трещат электрические искры. Иезавель размахивается и кидает шар в сторону Найджела.

Шар попадает ему прямо в грудь, и мужчина вскрикивает от испуга. В воздухе вьется легкий дымок, Найджел исчезает, а вместо него появляется толстопузый черный свинтус с мордой в белую полоску.

– Одежду свою найдешь на лужайке позади дома. Только в лес не забредай, не собираюсь тебя там спасать.

Собрав пальцы в щепоть, Иезавель посылает свинтусу воздушный поцелуй. Глаза свинтуса стекленеют, и на морде расплывается идиотская улыбка.

Закончив с любовником, Иезавель захлопывает за ним дверь и со вздохом возвращается в постель. Возлежа на шелковых простынях, она закрывает глаза, пытаясь унять огонь в крови. Это плохо, что она так сорвалась. Нужно срочно отвлечься на что-то другое, пока гнев не перерос в нечто по-настоящему опасное.

И тогда она начинает вспоминать Артемиса, пятидесятидевятилетнего специалиста по устойчивому земледелию. Иезавель познакомилась с ним несколько месяцев назад, когда ей нужно было обсудить плодородность своего можжевельника. Ах, Артемис – с глубокими ямочками на щеках, веселыми глазами медового цвета. Иезавель вспоминает его красивые руки, лукавый смех, гадая, что бы могло произойти между ними, подпусти она его ближе.