Страница 3 из 22
Дорого бы дал Федя, чтобы пять проклятых букв Х, О, М, Я и К навсегда исчезли из алфавита. Ещё он бы не возразил, если б в один прекрасный день проснулся высоким, атлетично сложенным человеком с мужественным профилем, как у артиста Пореченкова. Вот если найти рукопись, а по ней – клад, то мир вокруг тотчас изменится, как по мановению волшебной палочки.
При мысли о кладе Федька вспомнил, что должен кашлять, и, захлебнувшись воздухом, скорбно вытолкнул лающие звуки, обозначавшие, что состояние его здоровья сильно ухудшилось.
– Мам, Федька опять меня передразнивает, – вытащив из ушей наушники, закричала Юлька, – он всегда мешает мне музыку слушать.
Музыку! То, что Юлька называла музыкой, в словаре её брата не имело названия. От Юлькиной «музыки» ему хотелось зажать уши. Он предпочитал слушать глухую тишину, а не бессвязные ноты, перегоняющие друг друга в диком водовороте звуков и ритмов. Музыка должна быть напевной и плавной, как река.
Набрав в грудь воздуха, Федя тихонько выдохнул мелодию старинного марша, но под бдительным оком мамы вновь стал кашлять и кашлял теперь уже сильнее и дольше. Кашлялось с трудом, тем более что одним глазом Федька не забывал посматривать, хорошо ли мама его слышит, и когда наконец она озабоченно спросила: «Ты не заболел?», он, сдерживая ликование, ответил слабым голосом:
– Нет, просто грудь что-то давит и в горле першит, – а для верности диагноза добавил: – наверное, выхлопных газов надышался. У нас во дворе школы от машин тесно.
– Ну-ну, – покачала головой мать и больше ничего не сказала, но Фёдор знал: эксперимент по обработке родителей идёт по заданной траектории и верное начало положено. Ещё пару дней кашля – и можно будет забрасывать удочку насчёт летнего отдыха!
В это субботнее утро папа, как обычно, лежал на диване и читал книжку. Потрёпанный томик в жёлтой обложке чуть подрагивал в его пальцах, когда папа переворачивал страницу за страницей. Читал он быстро, чтение совмещал с завтраком: поднос с недоеденным бутербродом и пустой чашкой стоял у него посреди живота.
– Понимаешь, я историк и не должен терять квалификацию, – отвечал он маме на её замечания, что у всех её подруг мужья как мужья, деньги зарабатывают, а её муж, как тюлень, всё свободное время лежит.
То, что папа когда-то учился в институте на историческом факультете, было чистой правдой. Но с тех пор прошло почти двадцать лет. Ровно столько, сколько исполнилось Юльке.
Она родилась в тот год, когда на глазах телезрителей рушилась власть коммунистов, а по столице громыхали танки с солдатами на броне.
– Свобода! Свобода! – радостно гомонили студенты университета, хлопая друг друга руками по плечам. – Долой Коммунистическую партию!
Четверокурсник Олег Румянцев кричал вместе со всеми, но глубоко внутри его душу точил червячок беспокойства, потому что дома в отданной соседями детской коляске барахталась новорождённая дочка, которую надо было поить и кормить.
Помощи от старшего поколения молодым родителям ждать не приходилось: Татьянины родичи жили в Узбекистане и сами перебивались с лепёшки на айран, а у Олега был жив лишь отец, который учил перед свадьбой: «Сумел жениться – сумей содержать семью».
Волей-неволей Олегу Николаевичу Румянцеву пришлось заняться поисками работы, обречённо хватаясь за то, что подвернётся под руку. Несколько лет он торговал газетами в переходе метро, потом попробовал открыть свой магазинчик с секонд-хендом и, наконец, к сорока годам устроился водителем погрузчика на мельничный комбинат, навсегда покончив с мечтой о диссертации по Французской революции и якобинской диктатуре.
– Вот что жизнь делает с людьми, – сказала с иронией Юлька, когда из старой книги выпала фотокарточка двух молодых улыбающихся людей. Высокий кареглазый юноша с тонкими губами и модной стрижкой ёжиком обнимал за плечи статную девушку, русоволосую, широколицую, румяную.
Они уверенно смотрели в объектив, словно загадывая, что впереди их ждёт именно та жизнь, какую они себе распланировали, и никаких бед с ними никогда не случится.
Перед отцом кашлять было бесполезно, хоть обкашляйся – он не заметит, и Федька решил, что надо бы ещё пробежаться к деду, живущему неподалёку, и попытаться убедить его в пользе деревенского отдыха, тем более что до начала каникул оставалась всего две недели.
Наскоро позавтракав и прихватив с собой рогалик с маком, Федька вышел на лестницу. Дверь соседней квартиры была приоткрыта, и оттуда доносился удушливый запах газа.
– Марь Семёновна, вы дома?
Ответа не последовало, и Фёдор опасливо толкнул незапертую дверь, обитую коричневым дерматином, потрескавшимся от времени.
Соседка Марья Семёновна Головщикова въехала сюда в позапрошлом году вместо надоевших всему подъезду разухабистых братьев-близнецов, любивших по ночам слушать тяжёлый рок и прицельно метать из окон пустые бутылки, норовя попасть в раскрытую глотку помойного бака.
Сразу по приезде, обзвонив все пять квартир на лестничной площадке, Головщикова по всей форме представилась высыпавшим на звонок жильцам:
– Добрый вечер. Меня зовут Мария Семёновна, я бывшая учительница, а теперь пенсионерка. Милости прошу заходить ко мне по-соседски, без церемоний, а если смогу помочь, то всегда буду рада.
Феде с первого взгляда понравилась невысокая, энергичная в движениях старушка с седыми волосами, убранными в пучок, и с остренькими серыми глазками, доброжелательно глядевшими на соседей.
– Румянцевы, рады познакомиться, – немногословно произнёс отец в ответ на приветствие и, пожав плечами, закрыл дверь, чуть не стукнув зазевавшегося сына дверной ручкой по макушке.
Больше с Марьей Семёновной ни Федька, ни его семья не общались, если не считать слов «здравствуйте» и «до свидания» при встрече у лифта.
– Марь Семёновна!
Ответом Феде было слабое мяуканье кота и еле слышное шипение газа на кухне, от звука которого вспотели ладони.
«Если почувствуете запах газа, сразу звоните по телефону 04», – словно с небес зазвучал в голове Феди голос учителя по ОБЖ.
Разрываясь между желанием убежать позвонить по телефону газовой службы или всё-таки шагнуть в квартиру, Федька выбрал последнее. С газом шутки плохи, действовать надо быстро и решительно. Как минимум – закрыть кран, распахнуть окно и поискать соседку. Может, она уже отравилась и лежит мёртвая. От этой мысли стало ещё страшнее. Заткнутый двумя пальцами нос не давал вдохнуть, и Фёдор уже почти дошёл до кухни, как вдруг бросившийся под ноги белый клубок шерсти с мяуканьем полоснул когтями по щиколотке.
– Ой! – Рука дёрнулась вниз, пропуская в лёгкие резкий неприятный запах, вызывающий слёзы на глазах.
На закопчённой газовой плите боком лежала красная эмалированная кастрюлька в цветочек – главная виновница аварии, а под ней рассерженной змеёй шипела открытая на полную мощность горелка.
Один поворот ручки на плите, скрип распахивающегося окна и глоток свежего воздуха.
– Марь Семёновна!
Не дождавшись ответа, Фёдор заглянул в комнату и убедился, что она пуста. Не обнаружилось хозяйки ни в ванной, ни в туалете.
Оттолкнув ногой кота-предателя, Фёдор вернулся в комнату и осмотрел каждый уголок гостиной, плотно заставленной старинной мебелью. Тяжёлый буфет тёмного дерева с вырезанным на дверцах рельефным узором из цветов почти загораживал подход к пианино.
Ни у кого из своих знакомых Федька не встречал столь необычной обстановки, выглядевшей как декорация к историческому фильму. Фарфоровые слоники на крышке пианино цепочкой брели к хрустальной вазочке с засушенными цветами, а поскрипывающий под ногой паркет отсвечивал тонкой жёлтой плёнкой натурального воска.
«Как в Пушкинском музее», – подумал мальчик, вспомнив недавнюю экскурсию.
Но особенно его удивили иконы, висевшие в правом углу комнаты.
«Шесть штук», – быстро пересчитал их Федя, не отрывая глаз от центрального образа Спасителя, смотрящего прямо на него и словно проникающего взглядом до самой глубины души.