Страница 19 из 25
– Будем надеяться, что нет.
Не ожидая, пока Варя окончательно проснется, Таня натянула ей на голову платье.
Варя вывернулась:
– Там сзади надо застегнуть пуговки.
– Потом, потом пуговки. На, бери кофту, побежали. Мама, ты готова?
– Конечно, Танюша.
Как хорошо, что мама рядом!
Таня не переставала зажигать луч фонарика, замечая, что в соседских окнах тоже неровно пляшут по стеклам световые вспышки. Над головой, из квартиры этажом выше, слышался топот ног. Там жила семья с тремя маленькими детьми.
– Скорее, скорее!
По крутой лестнице один за другим сбегали жильцы. Внизу, в вестибюле, то и дело хлопали двери, пока консьержка не догадалась подпереть их шваброй. Электричество везде погасло, но сквозь сиреневую июньскую мглу было видно каждый дом. Тротуар был запружен людьми, которые бежали по направлению к метро. Гомонили женщины, плакали дети. Седая старуха с собачонкой под мышкой, остановившись посреди улицы, грозила небу тростью, похожей на рапиру дуэлянта.
Домовладелица мадам Форнье стояла у проема в подвал и громко зазывала своих жильцов пройти в бомбоубежище. Чужих она не пускала, и случайные прохожие, наткнувшись на суровой отказ, бежали дальше.
Варю толкнула в спину какая-то женщина:
– Прочь с дороги!
Падая на мостовую, Варя успела увидеть шикарное платье от кутюр с вышитой канвой по низу юбки.
Женщина переступила через нее, словно через бревно на дороге. Мама и бабушка тут же пришли на помощь, но она успела увидеть, что женщина тащит за собой Марка, а он оглядывается на нее и едва не плачет.
Уже сидя в бомбоубежище, Варя услышала, как бабушка тихо сказала маме:
– Эта дама, что сбила с ног Варю, мадам Брюль, сестра банкира, очень неприятная особа. Хотя мы вместе с ней посещаем одного стоматолога, она никогда не здоровается и везде лезет без очереди.
На длинной деревянной лавке, сколоченной явно второпях, Варя сидела затиснутая в самый уголок. Ранку на ободранной коленке противно дергало. Чтобы приглушить боль, она послюнила палец и приложила его к ранке. Морщась от боли, Варя подумала, что война – это очень неприятно, и еще вспомнила про папу Юру. Жаль, что он далеко и не может защитить их от врага. Она была уверена, что ее папа не бежал бы в убежище, как тот месье в разных ботинках, что сидит позади бабушки и прижимает к себе пузатый портфель. Папа Юра взял бы ружье или пушку и разил врага на всех фронтах. И еще она подумала, что будет молиться, чтобы война не докатилась до России и папе Юре пушка не понадобилась.
Отбой воздушной тревоги прозвучал под утро, когда по Сене заплясали первые солнечные блики. Река сверкала и искрилась, как будто бы в утешение парижанам за первую по-настоящему военную ночь.
На следующий день после бомбежки Париж впал в безумие. Казалось, все, что могло перемещаться, в одночасье стремилось прочь из города.
«Наверное, в Средневековье так убегали от чумы», – подумала Таня.
Испуганные люди были похожи на перелетных птиц, сбившихся в стаи, чтобы обрести спокойный приют, пусть и на другом конце света.
Выйдя за молоком, Фелицата Андреевна увидела растрепанную мадам Форнье, которая лихорадочно выносила из дверей большие тюки. Из одного тюка торчал край шелковой блузки, а из другого выпирал серебряный носик кофейника.
У подъезда стояло авто, доверху набитое коробками и корзинками. Шофер колотил ладонью по крыше и надсадно орал:
– Скорее, скорее, кроме вас у меня есть другие заказчики!
Его фуражка сползла с макушки и висела на одном ухе, грозя упасть под колеса.
В расширенных глазах мадам Форнье метался ужас. При виде Фелицаты Андреевны она едва кивнула, на ходу выпалив:
– Мадам Горн, за домом временно будет присматривать месье Перрен. Все вопросы к нему.
Фелицата Андреевна хотела спросить, в чем дело, но мадам Форнье вытянула шею и истерически закричала в глубину подъезда:
– Кот! Где мой кот? Не забудьте взять корзинку с котом!
Красное, как помидор, лицо мадам Форнье полыхало таким жаром, что казалось, ткни в щеку пальцем, и вверх брызнет фонтан густого сока.
Из дома на противоположной стороне тоже тащили тюки и коробки. Двое мужчин пытались взгромоздить на телегу двуспальный матрац, обитый по краям кокетливой атласной лентой, на углах завязанной бантами.
Фелицате Андреевне стало неловко, словно она случайно заглянула в супружескую спальню.
Богатая семья, занимавшая целый этаж, тоскливо стояла у края тротуара, а глава семьи пытался остановить такси.
– Три тысячи франков, кто довезет нас до Орлеана! Только до Орлеана!
Его жена была в полуобморочном состоянии, и двое дочерей поддерживали ее под руки.
Замедляя скорость, чтобы не задавить человека, машины ехали мимо, забитые пассажирами и разномастными пожитками.
Навстречу потоку беженцев с подвываниями неслась соседка с первого этажа, которую звали Орлетта:
– Мы пропали! Мы все пропали!
Всплекивая руками, Орлетта трубно прорыдала, что ворота всех вокзалов закрыты и оцеплены войсками, толпа попыталась сломать решетки, но их отогнали прикладами.
Фелицата Андреевна споткнулась о брошенную на тротуаре шляпную коробку и подумала, что нынешний Париж напоминает ей Ростов двадцатых годов, когда при наступлении Красной Армии люди в панике метались по улицам, не зная, куда бежать.
Тогда им с Танечкой повезло сесть на последний поезд до Киева, и оттуда они почти два месяца добирались домой в Петроград. На последнем полустанке перед Петроградом она узнала, что стала вдовой. Помнится, секретарь мужа предложил ей вступить в брак, чтобы вместе уехать за границу. У него были связи в иностранном посольстве.
Окна молочной лавки были плотно закрыты ставнями, а на двери висел замок. Ветер гонял по тротуару обрывки бумаг. Посредине клумбы с красной геранью валялась желтая целлулоидная уточка. Фелицата Андреевна аккуратно выловила ее из цветочного озерца и поставила на подоконник.
Снова война. Четвертая война в ее не такой уж длинной жизни. Будет ли этому конец? Когда люди опомнятся?
На площади Фий-дю-Кальвер стоял шарманщик и крутил ручку пестрого ящика. Над открытым пространством улиц дробно рассыпались звуки «Прелестной Катерины» – Scharmante Katharine, давшей название инструменту.
Достав из кошелька несколько су, Фелицата Андреевна подошла к шарманщику:
– Почему вы не бежите?
Ветер облачком раздувал седые волосы старика, потрепанная бархатная куртка, наверное, помнила еще прошлый век.
Он поднял на нее красные глаза:
– Мадам, я старый солдат и знаю, что кто-то обязательно должен оставаться на посту, даже если в город войдет вся вражеская рать. Париж останется Парижем до тех пор, пока на его улицах будут играть шарманки. Верьте мне, мадам, войны проходят, а шарманки остаются.
Доведя мелодию до конца, он взял протянутые деньги и спрятал в карман:
– А вы почему не бежите?
Фелицата Андреевна вспомнила бегство из России и горько усмехнулась:
– Некуда, да и хватит бегать. Я тоже останусь на посту. И, кроме того, я русская.
– О, это многое объясняет! Русские – великий народ. Тогда, мадам, я сыграю только для вас!
По-птичьи наклонив голову к плечу, он закрутил ручку, и, торжествуя над царящим хаосом, шарманка снова завела свою мелодию.
Задержавшись у газетного киоска (странно, но он работал), Фелицата Андреевна успела увидеть в окне дома напротив худенькое мальчишеское личико, носом прижавшееся к стеклу. Кажется, этого мальчика зовут Марк – сын пре-неприятнейшей банкирши Брюль.
– Мадам, свежую газету?
Продавщица просунула в окошко руку в митенке из потрепанного кружева и подала номер «Пари-Суар».
Фелицата Андреевна сдержанно кивнула:
– Да, мерси. Только боюсь, что за прошедшую ночь новости успели устареть.
– Что вы хотите? Война, – вложив в голос презрение, сказала продавщица. – Помяните мое слово, скоро в номер пойдет сообщение о капитуляции. Я ни на грош не верю нашему трусливому правительству Петена, которое предает доблестную французскую армию.