Смерть в подлиннике

– Алевтина Михайловна тоже приобретала что-то для себя?

– Как раз таки нет. Аля была охотницей. Как только вещь попадала ей в руки, она теряла к ней интерес. Сами понимаете, что на родину просто так я это вывезти не мог. Аля помогла мне это сделать, когда я окончательно покинул ГДР. Мы ехали на поезде вместе. Она ехала в Москву навестить родных, а после должна была вернуться обратно, в Берлин. Мы поехали в одном купе, и Алевтина оформила мою коллекцию на себя. Тут был хитрый расчет: я-то покидал страну насовсем, а Алевтина должна была вернуться. Мы надеялись на то, что переводчицу из посольства СССР не будут проверять особо тщательно. И у нас все получилось.

Два дня перед ее отъездом мы ходили, держась за руки. Понимали, что жизнь нас разводит, как мосты в Ленинграде. Аля тогда взяла с меня слово, что тот винтаж, который она помогла протащить через несколько государственных границ, я оставлю у себя в любом случае. На память о нас. Это был наш последний вечер. Она повела меня в ресторан «Прага», где мы сидели до самой ночи. Потом были Арбат, такси и Белорусский вокзал с улетающим в потолок храпом пассажиров, уставших бодрствовать в ожидании своего поезда. Тогда она ни на что не претендовала. Мы вообще тогда ни о каких ценностях не думали, потому что целое, в которое мы с Алей срослись за несколько лет, раскололось на две половинки с неровными и очень острыми краями. Все было понятно без слов.

Это был апрель одна тысяча девяностого года. Год, когда я остался один. Еще через год похоронил мать, а еще через два не стало и отца. Алевтине я несколько раз написал, но не получил ответа. Это была, знаете… такая детская попытка снова поверить в чудо. Но лишь с моей стороны.

Сколько же лет прошло?.. Я работал в бюро переводов, иногда ходил к ученикам на дом. Пытался построить отношения, но обнаружил, что лично мне быть одному намного комфортнее. Страна стремительно менялась, а я старел. Однажды понял, что на одной зарплате далеко не уеду, и вспомнил про немецкие покупки. Через знакомых вышел на собирателей всякой всячины, чтобы посмотрели на коллекцию. Более знающих людей не искал специально, поскольку думал, что винтаж из Германии вряд ли заинтересует профессионалов. Ну, что там было у меня ценного? Если и было, то только для меня.

Но совершенно неожиданно коллекция вызвала интерес. «Прямо из самой Германии? Серьезно?! И вы вывезли это контрабандой?» Примерно так реагировали, увидев мои «богатства». Тогда я понял, что эти вещи в самом деле имеют определенную ценность.

– А раньше не догадывались? – усмехнулся Гуров. – Говорите же, что у Алевтины Михайловны был отменный нюх на редкости. Это же она собрала всю коллекцию?

– Не всю, – покачал головой Моргунов. – Только ее начало. В самой коллекции было около тридцати экспонатов. Бо́льшую часть предметов нашел уже я – самостоятельно.

– О! Прошу прощения, – вскинул руку Гуров. – Продолжайте, пожалуйста. Минуту. А можно взглянуть? У вас что-то осталось?

– Все было продано. Ничего нет. Не оставил себе ни капли, – холодно ответил Моргунов. – За каждый лот предлагали хорошие деньги. Даже за глиняную фигурку лошади, у которой откололась половина морды. Просто когда-то забыл ее выбросить, отставил в сторону, а оно вон как вышло.

– Что же такого волшебного было во всех этих вещах?

– Душа. Ими пользовались и передавали из рук в руки. Их эксклюзивность. Неповторимость. Оригинальность. Позже мне сообщили, что глиняной лошадке двести с лишним лет. Это не шутки, была проведена официальная экспертиза. Вспомните перчатки с блошиного рынка, там та же история.

– Их держал в руках сам король Пруссии, – ответил Гуров. – Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. А что же Алевтина Михайловна? Она как-то узнала о том, что вы избавились от коллекции?

– Узнала. Несколько дней назад. После Германии это была наша первая встреча.

Мы случайно столкнулись в сквере за моим домой. Раньше я постоянно там торчал, но сейчас из-за больных ног выхожу на прогулку редко. И вот кто бы мог подумать, что мы с ней встретимся именно там?

Она подошла, села рядом на лавочку. Я краем глаза смог распознать только яркое малиновое пятно. А пятно вдруг «заговорило». «Алеша, это ты?» Я не узнал ее сначала. Она поправилась, подурнела. Даже смотреть на нее было неловко, но через минуту все прошло.

Разговаривали долго. Она еще несколько лет прожила в Германии, потом работала то тут, то там. В основном помогала всяким важным лицам проводить переговоры. Ездила с ними по миру, подолгу жила в их домах, становилась чуть ли не членом семьи. Но в какой-то момент твердо решила, что с нее хватит, и вернулась в Россию.

Она сама напросилась в гости. Оказать ей было невозможно, даже если сильно захотеть, – Аля всегда брала то, что ей нужно, не особенно интересуясь желаниями других людей. Это особенно сильно ощущалось, когда мы еще работали в Берлине. Если я в чем-то сомневался, то она не боялась ничего. Очарование, бесстрашие, упорство. Благодаря этим трем «китам» она и смогла вывезти ценности из Германии в Советский Союз. Сам бы я не решился.

По пути сюда мы с Алей зашли в магазин, где она купила вино и немного еды. Ей хотелось отметить встречу. Я обратил внимание на то, что цены ее не волновали. Она выбрала самое дорогое вино. С финансами у нее был полный порядок.

Ну а дома у меня, как вы видите, царит и властвует творческий беспорядок. Но ее это не смутило. Здесь же была ее стихия. Она шла по коридору и указывала пальцем: «Это надо выбросить. И это туда же. Ты меня понял? Так и сделай. А вот на эту тумбочку найдется покупатель, сейчас такие в моде». Ну и так далее. Она изменилась только внешне, но в душе все еще оставалась той еще атаманшей.

Мы выпили, поговорили. В какой-то момент я понял, что Алевтина опьянела. Внешних признаков не было, но изменился тон разговора. Она вспомнила про нашу коллекцию и попросила ее показать. Мне пришлось признаться, что я ее продал. Это Алевтине очень не понравилось. Да и я завелся от ее упреков.

То, что случилось после, вывело меня из себя. Она потребовала свою долю с продажи. Заявила, что я ей всем обязан, а она не получила ни копейки. Лев Иванович, вот ответьте честно, я произвожу впечатление лживого или злого человека?

– Я вас практически не знаю, – ответил Гуров. – И что же было дальше?

– Спасибо за честный ответ, – слегка поклонился Моргунов. – Поясню: я ненавижу изворотливых людей. Стараюсь не иметь с такими индивидуумами никаких общих дел, даже если будут предлагать миллионы. И вдруг Алевтина обвинила меня во лжи! Заявила, что я просто не хочу с ней делиться выручкой.

Голова Моргунова начала мелко подрагивать. Пальцы двигались по трости вверх и вниз, словно нащупывали невидимые струны.

– Денег у меня, разумеется, давно не было. Я тратил их сразу же после продажи каждого экспоната. Мы расстались, если вы помните! Я писал ей, но не получал ответа. И теперь она требует с меня какие-то деньги? За что? Не было такого уговора.

Я попросил ее уйти. Вежливо, но настойчиво. Проводил до двери. По пути она нарочно сбросила со стеллажа шкатулку, которую я недавно приобрел. Красивая вещица с клеймом мастера из Оксфордшира. И это, мать твою, предположительно восемнадцатый век!

«Ёшкин кот! – мысленно восхитился Гуров, наблюдая за разбушевавшимся дедом. – Да он реально одержим всей этой древностью. Это ж самый настоящий медицинский диагноз. Представляю, как он гнал отсюда Голикову. Теперь понятно, почему она ругалась с ним даже через закрытую дверь».

Моргунов постепенно успокаивался. Он провел рукой по волосам и глубоко вздохнул.

– Остальное вы уже знаете, – выровняв дыхание, продолжил он. – Алевтина просто так не ушла. Сначала вытянула из меня душу. Я отвечал ей, просил уйти, оставить меня в покое, не позориться. Все было бесполезно. Она бушевала на лестничной площадке минут пять. Бедные соседи.

На другой день у меня прихватило сердце. Вызвал «Скорую», отвезли в больницу. Долго я там лежать не стал и сам попросился на выписку. Слава богу, операция оказалась не нужна. Просто возраст и стресс. Теперь вот на таблетках.