Страница 89 из 92
Подручные все как один оказались служащими третьего отделения, что особо подчеркнул государь, довольно урча и закручивая усы. Дело в том, что в ведомстве существует особая часть, можно сказать отряд, из бывших крепостных театра Нарышкиных. Известный театрал обожал спектакли, содержа труппу из наилучших актёров что мог собрать, меняя подчас целые деревни за талантливого человека. По какой-то прихоти в состав труппы входили исключительно лица мужского пола, исполнявшие любые роли, включая женские. Смутно я что-то такое припоминал, дело было ещё при покойном государе. Кажется, Нарышкин желал театр как в эпоху древней Эллады, потому женщины не допускались. Разорившись, театрал и ценитель прекрасного вспомнил, что всю свою жизнь был убежденным либералом и противником крепостного права, в связи с чем предложил государю выкупить его труппу. Александр согласился и уступил, не упустив случая сбить цену, поскольку тоже временами был большой либерал. Что делать с труппой дальше никто не знал, и она пребывала на балансе дворцового ведомства более года проедая хлеб, пока граф Орлов, знакомый с мастерством лицедейства не понаслышке, не попросил её на несколько дней для того, чтобы разыграть кого-то из друзей. Шутка императору понравилась и он задумался. В конечном итоге бывшая театральная труппа оказалась включена в состав министерства внутренних дел, а после, уже Николаем переведена в третье отделение под руку Бенкендорфа, где использовалась для дел самых разных, но связанных с «искусством весьма изобразительным», по выражению государя.
— Звучит фантастически, ваше величество, — возможно бесстрастнее заметил я, — как-то даже невероятно.
— Ничуть! — возразил император. — Не может считаться невероятным то, чему есть наглядное подтверждение.
Я не спорил.
— Но в чем-то ты прав, Пушкин. — мне показалось, что государь мнется подбирая слова. — Тут ещё кое-что. Известна ли тебе наитруднейшая задача правителей государств?
— Не смею угадывать, ваше величество.
— Самое трудное, Александр (ого!), заключается в том, чтобы жертвовать собой во имя блага государства. Жертвовать целиком, понимаешь?
Я кивнул, уже понимая к чему он клонит.
— Иногда приходится жертвовать даже честью. — прошептал император с какой-то тревогой в глазах. — Но так, чтобы внешне были соблюдены все приличия.
— О, это мне отлично известно, ваше величество, — не сдержал я улыбки, — вот совсем недавно как раз…
— Довольно! Я рад, что ты понимаешь. Тогда слушай. Произошло ещё кое-что.
Я склонил голову.
— Вот так обстоят дела, мой дорогой будущий граф.
Степан витиевато пустил слова по-матушке. Совсем перестал меня стесняться что ли? Это он напрасно.
— Степан. — подпустил я прохлады в голос.
— Не, ну какие ещё турки, Александр Сергеевич? — как-то жалобно спросил сын Афанасиевич, и на мгновенье стало его жаль. — Откуда ещё турки⁈
— Из Оттоманской Порты, откуда ещё? Прибыли с посольством третьего дня. И вот.
— Кто там кого убил⁈ Когда? Зачем?
Я вздохнул. Известие о том, что на государя покушались поляки, Степан принял с пониманием. Известие, что на пути поляков грудью встали кавалергарды, потерявшие в отчаянной сече полтора десятка человек — с юмором. Что самым отчаянным рубакой оказался героический Нелидов — со смехом.
— А, то есть сей доблестный муж тоже спас государя? — уточнил он.
Я подтвердил.
— Это я так, Александр Сергеевич, дабы не запутаться. Но продолжайте, прошу вас.
— Особо отличился мой друг, Пётр Романович…
— Это я видел.
— Но недопонял. Пётр Романович был схвачен поляками, под угрозой смерти должен был провести их во дворец…
— А что, они не знали где дворец? — усомнился ушлый управляющий.
— Хм. Действительно. Странно. Но вот именно эти поляки не знали, стало быть. Потому изловили Петра Романовича и грозили лютой смертью. Но он не изменил присяге, а завлек их…
— В трактир. — подсказал Степан. — там предложил выпить, чтобы Польска не сгинела, они и попались. Гениально. Воистину, государь прав — он Сусанин нашего времени. Я бы отметил ещё предусмотрительность Петра Великого, расположившего град на болотах, чтобы далеко завлекать не пришлось.
— Что ты от меня хочешь? — рассердился я. — Сказано — завлек, значит завлек. И вообще, много их было, поляков. Шатались как у себя дома, да позабыли, что не дома. Одних Пётр Романович завлек в… куда-то. Других кавалергарды порубили. Но пали смертью храбрых. Так лучше для всех.
— А гренадеры?
— Гренадеры закололи всех кого не дорубили кавалергарды. Вероятно, так.
— А турки как взялись?
— Говорю же — посольство. Приёма ещё не было, так скоро не положено. Теперь и не будет. Посол убит прямо в доме, с ним десяток человек. Что теперь будет.
— Война. — напускное равнодушие Степана оскорбляло.
— С чего ты взял?
— Ну а с кем ещё воевать, Александр Сергеевич? — подарил он мне взгляд учителя на нерадивого ученика. — Одно скажите — турок тоже поляки… того?
— Доподлинно неизвестно. Но в свое время ты всё узнаешь. — вепнул я ему взгляд превосходства. Я-то точно знал, что да, «поляки». За всё ответят. Кого-то придётся подвергать аресту, если его величество решится. Тогда заговор поляков ложится в масть как туз пик. Совсем другой коленкор, нежели новые брожения в гвардии. Наоборот — гвардия костьми легла, но исполнила долг! Эх…
— Пойдёмте спать, Александр Сергеевич, а? Ей-богу, утро вечера мудренее.
— Так уже утро.
— Всё равно спать. Ещё вот только…не проясните?
— Что именно?
— Кто больше всех спас государя? Весь список в мою голову не влезает, не забыть бы кого. Нелидов этот ваш — понятно. А вы? То есть мы? Кто больше спасал, мы или Пётр Романович? Кто главный спаситель, так сказать? Кавалергарды, гренадеры, дворцовый истопник?
— Не понимаешь?
— Не очень. Государь — величина, его на всех хватит, но он один человек всё-таки.
Я протянул руку потрогать его лоб.
— Эй. Вы чего?
— Смотрю не жар ли у тебя, братец. Не болен ли ты тщеславием.
— Нет, Александр Сергеевич. С чего бы мне? Но ведь интересно. Всем миром спасали… нелёгкая это работа!
— Тогда зачем задаёшь вопрос, ответ на который очевиден?
— Вам, может быть, очевиден. — надулся он как мышь на крупу.
Поразительный он человек. Ума необычного, стандартам не соответствующего. Но иногда — святая простота, прости меня, Господи.
— Ты действительно не понимаешь?
— Нет.
— Бенкендорф.