Крепостной Пушкина

Глава 5 В которой Пушкин сражается

— К лесу!

Крик Петра, короткий и хлесткий, привёл Александра в состояние полной собранности. Вскочив, он в два прыжка ушёл с дороги за ближайшее дерево. Где-то рядом шумно дышал Безобразов, тоже укрывшийся за деревом.

— А вы были правы, кузен, не подвела вас интуиция!

— Что это было? — Пушкин выхватил пистолет и постарался аккуратно выглянуть.

— Выстрел, Александр Сергеевич. Блеснуло что-то, как ствол мушкетный, я и толкнул вас машинально, подумать даже не успел. И вовремя, должен признать. Пуля прошла прямо над вами.

— Где?

— Да вот, из того кустарника, — Пётр ткнул тростью в направлении произведённого выстрела. — Саженей тридцать, не более. Эй, разбойничек! — заорал он, обращаясь к невидимому злодею. — Ты ещё там? Или пятки уже салом смазал?

Тишина была ему ответом.

— Думаете, стрелявший ушёл?

— Пока мне сие неведомо, Александр Сергеевич. Может, и ушёл, а может, перезаряжает. Я бы поставил на второе. Стрелял-то он в вас, дорогой кузен. Нет никаких сомнений. Скажите, у вас враги смертельные есть?

— Враги? Недруги есть, разумеется, да у кого их нет. Но чтобы так… Нет.

— Думайте, Александр Сергеевич, думайте хорошенько. Кто-то ведь подловил вас на лесной дороге, да застрелить хотел, как куропатку.

— Отчего вы решили, что стреляли непременно в меня, а не просто разбойник решил подстрелить одного из путников, а второго запугать, например.

Безобразов рассмеялся.

— Случайный разбойник здесь — уже невероятно. С ружьём! Слыхали вы когда-либо о подобном в этих краях? Но пусть так, представим подобное. Отчего же он стрелял в вас, а не в меня?

Пушкин понял. Действительно, ситуация смотрелась как на ладони: случайный злодей стрелял бы в офицера, оставив штатского на закуску. Гусарский мундир, право на ношение которого в отставке Безобразов заслужил на полях сражений — чем был горд (а кто бы не был?), — не мог не привести преступника к простой мысли о том, что первым надо убить офицера, как человека непременно опасного, и лишь потом заниматься господином во фраке.

— Вы точно уверены, Пётр Романович, что стреляли в меня, что это не случайный промах?

— С тридцати саженей немудрено и промахнулся, Александр Сергеевич, если рука нетверда или фузея плохая. Но как же ваша интуиция, которая столь блистательно подтвердилась? — насмешливо поинтересовался ротмистр. — Нет уж, дорогой кузен, сколь я был недоверчив поначалу, столь же верю вам ныне. В вас палили, господин поэт, в вас… а, впрочем, давайте проверим?

— Каким же образом, Пётр Романович?

Безобразов, не отвечая, снял кивер с головы и насадил на трость. Осторожно двинулся, чтобы с той стороны казалось, будто это попытка выглянуть, и подождал некоторое время. Ничего не произошло, никто не стрелял, и вовсе никакого движения у места выстрела не было.

— Может, и правда ушёл, — прокомментировал Пушкин эти манипуляции.

— А теперь вы, Александр Сергеевич, — Безобразов водрузил кивер на голову и протянул свою трость Пушкину. Тот пожал плечами, но повторил операцию со своим цилиндром, осторожно выставив его на обзор. Долго ждать не пришлось — тяжёлая ружейная пуля пробила головной убор почти сразу.

— Вперёд, братцы, на вылазку! — заорал ротмистр, выбегая на дорогу. — Вперёд, Александр, возьмём его, пока безоружен!

Пушкин замешкался было, но быстро опомнился и побежал следом, дивясь прыти отставного вояки. Тот действовал грамотно и решительно, быстро сокращая расстояние до места, откуда велась стрельба. В том кустарнике кто-то что-то выкрикнул, не разобрать, и сразу раздался долгий протяжный свист.

— А ну стоять! — кричал Пётр, подбегая уже совсем близко. Лезть в кусты, однако, не пришлось — из них внезапно вышел человек, а за ним ещё один. Оба — молодые ещё, коренастые мужики с недобрыми глазами. Один держал в руках ружьё, причём за ствол, собираясь, видимо, использовать его как дубину, другой, недобро ухмыляясь, поигрывал ножом, коим обыкновенно режут свиней.

— Здоровьичка вам, ваш бродь, — поприветствовал их тот, что с лезвием, — спасибочки, что сами подошли, а то шустрые больно.

— Да здесь целая шайка! — ротмистр гаркнул так, что у Пушкина зазвенело в ухе. — В атаку, братцы, в штыки! — продолжал орать бравый гусар, выхватывая пистолет и наводя на изменившегося в лице негодяя.

— За Веру! — кричать громче, казалось, уже невозможно, но он смог, одновременно взводя курок и стреляя. Разбойник пошатнулся, роняя нож и грузно падая сам. Пуля вошла точно в глаз, убив его «наповал», как выражался наш гусар.

— За Царя! — выдал новый клич Пётр, швыряя бесполезный теперь пистолет в лицо второго разбойника. Тот отшатнулся, как его противник сблизился и попытался вырвать ружьё. Мужик не позволил разоружить себя, и, будучи очень силён, сам оттолкнул офицера, отчего оба лишились равновесия, но злодей оказался сверху, чем и воспользовался, всем весом придавив к земле доблестного гусара. Безобразов сражался отчаянно, но плохо бы ему пришлось, не подоспей наконец помощь.

— За Отечество, — добавил от себя Пушкин, шарахнув тростью по голове разбойника. Тот потерял сознание и упал на Петра, заливая тому мундир кровью из разбитой головы.

Чертыхаясь на чём свет стоит, Безобразов пытался сбросить с себя обмякшее тело, что и удалось с помощью Пушкина. Недовольно осмотрев испачканный мундир, он буркнул что-то невразумительное, обозначавшее слова благодарности за помощь (ему было неловко от того, что не справился сам). После Пётр заинтересовался ружьем.

— Смотрите-ка, Александр Сергеевич, экая штука. Штуцер!

— Вот как.

— Аглицкий штуцер. Вот так разбойнички. Да он стоит рублей восемьдесят на серебро. Страшная вещь. Мои солдатики если кого в плен брали с такой штукой, то… можно сказать, что в плен не брали.

— Значит, всё-таки покушение, — Пушкин задумался. — Но я представить не могу, кому понадобилось подобное.

— Врагу, Александр Сергеевич, врагу. Или врагам. Кто-то очень желает преждевременной вашей гибели.

— Так сложно вызвать на дуэль? Я никогда не уклонюсь от вызова, — гордо вскинул голову Пушкин. Сейчас, когда он понял, что едва не стал дичью для неизвестного охотника (представить, будто поверженные мужики-разбойники сами организовали подобное, отметалось как нелепица), который сам не желает сразиться с ним, это раскипятило и без того горячую кровь поэта. Понять, кто же это, он не мог, и услужливое воображение рисовало только руки врага, тонкие, костлявые, с заострёнными ногтями.