Страница 3 из 150
Скажу прямо, что Инграм был убедителен и красноречив, но здесь, в теплом оазисе цивилизации, тот страх, что он несомненно испытал, оставался далек и чужд для меня.
Умом я соглашался с ним, я мог понять его ужас, но душа не отзывалась на его рассказ внутренним содроганием.
— Удивительно все же, — заметил я, — что пристальный интерес к физиологии не рассеял твои страхи. Ты наблюдал, насколько я понимаю, какой-то вид человека, что может оказаться древнее любых известных нам останков. Неужели голос разума не шепнул тебе: «Это открытие имеет колоссальное научное значение»?
— Нет. У меня было лишь одно желание — бежать, — ответил он. — Как я уже говорил, дело было совсем не в том, что, по рассказу Шантона, могло ожидать нас в плену; сам вид существа вселил в меня ужас. Я весь дрожал.
Снежная буря с растущей яростью бушевала всю ночь. Я плохо спал; снова и снова меня пробуждали от дремоты бешеные порывы ветра, который сотрясал окна, словно бы властно настаивая на своем праве ворваться в комнату. Ветер налетал волнами, и к шуму его примешивались странные звуки, слышимые яснее в мгновения тишины; посвистывания и стоны переходили в вопли, когда новый порыв ветра начинал неистово колотиться в окна. Звуки эти, должно быть, проникли в мое затуманенное и сонное сознание. Припоминаю, как я очнулся от кошмара: мне привиделось, что существа с Рога Ужаса забрались ко мне на балкон и со скрежетом пытались открыть оконные задвижки. Но к утру буря утихла; я проснулся и увидел, что в безветренном воздухе густо и быстро падает снег. Он шел три дня без перерыва, а с окончанием снегопада наступили неслыханные морозы. В одну из ночей температура упала до пятидесяти градусов, в следующую ночь стало еще холоднее. Невозможно было представить себе холод, царивший, должно быть, среди утесов Унгехойергорна. Не иначе, размышлял я, тайные обитатели горы встретили свой конец: да, в тот день, двадцать лет назад, кузен мой упустил уникальную возможность для научных исследований, какая больше, вероятно, не представится ни ему, ни кому-либо еще.
Как-то утром я получил письмо от друга; он сообщал, что прибыл на соседний зимний курорт Сен-Луиджи, и предлагал мне присоединиться к нему, обещая утреннее катание на коньках и ланч. Курорт находился всего в нескольких милях от нас, и кратчайшая дорога вела через низкие, поросшие соснами холмы; над ними круто уходили вверх глухие леса у подножия первых скалистых ребер Унге-хойергорна. Я уложил в рюкзак коньки и встал на лыжи; мне предстояло пересечь лесистые склоны и затем свернуть на удобный спуск к Сен-Луиджи. День выдался пасмурный, тучи постоянно застилали наиболее высокие пики, хотя сквозь туман проглядывало бледное и тусклое солнце. Но утро уже вступало в свои права, солнце победило, и в Сен-Луиджи я спустился под сияющим куполом небес. Мы с другом покатались на коньках, но после ланча мне показалось, что погода вновь собирается испортиться, и около трех часов дня я заторопился в обратный путь.
Стоило мне оказаться в лесу, как небо затянули густые и темные облака; полосы и ленты тумана обвили сосны, сквозь которые я пробирался. Через десять минут лес стал так сумрачен, что я ничего не мог разглядеть и в десяти ярдах от себя. Вскоре я осознал, что сбился, вероятно, с проторенной дороги, так как прямо передо мной раскинулись покрытые снегом кусты; я вернулся было назад в поисках лыжни и в итоге совсем заблудился.
И все-таки, несмотря на все трудности, я понимал, что следует двигаться вверх — вскоре я должен был выйти на гребень низкого холма, откуда нетрудно будет спуститься в открытую долину, где лежит Альхубель. Я продолжал свой путь, спотыкаясь и преодолевая препятствия. Глубокий снег не позволял мне снять лыжи: в этом случае при каждом шаге ноги погружались бы по колено. Подъем все не заканчивался. Я взглянул на часы и понял, что покинул Сен-Луиджи более часа назад, а этого более чем хватило бы на все путешествие. Конечно же, я сбился с дороги, однако все еще продолжал считать, что через несколько минут обязательно выберусь на гребень и найду спуск в соседнюю долину. Примерно в это же время я начал замечать, что клубы тумана постепенно розовеют; видно, близился закат, но мне приносила некоторое утешение мысль, что туман мог вот-вот разойтись, подсказав мне верное направление. Вместе с тем я знал, что скоро наступит темнота, и гнал из сознания отчаяние бесконечного одиночества, так разъедающее душу человека, заблудившегося в лесу или на горном склоне: в нем еще осталось немало энергии, но его нервные силы истощены, и он может лишь лечь на снег в ожидании приговора судьбы… И затем послышался звук, тотчас превративший мысль об одиночестве в небесное блаженство — ибо бывает судьба много горше одиночества. Он напоминал волчий вой и раздавался где-то неподалеку, впереди, где высоко вздымался гребень холма — был ли то гребень? — в облачении сосен.
Сзади налетел внезапный порыв ветра, с сосновых ветвей посыпался мерзлый снег, туман рассеялся, как сметенная метлой пыль.
Надо мной раскинулось сверкающее чистое небо, уже окрашенное красноватыми тонами заката. Я стоял на самом краю леса, в котором так долго блуждал.
Но впереди была не долина — прямо передо мной высился крутой склон, усеянный скалами и валунами; он уходил вверх, к подножию Унгехойергорна. Чей же вой, подобный волчьему, сковал мое сердце? Теперь я увидел.
Не далее как в двадцати ярдах от меня лежало упавшее дерево; к стволу его прислонилось одно из существ Рога Ужаса, и это была женщина. Ее окутывал плотный покров седых клочковатых волос; они ниспадали с головы на плечи и прикрывали увядшие, отвислые груди. Глядя на это лицо, я не одним только разумом, но с содроганием всей души проникся чувствами Инграма. Никогда еще кошмар не вылеплял такой чудовищный лик; вся красота солнца и звезд и зверей полевых и добросердечного человечества не могла искупить столь адское воплощение духа жизни. Неизмеримо-животное начало изваяло этот жующий рот и щелки глаз; я заглянул в саму бездну, сознавая, что из этой бездны, на чьем краю я сейчас застыл, выбрались целые поколения людей. Но что если каменный край обрушится и увлечет меня за собой в ее бездонные глубины?..
Одной рукой старуха держала за рога серну, которая отчаянно билась и сопротивлялась. Копытце задней ноги ударило женщину в иссохшее бедро; с гневным ворчанием она поймала другой рукой ногу серны и, как человек вырывает с корнем луговую травку, оторвала ее от тела, оставив в прорванной шкуре зияющую рану. Затем она поднесла ко рту красную, истекающую кровью конечность и принялась ее обсасывать — так ребенок сосет леденец. Пеньки ее коричневых коротких зубов впились в мясо и сухожилия, и она с урчанием облизала губы. После, отбросив оторванную ногу, она взглянула на тело своей добычи, содрогавшейся теперь в предсмертной агонии, и указательным и большим пальцами выдавила один из глаз серны. Она вцепилась в него зубами, и глазное яблоко лопнуло, словно тонкая скорлупа ореха.
Думаю, я наблюдал ее не более нескольких секунд в необъяснимом оцепенении ужаса, в то время как в сознании звучали панические приказания мозга, обращенные к недвижным ногам: «Беги, спасайся, пока еще не поздно». И затем, с трудом овладев своими мышцами и сочленениями, я попытался скользнуть за дерево и спрятаться от этого видения. Но женщина — называть ли ее женщиной? — как видно, краем глаза заметила мое движение. Она подняла взгляд от живой трапезы и увидела меня. Старуха вытянула шею вперед, отшвырнула добычу и, согнувшись, двинулась ко мне. Одновременно она разинула рот и издала вой, схожий с тем, что я слышал мгновение назад. Ей ответило издалека другое, еле слышное завывание.
Оскальзываясь и едва не падая, задевая кончиками лыж за скрытые под снегом ветки и камни, я бросился вниз по склону, петляя между соснами. Низкое солнце, уже спускавшееся за какой-то горный кряж на западе, окрашивало снег и сосны последними красноватыми лучами дня. Рюкзак с коньками болтался у меня на спине, одну палку я успел потерять, наткнувшись на лежавшую в снегу сосновую ветку, но не решился помедлить даже секунду, чтобы ее подобрать. Я не оглядывался и не знал, с какой скоростью бежит моя преследовательница, да и преследует ли она меня вообще: все мои силы и энергия, в неравной борьбе с паническим страхом, были устремлены сейчас на спуск с холма, и я мечтал как можно скорее выбраться из леса. Некоторое время я не сознавал ничего в своем безрассудном бегстве, только скрипел под лыжами снег и потрескивал заснеженный ковер иголок, а затем позади, совсем близко, вновь раздался волчий вой и я расслышал звук бегущих ног.