Страница 13 из 22
Хотя щёки всё ещё горели, словно Федьке надавали пощёчин, его разум и чувства понемногу приходили в равновесие.
– Если не можешь решить задачу, сосредоточься и пересмотри все варианты, – говорила учительница математики.
Решив обстоятельно продумать ситуацию, Федька перепрыгнул через куст крапивы, отодвинул доску прогнившего забора и втиснулся во двор заброшенного дома – посидеть в одиночестве, чтоб никто не мешал. Небольшая бревенчатая изба почти вросла в землю. Крыльцо представляло собой две чёрные доски, на которые было страшно ступить. Федька не стал рисковать, а подлез под шаткие перила веранды и уселся на разогретый солнцем пол, подумав, что на нём вполне можно зажарить яичницу.
Солнце разошлось не на шутку, обдавая жаром поникшую траву. Федьке хотелось пить. Он облизал пересохшие губы, переполз в тень и развернул тетрадку. На память он никогда не жаловался и через полчасика вполне мог написать контрольную о том, как раскладывать по номерам гаечные ключи или как опасно курить на рабочем месте.
Неужели ради этих советов неизвестный хотел раздобыть рукопись? В такую наивность верилось с трудом, даже если получатель мечтал приступить к работе именно в тракторном цехе.
Перевернув тетрадь вверх ногами, Федька попытался разыскать на страницах следы тайнописи. Ничего. Ещё с час он бился, всё ещё надеясь, что сможет подобрать ключик к этому ларчику с шифром. Но все попытки разбивались о твёрдый почерк, не таящий в себе ни одной лишней буквы. Единственное, за что удалось зацепиться, так это за то, что писавший упорно делал ошибку в слове «организация». Но из «аргонизации» выжать спрятанный подтекст тоже не удалось.
От нечего делать Федька перекатился на живот и, подперев щёки руками, принялся слушать, как в траве на все лады заливаются кузнечики. Упираясь языком в зубы, он постарался воспроизвести цокающий звук, стараясь попасть в тон звучанию насекомого. А когда у него почти получилось, доски под животом мягко просели и, скользя по наклонной, он медленно въехал в прохладный подпол.
Первое, о чём подумал Федька, оказавшись в подвале, было то, что дед его, наверно, обыскался. Вторая мысль была связана с отвратительным запахом вроде того, который витает около помоек с забродившими пищевыми отходами. Фёдор понял, что надо бежать как можно скорее.
Встав на четвереньки, Фёдор попытался выползти обратно, ударился затылком о пол и с удивлением обнаружил над головой крышку какого-то люка. Не тратя времени на размышления, Федька открыл её, крепко упёрся в пол ладонями, подпрыгнул и оказался около русской печки, занимавшей половину небольшой кухни.
Занавески с кружевами на окнах были задёрнуты, и по избе расплывался полумрак, делавший все предметы загадочными. Пузатый комод, заставленный фотографиями в рамочках, крашеный шкаф, потёртая кушетка с двумя вышитыми подушками-думочками – всё выглядело чистеньким, обихоженным заботливой хозяйской рукой.
Глядя на безыскусный уют и порядок, Федька даже заколебался, вправду ли он попал в заброшенный дом или хозяйка вышла на минутку и сейчас войдёт в дверь и огреет непрошеного гостя веником по голове, приняв за грабителя.
– Эй, есть кто-нибудь?
Ответом на робкий возглас было жужжание мухи о стекло да поскрипывание пола под ногами. Осторожными шагами Федька обошёл избу, состоящую из одной горницы и кухни, остановив взгляд на необычной иконе в углу. Небольшой образ Богородицы был вписан в чёрный ромб, а тот, в свою очередь, в красный треугольник, а красный треугольник – в бежевый овал.
«Кажется, угол, где ставят иконы, называется красным», – вспомнил он уроки истории и картинку русской избы, которую показывала учительница. На том уроке ученики рассматривали иллюстрации с иконами Богоматери, защищавшими Русь от набегов, но такого образа среди них точно не было. Он бы запомнил. Под строгим взглядом Матери Божией Федьке стало неуютно.
– Я ничего не трогал. И вообще случайно тут оказался, – пробормотал он в своё оправдание, рукой нащупав в кармане брюк свёрнутую в трубочку тетрадку с советами молодому рабочему.
То ли ему показалось, то ли солнце отбросило свой лучик на потемневший образ, но глаза Богородицы посветлели. Стараясь не нарушить тишину и случайно не сдвинуть коврик под ногами, Федька вышел на улицу.
По дороге домой он заметил, что, падая, коленку всё-таки ободрал и из ранки красными бусинками выступили капельки крови.
– Подорожник-то послюни да приложи, – тягуче прозвучал старческий голос.
Бабка так притаилась между кустами, что Федька её сразу не заметил. Похоже, до пенсии старушка служила в спецназе и хорошо овладела маскировкой, потому что ее зелёная юбка, зелёная кофта и зелёный платок почти сливались с пышной зеленью орешника, под который была вынесена зелёная скамейка.
– Спасибо.
Щедро послюненный листок подорожника приятно охладил края царапины, и бабка удовлетворённо кивнула головой, попеняв:
– Ничего-то вы, городские, не знаете. Даже такой малости, к которой любой деревенский пацан сызмальства приучен.
Может быть, в молодости крепкая, рослая старуха и отличалась красотой, но сейчас её лицо казалось больше похожим на заготовку из куска цемента: серое, квадратное, грубое.
Припомнив характеристики на жительниц деревни, Федька сделал вывод, что перед ним баба Галя по прозвищу Бирючиха.
Произнеся в уме неласковое старухино прозвище, Федька почувствовал в ней родственную душу. Он прекрасно понимал, каково это – знать свою обидную кличку.
Что Хомяк, что Бирючиха – хрен редьки не слаще.
Сочувственно взглянув в бесцветные глаза Бирючихи, Фёдор нерешительно шагнул назад, думая, что надо бы сказать старухе что-нибудь доброе, такое, чтоб у неё целый день было хорошее настроение.
Но, наверное, Федькин язык не был приучен к ласковым словам, потому что говорить отказывался. Бирючиха тоже молчала, только тяжело сопела, иногда вытирая зелёным платком пот со лба, изрезанного глубокими морщинами.
«Может, спеть?» – блеснула вдруг в Федькином мозгу странная идея, и он тихонько, будто бы про себя, завёл песню из фильма «Весна на Заречной улице», которую взрослые всегда затягивали за праздничным столом. «Когда весна придёт, не знаю…»
Сначала он пел полушёпотом, стесняясь звука своего голоса, но мелодия лилась так светло и легко, что мальчик забылся и запел в полный голос.
Оказалось, что петь в деревне – это совсем не то, что на уроке пения, когда на тебя с иронией смотрят одноклассники, а красавица Ирка осуждающе шипит:
– Ты бы помолчал, Хомяк, а то другим мешаешь.
Петь в деревне для одинокой старушки, нахохлившейся на скамейке под кустом, – это всё равно что поливать любимый кактус на подоконнике, глядя, как он жадно впитывает воду и начинает сверкать длинными жёлтыми иголками, собираясь зацвести.
с чувством допел Федька последние слова, перевёл глаза на Бирючиху и увидел, что она сидит не шелохнувшись в той же позе, а по выдубленным годами щекам катятся крупные слёзы.
Если бы она пошевелилась или посмотрела на него, Федька, наверное, придумал бы, как завязать разговор. Но Бирючиха не двигалась, безучастно глядя в пространство перед собой, и мальчик, стараясь не спугнуть её думы, слегка прихрамывая, побрёл к дому бабы Лены.
Если бы Галина Романовна Щеглова по прозвищу Бирючиха могла вымолвить хоть слово, она обязательно сказала бы приезжему мальчишке, что своей песней он превратил её душу в лёгкое, невесомое облачко, которое сейчас улетело в далёкое прошлое.
Но парнишка убежал, а она так и осталась сидеть на том самом месте, и даже на той самой скамейке, на которой весёлый кудлатый парень Лёнька из соседней деревни Моховое пятьдесят лет назад сказал: