Страница 15 из 22
Отца он не помнил, а мать жила здесь, в райцентре, лет десять назад получив от хлебозавода квартиру в хрущёвке.
Первые пару дней отпуска очумевший от свободы Генка мотался по друзьям, приходя домой только под утро. На третий день мать слегла.
– Гипертонический криз, – сказала молодая докторша, с сочувствием выписывая рецепт. – Буду договариваться насчёт госпитализации, а пока пришлю вам медсестру, она сделает курс уколов. Но вообще дело плохо. Советую готовиться к худшему.
Её слова словно огрели Генку пудовым обухом по голове: мать он любил. Других родных у Голубевых не было, поддержки ожидать не приходилось, и он, ночь прометавшись по крохотной квартирке, спозаранок побежал в церковь, перестроенную из клуба пивзавода. Пусть батюшка помолится у постели матери, чтобы она пошла на поправку. Что там попы делают в таких случаях? Шагнув за калитку и разглядев замок на двери церкви, Генка свернул к маленькому голубому домику, в одном окне которого горел свет.
– Да спит ещё отец Георгий, – сказала дородная тётка в платке, – дождись хоть семи утра.
– Некогда мне. Мать умирает. – Последнее слово далось ему с неимоверным трудом, наливая язык чугунной тяжестью.
Пока он неловко топтался на крыльце, поджидая батюшку, глаза то и дело заливало холодной слезой, а руки, державшие сигарету, дрожали словно в лихорадке.
Пытаясь прикурить, Генка вдруг упёрся взглядом в крест колокольни и дал себе слово, что если мать выживет, то он больше не будет ни пить, ни курить.
– Что у вас случилось?
Резко развернувшись, Генка встретил доброжелательный взгляд молодого батюшки, почти его ровесника. Сигарета в пальцах переломилась напополам. Не зная, куда её девать, Генка сунул раскрошенный табак себе в карман и шевельнул губами:
– Мама…
– Пойдёмте.
Мать в живых они уже не застали.
Отпев усопшую, отец Георгий крепко взял Генку за плечо и уверенно сказал:
– У Бога смерти нет.
– Нет, – машинально кивнул Генка, отупевший от боли и страха.
Он, взрослый парень, чувствовал себя жалким и потерянным щенком, которому хотелось одного: дрожа всем телом, забиться под кровать, прильнуть к поношенным маминым тапочкам и скулить. Тонко и безнадёжно.
В доме суетились соседки. Генка кого-то узнавал, кого-то видел впервые, кивал, здоровался, иногда вырываясь из пелены горя. На столе, прикрытая полотенцем, стояла сковородка с тушёной картошкой, которую ещё мама приготовила для него, и он не знал, куда девать эту картошку: он не мог её съесть и не мог выбросить. Опомнился он вечером, когда покойницу увезли и под окном загорелся фонарь, заливая светом помятую кровать матери со снятыми простынями и завешанное чёрным зеркало. В квартире установилась тишина, но по осторожным шагам на кухне Генка понял, что не один в доме.
Со стула он поднимался как немощный старик, опираясь руками на коленки и ища ногами опору. Но всё же преодолел слабость и вошёл в кухню. У окна стоял отец Георгий.
Не зная, как обратиться к священнику, Генка застыл, глядя в доброжелательное лицо:
– Вы?
– Я. – Батюшка развёл руками в стороны и предложил: – Геннадий, у меня к вам предложение. Через два дня я еду по деревням своего прихода. Поедем со мной?
В какую же деревню они приехали первой? Кажется, в Березайку. Да, точно, в Березайку, где рядком вдоль дороги стояло двенадцать жилых домов, в которых жили одни старики и старухи. Нет. Не так. Старухи и три старика. Жигулёнок отца Георгия едва устоял под напором сельчан.
– Батюшка, отец Георгий!
Старушки, радуясь, как дети, складывали ладошни под благословение. Старики, независимо стоя в сторонке, всем видом старались выказать безразличие, но их рты неудержимо расползались в улыбках.
– У них так мало радости, – шепнул Генке отец Георгий, принимаясь выгружать из багажника сумки, набитые хлебом.
– А это зачем? – удивился Генка, хорошо помнивший, что ещё пару лет назад почти в каждой деревне был маленький магазинчик, хотя и скудно, но обеспечивающий жителей необходимым.
– С прошлого года снабжение прекращено как нерентабельное, – пояснил священник, на ходу раздавая буханки в протянутые руки. – Кто будет себе в убыток работать? Никто.
После обеда батюшка служил молебен, на который собралась вся деревня, включая дедов, сосредоточенно сжимавших свечи в пальцах, похожих на корни старых деревьев. Бабули в платочках стояли благостные, подтягивали батюшке тоненькими голосами. И такой покой растекался в воздухе, что Генка внезапно всей кожей, всем нутром понял то, что сказал ему у материной домовины отец Георгий: «У Бога смерти нет».
С той минуты Генка выполнил своё обещание, данное на крыльце у церкви: не пил и не курил, а демобилизовавшись из армии, завёл автолавку и ездил по сёлам и в снег, и в зной. Он уже не мог их бросить, никому не нужных стариков, доживающих свой век в заброшенных деревнях. Не мог, как часовой не может оставить свой пост…
– …Вы слушаете меня, Голубев? Когда научитесь правильно оформлять документацию? – Резким движением инспекторша сунула ему в руки налоговую декларацию: – Бухгалтера заведите себе, что ли!
Бабу Лену и деда Федька застал во дворе. Они стояли под нарисованным на стене дома ощерившемся в улыбке розовым зайцем и беседовали. От скользящей по морде зайца тени дерева его глаз томно подмигивал, словно давая понять, что видит и знает все подболотские тайны.
Чуть влажные волосы деда венчиком окружали лысину, на которую вместо панамы от солнца он пришлёпнул носовой платок, завязанный узлами по четырём сторонам.
– Понимаешь, Петрович, сердцем беду чую, – отрывисто говорила баба Лена, раскладывая по стопкам снятое с верёвки бельё. – Давно не упомню такого жаркого лета. Смотри: все прудки во дворе пересохли. В омуте на реке в берегах рачьи норки видать. Это когда же такое было?
Она в сердцах шлёпнула полотенцем по проползавшей по скамейке мухе, чуть не попав Федьке по носу.
Проследив за траекторией удара, дед остановил свой взгляд на Федькиной коленке с прислюнявленным подорожником и спросил недовольно:
– Явился? Долго гулял, я уж беспокоиться начал.
– Чего меня искать! Я бабушкам Кулик помогал, – огрызнулся Федька, нарочно выставляя вперёд коленку, чтоб дед понял, как тяжело ему пришлось.
– Надьке с Веркой, что ли? – живо поинтересовалась баба Лена. – Вот нахалки! Не дали людям оглядеться, как уже на работу к себе припахали. Кандидатши! Что с них взять – к работе не привыкшие.
Презрительно поджатые губы и сурово сдвинутые брови подчеркнули отношение бабы Лены к Вере Степановне и Надежде Степановне. Явно собираясь развить тему о сёстрах Кулик, баба Лена поставила руки в боки, но дед Коля не дал ей договорить. Он развернулся к внуку, оценил разбитую коленку, перепачканное пылью лицо и растрёпанные волосы и властно скомандовал:
– Сейчас веду тебя купаться, а потом вместе будем чинить забор.
– Чинить забор! – восхищённо всплеснула руками баба Лена, обращая лицо к розовому зайцу. – Не иначе, как мне с вами счастливая лотерея выпала!
Забор так забор. Всё равно рукопись теперь искать не надо. Глубоко вздохнув, Федька покорно поплёлся за дедом, думая, что молодому рабочему тракторного цеха, судя по записям в тетради, тоже приходилось несладко.
На забор ушло несколько дней. Если бы раньше Федьку спросили, как чинить забор, он бы ответил:
– Плёвое дело! Купите в магазине рейки и накрутите их шуруповёртом на поперечные перекладины. Легко и быстро. А ещё лучше – приобретите пластмассовый забор, как на рекламном щите у цветочного магазина.
Здесь, в деревне, оказалось, что починка забора – дело нешуточное. Сначала неуклюжей лучковой пилой, похожей на огромный лобзик, дед пилил рейки, поручив Федьке маленьким острым топориком затёсывать их вершины. Топор не слушался, пот заливал глаза, палец левой руки как пикой пронзила огромная заноза, а на правой ладони запузырились водяные мозоли.