Страница 5 из 12
Мы замираем и смотрим на него. Корпус телефона бьется о твердое дерево стола, он проползает несколько миллиметров и наконец затихает. Но уже через несколько секунд начинает вибрировать снова.
Я помню, как это случилось в первый раз. Звонок Полины в тот момент, когда мы были вместе.
Мы остановились в безликом чистеньком отеле, который Герман снял на время командировки. Телефон лежал на тумбочке экраном вниз и так же едва слышно вибрировал, и Герман, застегивая запонки на манжетах своей белой рубашки, попросил меня:
– Глянь, кто там?
Я перекатилась по кровати, где нежилась после горячего душа, подняла телефон и… замерла.
Мир стал вязким и густым как гудрон.
Я прижала руку к горлу и выдавила из себя:
– Жена. – Это слово растягивалось, как жевательная резинка, липло к зубам и никак не кончалось, звеня последним звуком где-то под потолком безликого номера.
Уши заложило, как в набирающем высоту самолете, и я сглотнула, чтобы услышать:
– Дай сюда.
– Кто же так именует в телефоне любимую женщину? – попыталась пошутить я, протягивая ему телефон. – Как в паспортном столе.
Воздуха не хватало, и я делала вдох после каждого слова.
Герман посмотрел на экран, а потом нажал кнопку отбоя.
Меня вдруг сорвало – я вскочила и начала судорожно одеваться.
Бюстгальтер, чулки, юбка, блузка, туфли, черт, куда мы трусики дели…
Нашла висящими на настольной лампе, засунула в сумку. Зачем-то достала оттуда помаду и принялась тщательно красить губы, словно важнее этого ничего на свете не было.
– Что ты делаешь? – удивленно спросил Герман. – Ты куда?
– Я не сплю с женатыми, – ответила я, закрывая помаду и несколько раз не попадая в нее колпачком.
– А я не изменяю. – Он отвернулся и потянулся за галстуком, валяющимся под кроватью. – Но мы оба здесь.
Больше с тех пор мы не обсуждали звонки Полины.
Только замирали и молчали, словно поставленные на паузу, пока телефон не прекращал звонить.
– Как же ты согласился, чтобы я была свидетельницей на свадьбе? – продолжаю с того места, где нас прервал звонок.
Герман делает шаг назад, к столу, присаживается на край и тянет меня к себе, утверждая между своих ног.
– На свадьбе, – говорит он, медленно окидывая меня темным взглядом, начиная с ровного края челки, заканчивая маленькой золотой подвеской в ложбинке груди – и возвращаясь обратно к шее. – На свадьбе ты бесила меня так, что я хотел тебя придушить.
Его ладонь ложится на мое беззащитное горло, и я откидываю голову, отдавая ему всю власть над собой. Герман чуть сжимает пальцы, его лицо искажается от ярости…
А потом он рывком роняет меня на себя и жадно целует, компенсируя недостаток кислорода воздухом из собственных легких.
Давно. Да хоть на всю жизнь
Свадьба Германа и Полины была самой красивой из тех, что я видела за всю свою жизнь.
Одно время я пробовала себя в жанре светской журналистики.
Оказалось – вообще не мое. Не испытывала я достаточно пиетета к знаменитостям, не пищала при взгляде на кумиров и регулярно забывала брать у них автографы.
Но какое-то время я потратила на светские рауты и была приглашена на несколько «звездных» свадеб.
Я была на свадьбе в настоящем замке, на круизном лайнере, на необитаемом острове.
Платья невестам шили стилисты с мировыми именами, гостями были все мало-мальски известные личности, угощения готовили повара с мишленовскими звездами.
Один раз молодоженов даже лично поздравлял президент.
Все эти свадьбы были дорогими, скандальными, роскошными, безвкусными, грандиозными – какими угодно, но не красивыми.
Что такое красивая свадьба, я поняла, побывав у Германа с Полиной.
У нее не было платья, расшитого стразами Сваровски, заказанного за три года на церемонии – только узкое шелковое, цвета топленого молока.
Не было лучшего стилиста Москвы – но светлые волосы, уложенные в стиле «ревущих двадцатых» выглядели так, что породили новую моду в определенных кругах.
Не было золоченой кареты и белых лошадей – зато старинный лимузин заменил их с лихвой.
Не было ни острова, ни замка, ни лайнера – только Грибоедовский загс и банкетный зал, украшенный белыми и темно-красными орхидеями.
И жених – в костюме того же цвета топленого молока, высокий темноглазый брюнет, элегантный до искр из глаз. Хотелось прикрыть глаза рукой – так они оба сияли, танцуя вальс на сверкающем старинном паркете и глядя только друг на друга.
В этот момент я единственный раз за весь день присела и сразу скинула узкие туфли. На правах свидетельницы я носилась с раннего утра, контролируя, чтобы успели парикмахер и визажист, вовремя привезли цветы, правильно расставили таблички на столах, играли ту самую музыку в нужные моменты, никто из водителей-официантов-музыкантов-фотографов не ушел в запой, не сбился, не запутался, чтобы гости не потерялись, шампанское не нагрелось, мороженое не растаяло, а жюльен не остыл.
И вот в тот момент, когда зазвучал вальс, я сочла свою миссию идеальной свидетельницы и хорошей подруги выполненной, от души плеснула себе мартини, уронила в него лимонную стружку и любовалась танцем Полины и Германа. Их любовь чувствовалась в каждом сдержанном жесте, в каждом взгляде из-под ресниц.
Тогда я, в свои двадцать четыре, в первый раз подумала, что тоже хочу белое платье, колечко на палец и вальс. Ну и, разумеется, такую любовь.
До конца вечера, когда коллеги Германа в дорогих костюмах и подруги Полины с ярко-накрашенными губами хорошенько разогрелись от алкоголя и плывущей между пирамидами из бокалов любовной дымки – и наконец перемешались, я оставаться не стала.
Подошла к Полине попрощаться, когда Герман отвлекся на поздравления пожилых родственников. За весь день мы с ним перемолвились едва ли десятком фраз. Он по-прежнему казался мне чужим человеком, в чьем присутствии я робела, поэтому я решила передать свои наилучшие пожелания через подругу и слинять без прощания.
– Спасибо тебе за такой «подарочек», – Полина обняла меня, и я удивилась, увидев, что ее глаза блестят от слез. – Гер – лучший мужчина в мире.
– Если невеста говорит на свадьбе что-то другое – дело плохо! – отшутилась я. – Но учти, после этого я избавлена от необходимости искать тебе другие подарки на праздники на следующие десять лет!
– Да хоть на всю жизнь! Все равно того стоит.
– Ты чего плачешь? – испугалась я, увидев, что стоящие в глазах слезы скатились по ее щекам, угрожая испортить свадебный макияж. – Поли-и-и-ина!
– Это гормоны, – отмахнулась она и, оглянувшись понизив голос, добавила: – Я беременна, Лан. Утром узнала. Гер еще не в курсе, будет ему вечером свадебный подарок с двумя полосочками.
– Ого! Уже! – я почувствовала, что скоро все неминуемо изменится, и мне стало немного жаль, что уходят беззаботные времена юности.
Полина была старше на пять лет, но ощущение «пора-пора!» вдруг захватило и меня тоже.
В тот момент и начала закручиваться та пружина, что так разрушительно выстрелила через десять лет, вновь безвозвратно изменив наши жизни.