Гитл и камень Андромеды

Он поместил меня в спальную каюту, а сам ушел спать на палубу. Яхта оказалась удобной, как нормальная трехкомнатная квартирка. Еще и покачивало, еще и завтрак на палубе, еще и утренние купания, и морские прогулки. Жизнь пошла сказочная. Была в ней, правда, примесь бесприютности. Женька часто уводил нашу квартиру в море ранним утром, отправляясь куда-то по своим археологическим и подводным надобностям. Тогда приходилось перекочевывать на пляж или в лавку Кароля и кантоваться там до Женькиного приезда. К ночи он обычно возвращался. Но случалось, что отсутствовал несколько дней. Тогда приходилось ночевать в доме подполковника, и было это неудобно.

Приставать он больше не приставал. Да и кто бы ему позволил приставать? Дело в том, что наш подполковник привез себе из странствий наложницу. Звали ее так чудно, что не выговоришь. Мы с Женькой назвали ее Бандеранайкой, потому что была она с Цейлона.

Кароль заплатил за нее стоимость одного слона, а Бандеранайка считала, что стоит по меньшей мере двух. У ее родителей этих слонов было больше дюжины, а еще они владели домами и плантациями. Но отдать дочь чужеземцу за так все же не согласились. Никак не удавалось выяснить у подполковника, сколько же стоит слон. Он многозначительно молчал и застенчиво ухмылялся. Пришлось подкатиться к Бандеранайке. Та долго не ломалась и объяснила, что Кароль выложил за нее горсть необработанных алмазов, что, по представлениям ее родителей, с лихвой покрывало стоимость одного слона. А надо было просить две горсти. Это привязало бы подполковника к покупке более надежно.

Бандеранайка была сухощавой, высокой, жилистой кобылицей вороного колера. Черные жесткие волосы. Черные как смоль, брови. Темная кожа и вся она — сплошное полыхание кокса в топке. Едва проснувшись, Бандеранайка начинала вопить и вопила до поздней ночи.

Женька считал, что ор для Бандеранайки — просто привычка. Если с рождения перекрикивать дюжину трубящих слонов, какие выработаются голосовые связки? Только Бандеранайка справилась бы и со стадом побольше. Голос у нее был огромной силы, но манеры — отменные, как у Мэри Поппинс.

Воспитывалась она в миссионерском монастыре. Говорила на изысканном английском, но англичан не любила. И целыми днями вытанцовывала какие-то свои штуки, гримасничая и мелькая тысячей рук. Кароль соорудил ей особую печку, которую она называла тандури. В нее Бандеранайка, пришептывая, кидала лепешки, овощи, фрукты и травы. Вонь в доме стояла невыносимая, но полагалось считать эту вонь благоуханием. Поначалу наш подполковник просто торчал от этой бабы, а потом пустился в бега. Бандеранайка попыталась орать на меня и Женьку, но ей быстро объяснили, где ее место. Женька голос не поднимал. Он говорил тихо и с ленцой, как истинный плантатор и белый человек. Слова были убийственные. Типа: если не хочешь отведать плетки, ступай на свою циновку.

Бандеранайка замахнулась, но тут же отступила назад, а потом ретировалась. Не на циновку, правда, а в дом. И захлопнула дверь перед нашим носом. Но, кроме нас с Женькой, она тут никого не знала. Дружки Кароля держались от нее на расстоянии пушечного выстрела, их жены — тоже. Да еще перешептывались между собой не только за ее спиной, но и у Бандеранайки на виду.

Короче, потосковала наша птичка в своей золотой клетке и вернулась к своим слонам. Однако успела приучить подполковника к порядку. Стал он тихий и задумчивый. Женщин боялся. И мечтал найти себе еще одну атаманшу, только менее крикливую. Откуда-нибудь с Балкан. Болгарку, например. Они тоже при усах и характере, но меру знают.

В конечном счете он такую нашел, Марой зовут. С ней у меня отношения сложились сразу, но до того времени еще много воды утечет.

А пока Бандеранайка хозяйничала у Кароля в доме, ночевать там было тягостно. Тогда мы с Женькой и оборудовали в лавке душ и маленькую кухоньку, поставили диван, и я перестала зависеть от графика Женькиной жизни. Между тем Кароль подыскивал для меня постоянную жилплощадь. Боялся, что найду квартиру вне Яффы и оставлю его галерею. Но хотя яффские норы стоили недорого, у меня таких денег не было.

Кароль даже объявил, что готов дать мне в долг горсть алмазов, только мы с Женькой решили, что одалживаться у него не следует. А план, как набрать денег не на каморку даже, а на целый дом не хуже подполковничьего, у меня к тому времени появился. Разбирая залежи картин и гравюр, натасканных Каролем черт-те откуда, я поначалу ничего интересного не обнаружила. Подписанные никакой ценности не представляли, имена были миру неизвестные. Неподписанные — тем более. Но работы встречались вовсе недурные, только продавать их надо было там, где этих художников знали. На всемирную известность они не тянули. Не то что не тянули, вполне даже тянули, но не вытянули.

В общем, из этих находок нельзя было ни коллекцию составить, ни на рознице заработать.

Я бы сменила все это барахло на самую захудалую иудаику-израэлистику, да хоть и на поделки школы Бецалель начала сионистской эры, но Кароль утверждал, что художники были хорошо известны, кто в Шанхае, кто в Кении, кто в Венгрии и Румынии. И что специалисты ему сказали — каждая картинка стоит больших денег.

Вот и увез бы эти картинки туда, где за них готовы платить, а взамен притащил нефритовые браслеты, деревянных божков и зуб Дракулы. Но у подполковника изменилась география интересов. Он пропадал теперь в Пакистане и сопредельных областях, откуда можно было вывезти только опиумный сап, что, как я подозревала, он и делал. Мне же нужны были комиссионные, а на чем их сделаешь?

И я придумала создать неизвестного миру художника-еврея, путешествовавшего по дальним странам и малевавшего то Гималаи, то джонки в проливе Йохоры, то придунайских коров, то есть именно то, что имело место быть на натасканных Каролем со всего мира картинках. А придумав биографию, художника этого раскрутить, устроить ему ретроспективную выставку, книжку, если надо, о нем написать. И загонять картинки, чем дороже, тем лучше.

Разумеется, приписать картины одного художника другому, да еще и выдуманному, дело нечистое. В нашем цехе за такое не жалуют. Но покупка квартиры волновала меня тогда куда больше, чем незапятнанность профессионального имени. Кроме того, будет иметь место мистификация, то есть своего рода концепт. И что есть жизнь, как не игра, слоны, алмазы и небывший художник с невероятной биографией?

Плохо было то, что наш подполковник брал в каждом месте своего недолгого там пребывания только по одной картинке рекомендованного ему местными знатоками художника. То ли из скаредности чертовой, то ли полагая, что так есть больше шансов напороться на клад. А слепить из этого разномастья одну производящую руку было невозможно.

Допустим, наш художник, вдохновленный примером Биньямина из Туделы, шныряет по миру, усваивая не только особенности местного колера, но и местного живописного письма. Допустим… Однако не может же он работать каждый раз под иного местного живописца с хорошо установившимся стилем! Не может, ерунда это. Консультантов Кароль подбирал опытных и честных. Будь они более невежественны или хитры, подсунули бы ему картины начинающих художников. Тогда бы могло и получиться.

Женька со мной согласился. Он предложил нанять кого-нибудь из приличных и бедствующих русских художников. Пусть пишет нам картины великого еврейского живописца-бродяги, погибшего при попытке одолеть перевал в Тибете где-то в году… 1920-м. Раньше не надо, будет много возни с красками и холстами, которые придется старить.

А биографию надо придумать сионистскую, но не очень, чтобы не начали копать. Сионисты, они штучный товар, все пересчитаны. Пусть будет таким, слегка сионистом, чуток помешанным авантюристом. Баб надо ему придумать, разбитые сердца, ужасные трагедии. Опять же, не слишком ужасные. Все равно всех баб придется убивать молоденькими, чтобы дети-наследники не объявились.

Поначалу проект мне понравился, но потом я его зарубила. Живой художник-фальсификатор — это проблема. Еще поверят в созданную нами легенду о его гениальности, хлопот тогда не оберешься. Нет, необходимо раздобыть где-то картинок тридцать высокого качества, выполненных одной рукой. И… почему бы заранее не договориться с этим художником о мистификации? Ему же лучше. Реклама и все такое. Живет себе какой-то неизвестный миру, но талантливый албанец, азиат или африканец. А мы делаем из него сиониста? Бред, все бред!