Крепостной Пушкина 2

Степан обдумывал дальнейшие действия. Барское «будешь управляющим как и раньше» было понятно Пушкину, но не ему. Хозяин подразумевал, что рассчитывает на прежние доходы. Степан размышлял об ответственности. Господское прикрытие — не просто слово, но и чрезвычайно выгодное дело, ежели подойти с умом. И дед и отец обладателя его нынешнего тела иначе и не подходили. Суть схемы была проста до гениальности. Любой крестьянин (крепостной) по приезду в город или ещё какое место в целях торговой или производственной деятельности, обязан был продемонстрировать не только «пачпорт», но и аттестат на конкретную сумму денег.

В теории все выглядело так: некто накопил условную тысячу рублей и вздумал торговать. Тогда он идёт к барину и тот выписывает ему аттестат, что имярек обладает данной суммой. А то и вовсе, что сия тысяча его, барина деньги, а некто лишь исполнитель его воли. Некто проводит торг и платит барину повышенный оброк с прибыли. Второй вариант нёс в себе опасность лишиться всего, если барин внезапно уверует, что здесь и взаправду его деньги. Всё зависело от того каков именно барин, что он за человек. Верить ему или нет? В случае когда верить можно было, некоторые умники записывали на господ огромные суммы. К чему вести торг от себя, когда можно от другого? Если барин даже не представлял какие именно капиталы участвуют от его имени (как и обстояло дело в славной древней семье Пушкиных, Сергей Александрович ставил подпись не то что не глядя, а предоставляя право самим вписывать нужные цифры), то доход доставался крепостному, а убытки, если все окажется дурно — барину. Самые хитрые брали в оборот и своих соседей, выставляя не одну крупную сумму, а словно складчину. Много было нюансов и тонкостей, суть при том оставалась застывшей в вечности. Доход — себе, потери — кому-то ещё. Говоря Пушкину, что «деньги — твои, барин», Степан почти не лукавил. Практически всё было записано на Сергея Львовича. Тот бы весьма удивился, узнай что миллионер. Но физически все деньги находились в руках Степана, и в случае чего могли исчезнуть, не найтись. В свете новых обстоятельств требовалось свести бухгалтерию к единому знаменателю, а главное — культурно вывести средства из формального владения ими Александром. Нельзя сказать, что у нового-старого управляющего не имелось своего, было, из накопленных и утаенных прибылей за три поколения, но и здесь он видел небольшие затруднения. Благородный Пушкин выписал вольную по всем правилам, но даже не подумал добавить важные строки «со всем нажитым капиталом и имуществом». Степан задумывал убить двух зайцев через выигрыш царского пари. Только вот как бы поставить на кон «хозяйское», а получить уже «свое»? Он всё больше склонялся к методу выбивания клина клином, то есть прямому объяснению своих затруднений Александру Сергеевичу, когда вбежавший без стука слуга, из приставленных к дому Пушкиных, принёс ошеломляющее известие о нападении на барина.

— Ох, брат, отпусти. Видать смертушка моя пришла, — страдал Нащокин в руках лакеев, когда его вносили обратно в дом, — то все от жадности моей непотребной. Ну что мне стоило сказать пятьдесят тысяч, а?

— Молчи, тебе отлежаться надо. — Пушкин огромным волевым усилием сдерживал рвущийся наружу хохот, делая скорбное лицо, чтобы не обидеть товарища. Нащокин пострадал самым нелепым образом.

Пообещав Пушкину всячески удерживать его от соблазна поставить на карту-другую, Павел Воинович потащил друга в игорный дом. Александр едва успел чиркнуть пару слов супруге, чтобы ждала его возвращения для важного разговора.

— Играть буду я, а не ты, — объяснил Нащокин свой замысел, — таким образом тебе ничего не грозит. Кстати, давай сюда деньги.

Им удалось произвести фурор как своим появлением (Нащокина знали, помнили и любили больше Пушкина), так и манерой игры. Павел поставил тысячу на тройку и выиграл. Затем он поставил пять тысяч на семёрку и выиграл вновь.

— Что дальше — туз? — Спросил чей-то голос.

— А вы умеете читать! — подтвердил Нащокин, делая ставку уже в десять тысяч. И опять ему улыбнулась удача.

Вызов был принят, от стола отошли все кроме самых обеспеченных игроков. Вскоре Павел обнаружил, что проиграл свой выигрыш и ещё пятьдесят тысяч сверху. Тогда он, чувствуя неудобство перед Пушкиным, объявил, что ставит сто тысяч. Противники посовещались и согласились.

— Мы имели честь покрыть вашу двойку! — спустя минуту окатил его холодный вердикт. Нащокин протрезвел. Объявление, что он ставит свою жизнь против ста тысяч, повергло присутствующих в шок, впрочем, не особенно сильный. За игорными столами случалось всякое.

— Зачем нам ваша жизнь? — спросил князь Г.

— Затем, ваше сиятельство, что это беспроигрышный ход, — честно сказал ему Павел, — ведь отказ можно расценивать как смертельное оскорбление.

Он взял банк на шестерке пик.

— Позвольте, господа, отпраздновать салютом моё новое рождение и викторию! — Нащокин вышел на середину зала, хладнокровно достал пистолет и выстрелил в потолок. На этом спектакль должен был закончиться, но пуля перебила что-то в висящей люстре, от неё отломился кусок, упавший точно стрелку на голову. Нащокин рухнул, обливаясь кровью.

На его счастье, так почему-то устроено, что среди игроков непременно найдутся и врач и священник. Павла осмотрели, увидели что череп не пробит, обломок только стесал кожу и оглушил пострадавшего. Перевязав голову платком, его привели в сознание с помощью нюхательной соли.

— Прости, брат, прости. — то были первые слова Нащокина обращенные к Пушкину.

— Ничего. Бывает. Отлежишься у меня.

— Бывает, — согласился Нащокин, — всякое бывает. Но чтобы вечер завершился едва только успев начаться — никуда не годится!