Мой Израиль

«Нет! — возразила мне хозяйка антикварной лавки, в которую поэтесса якобы любила заходить. — Никогда она милостыню не просила. Если у нее были деньги, а они у нее бывали, милостыню давала. Одевалась, как настоящая богема, это правда. Но в старинном фарфоре и вообще в старинных вещах понимала. Рассматривала, любовалась и никогда не покупала». Лавка располагалась на улице, сбегающей от бывшего «Дженерали», здания со львами на фронтоне, расположенного неподалеку от нынешней мэрии, к подножию Старого Иерусалима. Называется она именем царицы Шломцион.

Находясь на этой площадке посреди Иерусалима, можно без труда представить себе Эльзу Ласкер-Шюлер. Вот она поиграла со старинным фарфором и серебряными побрякушками в антикварной лавке, после чего вышла на улицу, заслонив ладонью глаза от безжалостного иерусалимского света и, устроившись на ступеньках у одного из близлежащих домов, погрузилась в полудрему. Представим себе, что мы устроились рядом и погрузились в такую же магическую полудрему.

Находясь рядом с Ласкер-Шюлер, никогда нельзя было знать, кем именно она себя ощущает в ту или иную минуту. Царем Давидом, Буддой, Иисусом? Давно умершим братом или не так давно умершим сыном? Рано умершей матушкой, с обожаемым образом которой Эльза не хотела расставаться до конца жизни? А возможно, с одним из ушедших в мир иной или исчезнувших с ее глаз в этом мире возлюбленных. Или с Иосифом из Фив (он же библейский Иосиф Прекрасный). Или с его спутницей — Тино из Багдада. Эльза писала стихи от имени двух последних, обуявших ее персонажей, когда, в самом начале страшного, но казавшегося в то время прекрасным XX века, разгуливала в невероятных ориентальных одеждах собственного изготовления по улицам буржуазного Берлина, по его модным богемным кафе, в которых собирались берлинские интеллектуалы.

Ах, «Романское кафе»! Ах, «Новый клуб!» Ах, «Неопатетическое кабаре», с придыханием внимавшее ее стихам! Ах, мужья — Бертольд Ласкер и Герварт Вальден, — носившие на руках это, похожее на эльфа, крохотное создание с огромными пламенеющими глазами, ставшее осью, вокруг которой вращался особый мир немецкого экспрессионизма. Или, скажем по-нашему, — мир немецкого авангарда, поэтического, театрального, художественного, музыкального. И — ах! — знаменитые имена немецких и не наделенных арийской кровью, но живших и творивших в Берлине начала XX века драматургов, художников, режиссеров, танцоров, актеров, знакомые нам по воспоминаниям очарованных современников! И уж конечно — ах! — страстно влюбленный в нее и такой понимающий друг Петер Халле, памяти которого она посвятила целую книгу.

Но то было еще перед первой мировой войной, когда мир был един, когда ее друзья-немцы, католики и протестанты, праздновали вместе с ней еврейские праздники, а она вместе с ними — христианские. Когда в ее книге «Мое сердце» Иисус, Будда, Гёте, Ницше, Гейне и, разумеется, возлюбленный Петер Халле — признанная звезда тогдашней берлинской художественной сцены — становятся взаимозаменяемыми. Однако те незабываемые времена прошли безвозвратно. И хотя время Эльзы двигалось прихотливо, убегая назад и выпрыгивая вперед по собственным законам, даже она не могла не заметить, как изменился вокруг мир.

Старые друзья и знакомые не встречались больше на улицах. Вместо них на тех же улицах появились страшные незнакомые лица. В 1933 году эти хари, напоминавшие маски инфернального карнавала, налетели на берлинской улице на нее, шестидесятичетырехлетнюю женщину семитской внешности, одетую в несуразное шмотье, и избили до полусмерти. За все. За еврейскую кровь, вырожденческое миролюбие, неарийские фантазии, утонченность манер и способа мышления и даже за красоту, звучность и образность немецкого языка, который, по мнению знатоков, звучит в произведениях Эльзы Ласкер-Шюлер, как волшебная флейта.

После этого случая испуганная Эльза бежала в Швейцарию. Но еще в 1931 году она написала пьесу «Артур Аронимус». В 1932 году пьеса была напечатана в Германии, тогда еще было можно. Ставили ее уже в 1936 году в Швейцарии силами любительского театрального коллектива. Актерами были немецкие эмигранты, знавшие Эльзу по Берлину. И хотя в процессе постановки она не раз повторяла: «Нами правит один и тот же Господь Бог», когда дочь ее главного героя, Фанни, решает принять католичество и уйти в монастырь, мать говорит ей: «Веру не меняют, как накидку». А когда — уже не автор, а ее героиня — утверждает, что Бог един для всех, та же мать спрашивает: «Но зачем же тогда молиться ему в чужом доме среди чужих людей?» Сама Эльза никогда не отказывалась от своего еврейства и видела в нем источник особой гордости.

Но не стоит полностью совмещать Фанни с Эльзой, а Аронимуса с ее отцом. Несмотря на подзаголовок — «История моего отца», пьеса не является ни автобиографической, ни даже биографической. Не является она и полной фикцией. Таков был творческий метод Эльзы Ласкер-Шюлер. В письме к Мартину Буберу, с которым Эльза и переписывалась, и встречалась довольно часто, она защищает свое высоко персональное и глубоко субъективное видение мира и столь же эгоцентричный способ его описания, объясняя, что знает только одну — свою собственную — жизнь, поэтому только о ней и может писать с достаточной степенью авторитетности и авторитарности, необходимой писателю. А в качестве примера того, как именно она применяет этот свой метод, ставший в конце XX века достаточно обычным, но бывший весьма экзотичным в его начале, возьмем одно из самых известных ее прозаических произведений — «Книгу Петера Халле», написанную после смерти любимого друга. Итак, Петер Халле, главный герой книги, это действительно и без сомнения реальное историческое лицо, но он же одновременно — апостол Петр. А его наперсница — это, без сомнения, сама Эльза, выступающая под именем фантастического персонажа Тино из Багдада.

В сорока шести коротких сценах апостол и Тино путешествуют по горам и долам, встречая других, исторических и фантастических, персонажей, с которыми пытаются создать герметическую общину. Для чего? Для того, чтобы спрятаться от враждебного мира, их окружающего. Когда же апостол умирает, Тино уходит в себя, ускользнув таким образом от пугающей реальности. Внутренние приключения Тино уже в качестве затворницы в самой себе описаны в следующей книге Ласкер-Шюлер: «Ночи Тино из Багдада».

А теперь представьте себе столь красочный и необычный персонаж на ступеньках чужого дома на улице Царицы Шломцион в Иерусалиме. Она — Эльза, называемая сегодня самым великим германским поэтом XX века, — вещь в себе, а не в Иерусалиме. Как и в любом ином месте на земле, впрочем, может, и на небесах. Ей не впервой спать на парковых скамейках, в странных и небезопасных пристанищах, в домах случайных людей. Она проделывала все это в благополучном Берлине начала века, когда проигрывала свою историю Тино или жила ею. Не впервой ей ходить в рубищах или экзотическом тряпье. А обвинять Иерусалим в гибели Эльзы Ласкер-Шюлер глубоко несправедливо.

Между тем именно невнимание к поэтессе со стороны неблагодарной Палестины вменяют — прямо или косвенно — нынешнему Израилю, которого, напомним, тогда еще в природе не было. Попробуем вдуматься в то, что происходило в мире и в стране, в которую Эльза Ласкер-Шюлер попала по собственному желанию, но из которой не смогла уехать назад, потому что Швейцария этого не захотела. Ей, Швейцарии, стране, с трудом удерживавшей нейтралитет в одуревшем мире фашистского бешенства, не нужна была немецкая поэтесса фантастического европейского авангарда. И никому другому в тот момент не нужен был этот авангард, получивший тогда и позже много имен — от неоромантизма, символизма, модерна и футуризма до декадентства и дегенератива.

Книги Ласкер-Шюлер в фашистской Германии жгли. Никто из ее прежних друзей и единомышленников не остался на позициях, которые Амихай, пожалуй, верно определил как хипповские. Правда, хиппи появились спустя полвека, но кто знает, появились ли бы они вообще, если бы прежде по берлинским улицам не бродила Тино из Багдада, дитя цветов, пророчица всемирного мира и вселенской любви. В Швейцарии она еще находила себе привычную аудиторию, но во все суживающемся круге. А в Палестине круг был шире. Сюда приехало много бывших берлинцев-берлинеров и прочих немцев Моисеева вероисповедания.