Проклятие рода

- Найдете! – Отмахнулся от него Иоанн. – Подавайте на других изветы, местничайтесь, за бесчестье, за лихие дела… Учить что ль вас? Всех перетрясу. Жалеть никого не стану. Понял меня? И вы, Щелкановы, в том мне сослужите службу. Что еще на Висковатова имеешь?

- Послы, да гонцы, что крымскому хану ездят, ненадежны больно. Переметаются, аль ложное доносят. Никак снюхался Иван Михайлович, иль золото польское смущает, что Жигимонт не жалеет для крымчаков.

Так как вопрос с Ливонией теперь решался через мир с поляками и походом на Ревель, то Иоанн более в свейских послах не нуждался. Об этом они услышали на единственном приеме, который для них провел 1 июня Висковатый вместе с другим дьяком Андреем Васильевичем Поповым-Игнатьевым. Печатник выглядел хмуро. Иван Михайлович понимал, что над его головой сгущаются тучи. Опала или хуже? Все местнические дела заканчиваются поражением. Уже Темкину-Ростовскому пятьсот рублей задолжал, Василию Щербатову двести за «бесчестье». Какое «бесчестье»? Где ему дорогу перешел? Слово неосторожное вылетело? От брата Андрея ветер подул? В любом случае за всеми проиграшами царь стоит. Без его ведома ни одно местничество не разрешается. Вспомнилось, как в Слободе, по возвращению царя из новгородского похода, перекрестился при восторженных словах государя о тысячах загубленных, о духовенстве растерзанном, на правеж выставленном, о церквях и обителях разграбленных. Знать, не укрылось от всевидящего ока. Что ж ты, Иван Михайлович, не сжал зубы, да не смотрел в глаза и рот царю, внимая каждое слово яко проповедь? За что брата Третьяка взяли? За какую измену? Сейчас сидя перед свеями, отмалчивался Висковатый, о своей судьбе размышляя. За него говорил Попов-Игнатьев.

- То, что в вашей грамоте написано, король ваш видимо во сне писал. Просит он о том, на что наш государь Иоанн Васильевич никогда до толе не соглашался. Но поелику царь наш соизволил крест целовать на ваше прошлое обещание прислать сюда королеву Екатерину, а вами оно не выполнено, то говорить более не о чем. Речи ваши непотребны для великого государя, намерен он вас отослать всех в Муром.

Юстен попробовал предложить прежние условия, что и при Эрике и при Густаве были - провести переговоры в Новгороде, скрепить в Дерпте. Дьяк Андрей Васильевич посмотрел внимательно на Висковатого, но понял, что того иные мысли занимают, качнул головой утвердительно:

- Передам Боярской думе на ее рассмотрение. Еще просьбы есть?

- Да, - пожаловался епископ Турку, - нас все время обвиняют, что дескать посольство наше числом меньше, нежели указано в грамотах верительных. Это истинная правда. Советник Гермунд Свенссон заболел тяжело в Або, оттого там остался, а писец ошибочно его включил в грамоту. Из-за этого нас каждый Божий день пересчитывают, словно стадо гусей. И кормов бы добавить, ибо оскудели совсем. – Напоследок осмелился и об этом напомнить Юстен.

- Хорошо! – Поднялся из-за стола Попов-Игнатьев, обозначив окончание беседы. – Ждите волю государеву.

Последний раз вывели со двора свеев Думе боярской показать. Царевичу Михаилу Кайбуловичу, старшему из бояр, заново беды свои повторили, он ответствовал, что все в воле государевой. После свеев переправили в Муром.

Государь почти не расставался с Малютой. Отдаст приказ и снова к себе требует. Мысли государя работали лихорадочно:

- В расспросах ныне пусть глаголят, кто более из них князя Старицкого не любил, кто поклепы возводил, будто на мой престол тот сесть вознамерился. Мы княжеву дочь за Арцимагнуса отдаем, негоже отца изменником почитать.

Поворот дел стал понятен Скуратову – отныне князь Владимир Андреевич невинно пострадавший и за это кому-то придется платить. Коль иных изветов маловато будет, иль сущих лихих дел не сыщется.

- Из семейки поварской, Молявы сын Алешка живой покуда.

- Вот и зачти сперва, Григорий Лукьянович, что напраслину возвели со товарищами на брата моего, а после казни виновных за содеянное. К примеру, Третьяк Висковатый. Яро супротив Владимира Андреевича выступал, да и брат его, печатаник, с ним же.

Настало утро 25 июля. Тихое, спокойное, безоблачное, только солнце светило безрадостно, словно отбывая свой срок на небесах. Отзвенели колокола в московских церквях, потянулся не спешно народ со служб загоняемый приказными людьми на царево представление, стараясь по мере сил избежать его. Толкучки точно не было, приелись даже зевакам московским зрелища кровавые, а заезжие из других городов и вовсе сторонились. Да и мор медленно, но верно вселялся в Москву. Хочешь, чтоб миновало тебя поветрие -держись от всех подале, хоть соседей, хоть кого. Даже торги московские обезлюдевать начали, токмо по крайней надобности – с гладу не помереть. А уж казней навидались, надолго хватит. Оттого нынче велено было всему приказному люду посуетиться, держаться близ церквей, дабы согнать поболе народу на Болото.

Для царя помост возвели, а повсюду колоды правежные, дыбы, колеса, столбы с перекладинами, котлы, да колы расставлены. Промеж них мастера с помощниками прохаживаются, кто за огнем присматривает, кто водой запасается, иные инструменты палаческие проверяют, что на рогожках аккуратно разложены. Всяк при деле. Несколько человек в черном, из кромешников этих, между ними прохаживаются, подсказывают.

Появился царь в окружении свиты, словно стая воронов опустилась на площадь. Народ вздохнул, шапки привычно сорвал, на колени рухнул. Государь подал знак – вставайте. С помощью рынд спешился, на помост поднялся, в кресло загодя приготовленное уселся.

- Как жития святых поражают нас, чрез что пришлось пройти человеку, какие муки испытать, дабы влиться в сонм почитаемых, так и народ, - царь широким жестом обвел всю площадь, - пусть узреет их, дабы не впасть в противоположное – в грехи крамолы, измены, лжесвидетельства и мздоимства.

На площадь, отчаянно скрипя колесами, вползали телеги с осужденными. Кто сам идти мог, плелся рядом, кто обессилел от пыток, таращил глаза в чистое небо, лежа в повозках и ожидая спасения лишь там.

- Из этих обреченных, - государь ткнул посохом в их сторону, - нынче умрет меньше половины. Суд будет Божий, но правда в нем царская! Дабы все – вы и они видели, как яз отвратителен, как мы все отвратительны. И вы и яз одинаковы. Мои уродства, мои язвы – он постучал в себя в грудь, - здесь они ваши. За них каюсь! Но утверждаю – виновен тот, пред кем нынче каюсь. Пред собой, пред тобой, народ московский, - вытянул вперед искривленный палец, показал на притихшую толпу обывателей, - пред ними, - ткнул в сторону стонущей массы приговоренных, - и пред ними, - добавил, оглядев стоящих вокруг царя опричников и земских.

- Давай, Василий Яковлевич, - подозвал Щелканова, - зачинай!

Первым вывели печатника Висковатова. Думный дьяк быстро перечислил вины Ивана Михайловича – измена с Жигимундом, измена с Крымом, с султаном и прочее. Малюта стоял подле Ивана Михайловича. Шепнул ему на ухо:

- Признай вины, проси государя милости.

Но измученный пытками, Висковатый с усмешкой произнес лишь одно:

- Кровавые семена, все бросаешь в землю, государь? Какую жатву собрать ожидаешь ныне? Будьте вы все прокляты, вместе с царем вашим!

Было заметно, как побледнел царь, ясно расслышав ответ главы Посольского приказа. Тень промелькнула по лицу, один глаз прищурился. Пальцем поманил к себе Скуратова, шепотом отдал последнее приказание:

- По суставам резати. Каждому по куску. И медленно.

Скуратов молча развернулся, положил руку на плечо Висковатому, повел в сторону, кивнув ближайшим опричникам, чтоб следовали за ними. Бывшего думного дьяка обнажили полностью, перевернули вниз головой, пятками привязали ко вкопанному бревну. Малюта вытащив из-за пояса острый нож, быстро и ловко, так что осужденный и почувствовать ничего не успел, отхватил одно ухо, вернулся к царю, швырнув кусок человеческой плоти на землю перед царским помостом. Иоанн злорадно наблюдал за продолжением экзекуции, теперь сопровождавшейся нечеловеческими криками, что издавал казнимый. Опричники подходили к извивающемуся окровавленному телу и резали, резали, резали. Внезапно крики оборвались. Опричники отступились.