Страница 6 из 8
Через неделю доктор Айзенг подготовил доклад о влиянии восприятия на счастье всех живых организмов.
Попытка написать про Любовь
Светлана любила Александра всем сердцем. Каждую секунду своей жизни...
Не считая, конечно, тех секунд, когда он смачно отрыгивался после сытной трапезы и тех, когда он делал другие - не очень приятные для слуха, нюха и глаз, - дела. Ах, да - в те мгновения, когда она была зла на него, когда он по какой-либо причине её бесил, она его тоже не очень любила.
В остальные секунды её душа была полностью...
Ну, для точности, скажем, что не совсем полностью. Надо было внести ясность, когда я писал "всем сердцем". Хорошие фешенебельные райончики её души занимали турецкие сериалы, дети, некоторые известные певцы и актёры - находящиеся с ней на одной планете, но живущие в других мирах, - и она сама.
Остальная часть души была полностью отдана её любимому Саше. Последний шепчет мне, что нифига подобного - не полностью: вместе с ним в этих "остальных" райончиках души проживают родители Светланы, её кошка, а также...
Я делаю вид, что не слышу того, кто хочет испортить моё и без того трудно дающееся описание самого чистого и возвышенного чувства.
В общем, Светлане повезло. Она познала в своей жизни то, что позволяет поэтам писать, не отвлекаясь на сон и еду, а певцам петь, пугая первые ряды, забыв про то, что включена фонограмма...
Она познала Любовь!
P.s. когда-нибудь у меня получится написать про Любовь.
Утерянное при строительстве Вавилонской башни
Для десятков тысяч читателей Борис был кумиром, надолго обосновавшимся в верхних строчках топа их лучших писателей. Его произведений ждали мужчины и женщины, пожилые и молодые, богатые и бедные. Каждый находил в них что-то прекрасное, удивительное, трогательное и вдохновляющее для себя, на каждом оставались приятные, пушистые и долго обволакивающие уютом, теплом и восхищением «одеяла» атмосфер его миров, после «выгрузки» из них.
Сам же маэстро был настолько недоволен своими работами, что нередко помышлял об убийствах своих главных героев в самых неподходящих для этого моментах повествований нелепыми, абсолютно невозможными в обычной прозе и едва возможными в фантастике и фэнтези способами.
Ему не нравилась скудность его языка. Он выжимал его на максимум, выдавливал, как из тюбика зубной пасты, изо всех сил, получая гораздо больше, чем его коллеги и «лепил» из выдавленного «вещи» недоступные большинству из них в этих жизни и мире. И всё равно был недоволен. Ему просто не хватало слов.
Борис хотел называть своими именами всё. Ему не нравилось, что абсолютно разные трещины называются одним и тем же словом, что для разнообразия температур воздуха и различных сил ветра существует так ничтожно мало определений, что такие разные лица, телосложения, возраста и индивидуальности людей приходится описывать словами, в которых так легко повториться и трудно соригинальничать (но у него это получалось). Позы любых живых существ и положения в пространстве всего во Вселенной мучительно требовали от него разных названий и «резали» сердце, когда он называл их одинаково. Про чувства он, вообще, старался не думать. Они представлялись ему океаном, который он постоянно кощунственно умаляет, превращая в пруд. Получать восхищённые отзывы читателей за подобные кощунства было почти также трудно, как сжимать, подсушивать и запихивать то, что оставалось от «океана», в углубление для «пруда».
Недовольство не давало ему нормально есть и спать, но не создавало проблем с питьём, как бы намекая, что с ним то они друзья, с ним не будет никаких проблем даже, если оно станет горьким и противным.
Но до горького и противного не дошло.
Он нашёл решение своей проблемы. Точнее ему помогли найти.
- Ты слышал, что у африканского племени хамар есть больше сотни различных названий для бус? – спросил его как-то в переписке коллега по цеху Данияр.
- Да ну? Зачем столько? – моментально простучал по клавиатуре наш герой.
- Для разных длин бус, разных величин, цветов и форм бусинок, материалов из которых они сделаны. Они просто помешаны на бусах. Все по десять-двадцать штук за раз носят.
- Вот это да.
«Точно! – загорелся Борис. – Надо использовать слова разных народов! Каждый народ по-разному воспринимает мир, каждый обрастал словами согласно своему восприятию. Для кого-то важны бусы, для кого-то позы и положения в пространстве. Кто-то заострял внимание на лицах и телосложениях… Эврика! Я смогу описать всё! Я смогу описать абсолютно всё, используя разные слова!»
Десять лет кропотливого изучения разных языков народов мира – он делал это с большой командой лингвистов, - позволили ему насытить свои книги так, что после их прочтения уже не хотелось читать никого другого.
Наш герой купался в океане слов, вальяжно доставая с любой глубины необходимое и вставляя туда, где ему было самое место. Южная Америка подарила ему сотни названий разных частей тела, Австралия – множество точных и сочных эпитетов для описания лиц, Западная Европа – разнообразила письменную обрисовку действий всех живых созданий, сделав её точнее, чем на картинах и почти такой же точной, как в кино. Каждый континент и практически каждый народ «влили» в маленькое море его словарного запаса свои речки и сделали его океаном.
Из гигантского массива доступных ему слов и оборотов речи, он выбирал те, которые не только точнее передавали его мысли и настроение, но и красивее, созвучнее сочетались с другими, слепляясь в уникальный, захватывающий шедевр глубокой философии, острого юмора и ласкающего сознание благозвучия.
Поначалу читатели терялись из-за обилия незнакомых слов и часто обращались к специальным сноскам с их объяснениями в конце книг. Потом привыкали к «изобретениям» других и зачастую далёких народов, впитывали их и относились как к родным.
Маэстро добился своей цели - теперь он был более, чем доволен своими работами.
А Провидение добилось своей. Бешеная популярность Бориса и повсеместное чтение его книг познакомили человечество с новым, уникальным языком – объединённым языком всех людей. В нём было всё нужное для описания любых явлений, действий, созданий, чувств, вещей, положений, поз, растений… В общем, всё, для того, чтобы не повторяться, легко, красиво и быстро объяснять и описывать, что угодно и не задействовать в своих объяснениях и описаниях жесты и ругательные слова.
Наш герой горел мечтой стать величайшим писателем всех времён и народов. И стал им. Ещё при жизни. После смерти он был признан мессией, который привёл человечество к единому, уникальному языку и положил начало сплочению народов и братству между самыми разными людьми.
- Он восстановил то, что было разбито при строительстве Вавилонской башни, - говорили те, кто любил красивые легенды.
Качели
- Что эта курица себе позволяет?! – вскрикнула Айгерим, вскочив со скамейки, и побежала в сторону качелей.
Крепкие ноги легко несли её грузное тело по детской площадке, заставляя ползающих насекомых в панике разбегаться и проклинать судьбу за то, что они не летающие, родителей с тревогой искать глазами своих детей и облегчённо вздыхать, находя их в стороне от траектории «сорвавшейся в горизонтальном направлении живой скалы», а детишек – тех, чьим родителям не пришлось облегчённо вздохнуть, - разбегаться, рассеиваться и провожать нахмуренными взглядами «её полёт».
Резкое перемещение большого тела в пересечённом ребятишками пространстве было замечено всеми присутствующими. Оно было замечено самим пространством и временем этого небольшого, окружённого высотными жилыми зданиями двора и летнего вечера, ибо пронзило и поразило их своей целеустремлённостью, решительностью, яростью, консолидацией всех сил организма и души, твёрдым намерением не отступить ни перед чем и полным пренебрежением к любым возможным последствиям. Пренебрежение было настолько полным, а любые возможные последствия настолько любыми, что с лёгкостью поглотили бы своей полнотой и разнообразием даже смерть… Да что уж смерть, - они впитали бы, «не моргнув глазом», даже мучительную смерть и даже – с тем же условием про моргание глаза, - мучительную жизнь. В общем, пространству и времени этого заурядного двора и ничем ни примечательного вечера довелось наблюдать то, что наблюдали их прославленные и увековеченные в архивах новостей, исторических трудах и легендах «коллеги». То, что демонстрировали сыны и дочери рода человеческого, когда жгучие желания, нужда, безысходность, отчаяние, мечты и тому подобные стимулы заряжали их на какие-нибудь великие дела.