Исихаст

— Тогда вечером?

— О, да! — кивнул я пьяной головой. — В шесть сойдет?

— В восемнадцать тридцать, окэй?

— Не то что окэй, — тут целое оллрайт! Давай у памятника Пушкину. Именно там всегда мечтал встретиться. С тобой.

— Хорошо! — кивнула она и уже было шагнула в противоположную сторону, как услышала моё:

— Еще раз, пожалуйста!

— Да? Ладно, — покладисто согласилась она. — Хоро-о-ошо-о-о, — пропела она и, кокетливо улыбнувшись, ушла «летящей походкой».

В голове прозвучало голосом Юрия Антонова, из романтической влюбчивой юности, нечто щемящее:

Я вспоминаю, тебя вспоминаю,

Та радость шальная взошла как заря,

Летящей походкой ты вышла из мая

И скрылась из глаз в пелене… — где-то там…

— Но какая женщина! — сдавленно прошептал ей вслед, меня толкнули в спину, и я, очнувшись, тоже двинул в сторону неприлично огромного железобетонного козырька моей конторы.

Чему уподобил встречу с девушкой — пожалуй, столкновению «Титаника» с айсбергом. Пока что не пошел ко дну, но был готов и к такому исходу. Красивую женщину принято считать носителем несчастий. А уж то, что она была классической красавицей, сомнений не возникало ни у кого. Когда долгими одинокими вечерами думал о ней, в голове вспыхивал праздничный салют, причем я был не из тех, кто кричит «Ура! Ура!», а молча переживал ошеломление как от взрыва непреодолимой силы.

Вот и сейчас, поднимаясь по лестнице, наблюдал, как передо мной проносились знаки судьбы: ревущий огонь, пламя до небес, вспышки ослепительного света, оглушающий гром — и после — звенящая тишина, солнечная поляна с простенькими цветами, редкими деревцами, птицы высоко в небе. Тревога примешивалась к восторгу, волны света накрывали бездну тьмы, пульсирующее счастье пронзал фонтан боли — и над этой сумятицей — золотистое облако великой благодарности. Подсознательно понимал, сквозь это надо будет пройти, при этом никто лично меня не спрашивал, хочу ли я, или как часто бывало сбегу «в зону привычного комфорта». Только в пространстве от головы к сердцу билась мысль — надо, значит, надо…

Это случилось утром. А сейчас я спешил домой, в мою холостяцкую берлогу, пещеру отшельника, кабинет с библиотекой… Чтобы что? Принять душ, переодеться и… может, на всякий случай прибраться. Чтобы что? Да мало ли как сложится. Надо быть готовым принять гостью у себя дома.

Прошелся пылесосом по горизонтальным поверхностям, распахнул окна и двери, впустив свежий ветер, сменил постельное и нательное белье. Заглянул в холодильник — там лениво возлегал заказ, доставленный вчера вечером, включая салаты, отбивные, три вида колбасы, овощи, пиццу. В морозилке покрывалась инеем бутылка розового шампанского, в ящике секретера выстроились по ранжиру крепкие и не очень напитки. Ну если этот натюрморт не удовлетворит запросы моей «летящей» красавицы, то уж и не знаю… Выбрал в моби-приложении такси. Задумался, что лучше: бизнес Мерс Е-класса, тот же премиум рыдван S-класса или лучше ультра-класс Майбах? Сделал заказ среднего варианта на весь вечер, с акцентом на шофере постарше. Завершив приготовления, погрузился в кресло, улетев мыслями в прошлое.

Если честно, у меня всегда было много Свет — они все росли из одного корня, но отличались друг от друга весьма существенно, и это мне нравилось. В детском саду она была милой улыбчивой девчушкой, глазастенькой-губастенькой, в красивых импортных платьицах. Подростком, как все сражалась с прыщами, с мокрыми подмышками, сальными волосами, ходульной походкой — только ей это было все равно. Как-то на вечере танцев я спросил:

— Неужели ты сомневаешься в своей девичьей красоте.

— Да, сомневаюсь, ты видишь какие у меня прыщики на носу и на лбу — какая уж тут красота.

— Это пройдет, — успокаивал я девочку.

— Только это и утешает, хоть если поправде, мне без разницы, ты же вот танцуешь со мной, значит, тебе не противно.

А я вдыхал запах её пота и чего-то еще, совсем интимного, девичьего, и голова моя кружилась от близости ее очарования, от летящего танца, от нашей сумасшедшей, многообещающей юности, от того, что «всё впереди».

И вдруг однажды она вернулась из пионерского лагеря на море, где её «заперли на две смены, чтобы не мешала предкам шастать по парижам» — и тут я познакомился с третьим вариантом Светы. Загорелая до сияющей бронзы, порхающая на длинных стройных ногах, в белой мини-юбке и обтягивающей майке с Эйфелевой башней на уже довольно выпуклой груди, с контрастирующей с загаром белозубой улыбкой, блестящими глазами, подведенными тонкими черными стрелками по-взрослому. Обрадовался до щенячьего визга, бросился ей на лебединую шею — и был решительно остановлен волейбольным блоком жестких ладоней: «Мальчик, веди себя прилично!» и я вёл себя… Когда новым имиджем добилась заявочного эффекта, попутно обнаружив рядом стаю одноклассниц такого же почти взрослого очарования, Света подуспокоилась и вернула себе, пусть слегка снисходительное, но все же дружеское расположение к моей персоне, отстающей в развитии и даже в росте, но по-прежнему обжигающего деву влюбленными очами последнего романтика.

Потом на её беду, у Светы случился роман со старшеклассником, типичным самодовольным мажором, «девушником-истребителем», у которого имя даже было соответствующим — Роберт. Когда ей удалось «с кровью выдрать себя из лап приставучего нахала», она, потупив очи объявила, что «до дела у них не дошло, а то бы… ему не жить» — папа Светы, офицер кэйджиби, узнал о попытке надругаться над дочкой, вызвал парня к себе на ковер, подержал трое суток в камере внутренней тюрьмы, откуда тот вышел скромным, как пай-мальчик из пансиона. Я же пригласил даму в кафе «Молочное», напоил коктейлем, накормил мороженым и процитировал подруге Ахматову: «Какая безвкусица — к поповской фамилии прицепить опереточное имечко!» (у «девушника-многостаночника» фамилия была Покровский) — Света рассмеялась, благодарно погладила меня по щеке… и увлеклась поэзией.

Бывало, спрашиваешь её, подготовилась ли она к контрольной по алгебре, а в ответ:

— «Те, кому я отдаю так много, всего мне больше мук причиняют…» (Сапфо), — и глазами вверх, к мигающим люминесцентным лампам на потолке.

Ты ей, как себя чувствуешь, а она:

— «Мне нравится, что можно быть смешной — Распущенной — и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.» (Марина Цветаева), — и глазами внутрь, в центр грудной клетки.

Пройдет задумчиво три-четыре шага рядом и новая порция:

— «Один не разберет, чем пахнут розы… Другой из горьких трав добудет мед… Кому-то мелочь дашь, навек запомнит… Кому-то жизнь отдашь, а он и не поймет.» (Омар Хайям).

Как-то, чисто из мести, что ли, а может быть шутки ради пригласил ее на свидание, предполагая отказ, на что она выдала опять из анналов поэзии:

— «Какой же любви она ждет, какой? Ей хочется крикнуть: «Любви — звездопада! Красивой — красивой! Большой — большой! А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!» (Эдуард Асадов)

— Так эт-сама, — шмыгнул я носом, — как говорят на Малой Арнаутской, ты хочешь любови, их есть у меня!

— Издеваешься! — проворчала она, заразно шмыгнув уже своим носиком, без прыщиков и предательского лоска.

— Не-а, пытаюсь вывести тебя из транса, — заботливо отвечал я.

— Что, заметно?

— Есть маленько.

— Тогда последнее, и я в завязке: «Подругам она улыбается весело. Подруги ответят и тут же обидятся… Красивая женщина — это профессия, А все остальное — сплошное любительство!» (Роберт Рождественский, стих «Красивая женщина - это профессия»).