Крепостной Пушкина

Глава 30 В которой мечты перемежаются с реальностью

Степан топтался около входа в Английское собрание. Ему было холодно.

«А был бы хоть колежский регистратор, глядишь и внутрь бы пустили, не мерз бы сейчас. Стою здесь как чёрный в Америке времен сегрегации. Хотя, почему „как“? Чёрный и есть. Пора, пора идти на повышение, Степан сын Афанасиевич, видишь как всё быстро происходит. Не та это реальность, что в книжках читал. Похожа, но не та. Цепляться за прошлое, должное стать будущим — путь в никуда. Мягкой коррекции не выйдет. Значит, нужно менять всё по-жесткому. И вновь встаёт вопрос зачем мне это. Соскочить проще простого, сейчас для этого сложилась подходящая ситуация. Пожить для себя в свое удовольствие, желать ли большего? Очнется царь, золотом осыпет. Проси чего хочешь! Хочешь купцом первогильдейским быть, почётным гражданином Петербурга? Будешь. Поставщиком двора Его Императорского Величества? Не вопрос. Этого мало, Степан, это и сам ты можешь легко. Дворянство? Наверняка, разве только в отказ пойти. А зачем мне отказываться? С царской протекцией карьера светит, если не спиться как Комиссаров. Вот смеху будет, если обгоню в чинах барина и стану повыше. Начальником! Приходят ко мне Пушкин и Безобразов, стоят навытяжку. Ждут. А лакей вопрошает, мол, прикажете принять? Буду звать его Хлестаков. Смешно, да. Но реально! Дело моё политическое, вал высочайшего благоволения обеспечен. Покушался кто-то из своих, из дворян. Неудивительно. Они тем каждое царствование занимаются. Природа и порода таковы. А спас мужик простой, что означает любовь народа. О том вся страна знать будет, в каждом медвежьем углу говорить станут как задумали плохие бояре царя-батюшку извести, да русский мужик не позволил. Здесь такие плоды собрать можно, что и моей фантазии не хватит. А для плодов сих удобрение надобно, в виде награды царской, о том тоже везде говорить будут. Не может царь и тени мелочности здесь позволить. Народ не поймёт. В представлении люда простого награда царская это такое, что ни один другой человек на земле не сможет большего. Когда от сердца. Да и не мелочен Николай. Чего нет, того нет. Но и не порывист как отец его был. Фельдмаршалом не сделает. Но ласки будет предостаточно. Звание даст, пенсию или ренту пожизненную, особняк, назовёт другом и будет звать чай пить с баранками. Водить будет перед сановниками за ручку, как обезьянку смышленую. Смотрите люди добрые на моего спасителя, учитесь уму. Был холоп, а стал важной птицей. На ус мотайте. Люди добрые намотают, что уж там. Приглашать станут наперебой везде и всюду. Куда там стихам, то пшик. Эфир. А царское благоволение весомей будет. Потому — водки ему, или вина. Пей, мужичина, да весели нас во хмелю. Наивные. Куда им до Долли…».

«Долли…Что-то часто на ум приходить стала. Все чаще и чаще. Это плохо. Кабаки да бабы доведут до цугундера, как говорил один опытный дядя. Неужто зацепила? Меня? Да, зацепила, зачем себя обманывать. Чем — непонятно. Значит, действительно дело печально. Почему печально, кстати? Где я и где она? По самоощущению я выше, понятно, но то такое. Впрочем, сейчас могу подняться. Национальный герой! Но она замужем за старым австрийцем. Дипломат, значит хитрый лис. Интересно, во всей происходящей кругом катавасии, австрияки её при делах? Такой банкет и без цезарцев, как до сих пор их называют? Странно».

«Нет, действительно холодно. Заболеть только нехватает. Лечиться здесь нечем кроме подорожника, бани и водки. Как до сих пор не подхватил никакой дряни — сам не понимаю. Скорей бы Сергеевич вышел. Задубею».

Превращаться в ледяную статую Степан не желал, почему извлёк из-за пазухи красивую серебряную флягу с водкой, из тех товаров что были выкуплены у Геккерна, и употребил часть содержимого по назначению.

«Если он выйдет, Сергеевич, — продолжил мужик отвлекать себя рассуждениями, — что вообще не факт. От этих господ ожидать можно чего угодно. Я тут стою, мечтаю, а его там уже на части режут, например. Они могут. Что такое „господа“ в этом времени я уже понял, не дурак. Им государя шарфом удавить и ногами забить не проблема, коли мешает. Или подстрелить средь бела дня. Тем более кто и что им какой-то Пушкин? Но не должны, если логически думать. Не та фигура. Да и свой. Зачем тогда звать? А валить всех „околостоящих“ пока ещё не принято. Эпоха высокой культуры!»

Степан вновь приложился к фляге. Хмель не брал на морозе, но ощущение тепла было приятно. Мысли его потекли в сторону всего происходящего за последние сутки. Сейчас он остро жалел, что не мог покинуть все это время барина и потому испытывал дефицит информации. Что в городе погромы он понял, как понял бы любой другой человек на его месте, обладающий слухом и зрением, но не вполне представлял масштаб событий. Это раздражало. Степан чуял, что дело серьёзно, но насколько? Чем заняты его люди? В порядке ли лавки? Можно ли поживиться на этом бедствии? В последнем он был уверен, надеясь, что ещё успеет. Если беспорядки достаточно велики, значит награблено немало. А где разбой, там и сбыт, подчас за бесценок. Можно неплохо навариться.

«Не о том думаешь, — одернул он себя, — здесь и своя голова может висеть на нитке. Все планы пошли прахом. Или не все? Во всяком случае, требуется сесть и обдумать. Пока только следить остаётся, да плыть по течению. Вот так вот! Считал себя самым умным, заранее знающим, а оказалось, что роль своей личности в истории несколько преувеличена. Обидно дураком себя чувствовать. Словно пришел на спектакль, а там у режиссера „свое новое видение“. Но да ничего, ещё посмотрим кто лучший режиссер».

Обер-полицмейстер говорил себе после, что не испытывал подобного волнения со времен Бородино и взятия Парижа. Сергей Александрович лукавил. На деле, он никогда не волновался столь сильно. Бородино и Париж были в юности, когда смерть не страшила, а жизнь представлялась не стоившей ничего. Два десятилетия спустя все виделось в ином положении. Риск «потерять» годы беспорочной службы (подобно любому человеку чья карьера развивается только вверх, Кокошкин был уверен в безупречности своего послужного списка) давил его.

— Внутрь пойду я сам! — объявил он жандармским офицерам. — Если спустя час я не выйду, штурмуйте здание.

— Помилуйте, Сергей Александрович, — возразил старший за ним по званию, — стоит ли рисковать?

— Рисковать? Вы полагаете, что здесь есть какой-либо риск? В среде лучших людей империи? В чем же он по вашему заключается? — Полицмейстер скрывал за насмешкой смущение.