Страница 282 из 301
Утешительная весть пришла из Польши. Сигизмунд целовал крест на перемирных грамотах, знамо с той стороны пока опасности не было. Велел отписать в Стекольну Ягану. Переливал из пустого в порожнее, посмеиваясь, про наместников новгородских, про то, что если римский кесарь или иные Божьи помазанники себя Ягану равными считают, то это их дело. У нас же все по старине – как было, так и останется. А посольство свейское покуда в полоне посидит за обиды прежние русским послам в Стекольне несмотря, на то, что тех давно отпустили. Царь – выше свейского короля, оттого и наказание свейским людям длиннее. Но до Покрова Иоанн Васильевич объявляет перемирие и предлагает Ягану одуматься.
Тем более, что нужно было жениться. Два года, как без жены. Заодно выбрал невесту и сыну Иоанну. Для себя Марфу Собакину, дочь коломенского сына боярского Василия Большого Степановича Собакина, для сына – Евдокию Сабурову. Женитьба царская не удалась, молодая жена скончалась через пятнадцать дней после свадьбы. Объявили даже, что «дьявол воздвиг ближних людей многих враждовати на царицу нашу, еще в девицах сущу, и тако ей отраву злую учиниша..».
Так как ответа от свейского короля до назначенного ему Покрова не пришло, сразу после свадьбы царь собрался в поход на «непослушника Ягана войною за его неисправление». Но в декабре улизнувшие от него опричники Таубе и Краузе решились на открытый мятеж в Юрьеве, или самым важным был предстоящий повторный татарский набег будущей весной, в коем никто не сомневался, или же государь посчитал смерть молодой жены плохим предзнаменованием, впрочем, неважно, война со свеями отложена до будущей Троицы. Мало того, смилостивился, велел отпустить, наконец, посольство абоского епископа Павла Юстина, указав им передать своему королю, что за тот позор, который его послы испытали, свейская сторона должна в казну Московии десять тысяч иоахимсталеров , сто всадников, снаряженных на немецкий манер, в-третьих, уйти из всей Ливонии, так как только русский царь ее наследник и господин, и в заключении велено свейскому королю прислать горных мастеров.
Снова прибыли к царю гонцы из Крыма. Теперь Иоанн Васильевич был уже не в сермягу обряжен, а сидел в полном царском облачении, всем видом показывая – хочешь Москву – приди и возьми:
- А коль крымский царь желает Астрахань, пускай послов шлет.
Утверждена общая роспись полкам: Большой полк с земскими воеводами Михаилом Воротынским и Иваном Шуйским Меньшим – в Серпухове, полк правой руки во главе с опричным боярином Никитой Одоевским и земским Шереметьевым – в Тарусе, передовой полк во главе с опричными воеводами Андеем Хованским и Дмитрием Хворостининым – в Калуге, сторожевой полк с земским боярином Иванов Шуйским и с опричным Василием Умным-Колычевым - в Кашире, полк левой руки с опричным Петром Хворостининым и земским князем Репниным - на реке Лопасне. Нет больше опричных и земских полков. Войско едино. Под началом Никиты Одоевского опричные служивые люди из Козлова, Костромы и Бежецкой пятины, но те же беженские шли с воеводой Федором Шереметьевым. С воеводой Андреем Хованским только земские войска – рязанцы, смольняне, кашинцы, зато с Дмитрием Хворостининым опричные галичане, старичане, медынцы, но и земские с Деревской пятины. Под началом Василия Умного-Колычева опричные можаичи, земские волочане, брянчане, владимирцы и другие служивые люди. Все теперича вместе ждут татар наготове!
В предвидении татарского нападения Иоанн велел все казну – полтыщи возов отправить в Новгород. Собирал церковный собор во главе с новгородским архиепископом Леонидом, дабы разрешить себе четвертый брак. Царский выбор пал на Анну Колтовскую – дочь коломенского сына боярского Алексея Игнатьева сына Колтовского, умершего в полону. Он еще тогда на девичьем смотре на нее глаз положил. Думал, колебался, кого – Марфу или Анну? Видать, судьба! Так как венчанный муж девства предыдушей невесты не разрешил, и представилась она девою, то весь Священный Собор, покряхтев для приличия, благословил государя, царя и великого князя Иоанна Васильевичи «женитися четвертым браком мимо Христово Евангелия, и Апостолы, и Христову Церковь и Поместные Соборы и Больших и Вселенских семи соборов». Для прочих, строго настрого напомнил: «Да не дерзнет никто таковая сотворити, аще дерзнет будет по священным правилам проклят». На царя наложили епитимью – в течение года до ближайшей Пасхи не входить в храм, причаститься только на Пасху, после нее год стоять в церкви с «припадающими» и еще год стоять с «верными» , вкушать антидор только по праздникам. Епитимья, но с оговоркой, в бранное время – отменяется. А когда Русь-то без войны была? Ныне татар ждем, да на свеев собирались.
Вслед за обозами и государь сыграв быстро свадьбу, с молодой женой отправился в Новгород. До Петрова поста медовый месяц, а после молитвенное стояние.
Жениться, женился, но что ныне с ним происходило, царь самому себе ответить не мог. Давно уже холодная желчь разлилась по жилам, сковывала мысли, движения. Зачем были все эти потуги с Собором, епитимьей? Для одного блуда? Зачем он так хотел жениться? Блуд без любви не приносил ничего, окромя облегчения в чреслах. Семья – есть малая Церковь. Он строил новую Русь, Иерусалиму подобную – единой Церковью, со строгим монастырским уставом, где он – царь, он же – игумен, почти чернец с готовой келью в Кирилло-Белоозерской обители. Почти, да не совсем. Станете, как завещано единой плотью. Вспомнил тех двенадцать невест, что оставались напоследок. С похотью смотрел на всех, ощупывал глазами, раздевал, представлял себе плоть девическую. Марфу или Анну выбрать, Анну или Марфу. Заодно к Сабуровой, что сыну выбрана, приглядывался оценивающе и похотливо. Про Марфу ныне и вспоминать не хотелось. Немощь ее за страх принял, настал, мол, час с девичеством расстаться, от того и робела до дрожи. Вышла одна сухость брачной ночи, после которой к ней и не притрагивался. Молча смотрел, как умирает. А ведь сразу подумал о Колтовской, тут же представил ее в опочивальне, измышлял долгие страстные ночи, обоюдную неутолимость, устремления, беседы в любовном отдыхе и сызнова – ласки наслаждений. Корил себя не за грех, а за выбор неправильный. И разные вроде они с Марфой, да что-то общее, неуловимое от той, единственной, по которой скучал все эти годы. Сколько Анастасии тогда было? Шестнадцать? Ему на год больше. Он снова хочет увидеть ее, почуять другое – откровенную радость и бесстыдство, спрятанные под румянцем щек, под опущенными ресницами, в ненароком сверкнувшем взгляде сводящих с ума голубых глаз, в участившемся дыхании, в трепещущей стройной груди, еще прикрытой плотной тканью, и откровенную любовную похоть в вопросе – какую ныне усладу подарить государю… Сейчас ему сорок два. Сомнения в любви жены? От чего? От ревности? К кому? Или от неопытности? От застенчивости ее? Царь не хочет ждать! Все не так – ее ласки то запаздывали, то были неловкими, неумелыми, Анна словно боялась прижаться или наоборот раскинуться, распахнуться. Иоанн начинал злиться, чувствовал, что желание остывает, куда-то уходит, торопился догнать, не упустить, войти в жену поскорее и, завершив совокупление, тут же шарить ногой в поисках обувки, дабы покинуть опочивальню. Томление в чреслах ослабевало, оставалась раздражавшая пустота. Как он ошибся в выборе? Дважды! Что им владело? Жадность, похоть, воспоминания об Анастасии и… умиление? Что он видел или хотел видеть? Робость, невинность, а под ними затаенную страсть, взращенную в замкнутости терема, которая разжигает девичьи душу и плоть неподдельным интересом к мужскому естеству, подогреваемую доверительными и нескромными шептаниями с девками, да мамками, которым уж точно есть, что поведать об этом. Иногда царские порывы будили и в Колтовской что-то не девичье, а бабье, бесовское, но царь видел нерешительные позывы плоти, но не ее души. Вышло, обманулся. Шел к царице в опочивальню пока что по вожделению, смотрел на округлый живот, вздернутые соски, но ухмылка нетерпения сползала с лица, видя холодную покорность, приносящую заранее уверенность, что биения их сердец и чресел не совпадут. Почему она лежит, не раздвигает ноги, не показывает сокровенного, не манит рукой к нему! «Время обнимать и время уклоняться от объятий?» Не хочу, яз – царь! Яз решаю.