Овцы смотрят вверх

Петронелла едва сдерживала себя. Если то, что Трейн говорит сейчас, он повторит во время самого шоу, это будет настоящей сенсацией, потому что ему удалось пнуть все ведущие политические партии, армию, почти все неправительственные организации, за исключением, может быть, одной-двух («Дубль-В», например), весь крупный бизнес, полицию, а также всех, кто до сих пор верит в силу и правоту истеблишмента (Трейн пнул даже «Пуританина», одного из спонсоров шоу Петронеллы Пейдж, хотя большинство из тех, кто принадлежал к «Синдикату» и с кем Петронелла общалась, были, как истинные романтики, скорее горды тем, что у их богатства и власти – пиратские, криминальные корни).

Именно так: это будет СЕНСАЦИЯ! Петронелла воочию видела синие и красные заголовки на первых страницах газет, которые появятся на следующий день после ее шоу.

Заметка на полях: организовать дополнительные линии телефонной связи и посадить усиленный штат телефонисток.

– И все-таки… – Петронелла выдержала паузу, – все-таки какое отношение вы имеете к людям, которые называют себя трейнитами, которые убивают мирных граждан, взрывают здания и автомобили и вообще ведут себя как банда безумцев?

– Никакого! – ответил Трейн. – Я ответственен за поведение трейнитов в такой же степени, в какой Иисус несет ответственность за события Варфоломеевской ночи.

А вот и еще одна обиженная организация! Продолжай в том же духе, детка!

– То есть вы против саботажа и поджогов?

– Я против условий, которые приводят людей к столь отчаянным действиям, и полагаю, что человек имеет право на праведный гнев.

– Вы полагаете, что анархия, нигилизм, братоубийственная война – все это может быть формой выражения праведного гнева?

– Это не братоубийственная война. Братом человека, который был отравлен пищевыми добавками фирмы «Мировая ферма», является не владелец этой фирмы, а несчастный африканец, готовый протянуть ноги от голода, потому что его маисовое поле было уничтожено войной. Братом человека, который половину своего дохода тратит на лечение своего ребенка, пострадавшего от генетической болезни, вызванной неумеренным уровнем содержания химикатов в пище, будет не владелец сети гипермаркетов, где эту пищу продают, а крестьянин в Лаосе, чья жена умерла во время аборта, ибо их будущий ребенок был зачат нежизнеспособным. Нет, это не братоубийственная война. Это война против врагов человеческого рода, которые, как это ни печально, тоже – технически – принадлежат к человечеству. Но ведь и раковые клетки, как ни крути, вырастают из обычных клеток человеческого организма!

Последние слова Трейна самым неожиданным образом зацепили Петронеллу. Она боялась рака. Одной из причин, по которым она решила не выходить замуж, был страх беременности, страх того, что в ее теле вдруг начнет расти и развиваться чужое и чуждое ей тело. И она прогнала эти мысли, заговорив намеренно резко.

– То есть, – сказала она, – вы оправдываете жестокость как хирургический инструмент?

– Люди, которые ввели жестокость в человеческий обиход, не имеют права жаловаться на жестокость своих оппонентов, как не может жаловаться курильщик, чья дурная привычка привела к раку легкого.

– Я думаю, такое право у них есть – как, допустим, у любого пациента, которому обещали искусного хирурга, а прислали мясника, – парировала Петронелла, которой понравилась всплывшая в ее сознании аналогия. – Отрезать руку, ногу, грудь (нет, грудь на шоу лучше не упоминать) – и оставить пациента инвалидом? Но если кто-то не может предложить лучшей альтернативы, он не имеет права вмешиваться.

– Но такая альтернатива есть! – сказал Остин Трейн.

Из-под его странным образом изогнутых бровей на Петронеллу пристально смотрели карие, словно пронизывающие все и вся глаза, и она вдруг почувствовала, что комната, где они сидели, утратила стену и расширилась до пределов Вселенной.

Конечно, Петронелла видела Трейна и раньше – на научной конференции, где он выступал в качестве приглашенного докладчика, на телевидении в период его пусть и скандальной, но известности. Несмотря на лысину, на то, что внешность его с тех пор сильно изменилась, Петронелла знала, что Трейн не является подделкой, задолго до того, как люди из исследовательского отдела сверили его отпечатки пальцев с теми, что были в распоряжении ФБР, чтобы, соответственно, подкупать кого надо, а не бог знает кого. Петронелла помнила его как сильного и остроумного оратора с мощным, проникновенным голосом, всегда готового дать сдачи. Однажды, например, он послал в нокаут человека, защищавшего отрасль, выпускающую пестициды, произнеся фразу, которую до их пор вспоминают на вечеринках: «Получается так, будто Господь Бог на восьмой день творения позвонил лично вам и сказал: Ладно, по поводу насекомых я передумал. Травите!»

Да, впечатление то же самое, и впечатление сильное! И тем не менее тысячи людей могут быть иного мнения, и если вдруг окажется, что целое шоу она отдала человеку, который был не больше чем…

И вдруг Петронелле показалось, что в этих темных глазах вспыхнул яркий свет – словно замкнулась электрическая цепь. Она сидела, словно загипнотизированная, словно она была птицей, а Трейн – змеей. Позже ей так и не удалось восстановить детали того, о чем он с ней говорил; она помнила только, что дольше десяти минут сидела ошеломленная, потерянная для внешнего мира, полностью поглощенная им, и только им. И еще перед ней потекли образы, всплывшие из мертвого, давно утраченного прошлого: ее рука, омываемая чистой, божественно прохладной речной водой, в которой мельтешат крохотные серебристые рыбки, щекоча ей пальцы; хрустящая плоть спелого яблока, такого сочного, что его сладкий сок стекает у нее по подбородку; высокая трава, скользящая меж пальцев ее босых ног; дерн настолько мягкий и пружинистый, что кажется, не идешь по нему, а летишь, словно во сне, медленно и плавно, будто ты уже на Луне, а не в саду родительского дома. А еще – небо, пронзенное рвущими сердце кинжалами красно-багрового заката и окаймленное сверху яркими стальными облаками, а с другой стороны, на темнеющем востоке, – алмазные россыпи вечерних звезд; нежный ветер, ласкающий ее волосы и щеку, несущий с собой аромат и лепестки цветов; снег, пронизывающий холодом ладони, в которых она лепит белый хрустящий снежный ком; темные аллеи, куда заходят лишь влюбленные; сливочное масло, подобное слитку мягкого золота; брызги океанского прибоя, свежие и чистые, как острие топора, надежного и безопасного – в том случае, когда он в надежных руках; круглая разноцветная галька на краю бассейна; дождевые капли, которые несут с собой аромат чистого озона, скользят по полуоткрытым губам и утоляют жажду… И только одно желание, настойчивое и острое: что-то нужно сделать, чтобы вернуться туда!

Она плакала. Слезы, словно муравьи, скользили по ее щекам. И, поняв наконец, что Остин Трейн уже некоторое время сидит молча и смотрит на нее, она проговорила:

– Но я ничего этого не знала! Ничего! Я родилась здесь, в Нью-Йорке, и здесь же выросла.

– Но, может быть, следует узнать? – мягко спросил Остин Трейн.

В день шоу Петронелла проснулась уже днем – рабочий график предполагал поздний подъем. Мышцы на ее щеках были напряжены до судорог – всю ночь она улыбалась во сне.

И вдруг на нее обрушилась реальность: сегодня вечером у нее шоу, и от нее ждут совершенно определенных вещей!

Чтобы не провалиться назад, в эти соблазнительные сны о мире невозможном, мире с чистой землей, зелеными деревьями и солнцем, омытым только что прошедшим дождем, Петронелла села и, протянув руку, взяла с ночного столика сигарету, но не зажгла, а, нахмурившись, принялась крутить ее в пальцах.

Вокруг нее лежал реальный мир: с манхэттенским воздухом, которым можно дышать разве что по жизненным показателям, с продуктами в манхэттенских магазинах, которые в целях безопасности лучше не покупать, с манхэттенским дождем, от которого платье через мгновение становится грязным и липким и который заставляет химчистки в дождливые дни работать круглосуточно. А этот постоянный шум, а эта суета, а эти мощные хлопки, которые издают сверхзвуковые самолеты, вылетающие из аэропорта Джона Кеннеди! А террористы, тут и там закладывающие бомбы, да и полиция, их преследующая!