Бер и Берегиня

Вижу, словно в замедленной съемке, как майор шумно втягивает воздух. Как валится со звоном ложка из лапищи, как он медленно, слишком медленно поворачивается ко мне и впивается черными глазищами в мои. И молчит. Да скажи ты уже что-нибудь!!!

— Скажи что-нибудь, папаша, — хохочет новоиспеченный прадед, — Не видишь, девчонку сейчас кондрат хватит!

Но вместо слов, меня сгробастывают в объятия, и тискают, тискают, зацеловывает щеки, губы, нос, глаза.

— Раздавишь девчонку, ирод!

— Себя вспомни, — Александра ласково треплет мужа по волосам и целует в седую, короткострижженную макушку точно так же, как это обычно делает Кирилл со мной. А Коновалов уткнулся носом в мою шею, дышит глубоко, словно пытается насытится.

— Маленькая моя, — горячий шепот пробирает до мурашек, — Маленькая, — повторяет, как заведенный.

— Слышь ты, крупненький! — Глеб хлопает ладонью по столу, — Ешь давай! Успеешь свою маленькую натискать еще. Только ей сильный мужик нужен, а не такой дрищ, которого я на одном плече унесть могу!

— Это где это ты дрища увидел, дед? — добродушно огрызается майор, — На меня и так одежды хрен найдешь где.

— А где ты тут НЕ дрища увидел? — кажется, Глебу Ивановичу нравится отвечать вопросом на вопрос. — Вон, плечи мосластые стали, — тычет пальцем в покатые, мускулистые плечи внука, — Глаза ввалились, да синяки под нами такие, будто ты не Бер, а панда! Ты в своем городе не ешь совсем, что ли? Аль на диете сидишь?

— Да ем я, ем. Варя пирожками кормит, — улыбается Кирилл, — Тут в другом дело.

— Знаю я ваши дела, совсем изъеб.. — Глеб Иванович кашляет смущенно и вдруг совершенно серьезным тоном, продолжает, — Обидишь Варрьку- не убью, так изувечу, понял?

— Господи, какие ж вы все-таки… Медведи! — вздыхает Александра. — Отстань ты от детей, Глеб! А ты, Кирилл, прекрати ругаться с дедом! Развели тут детский сад!

Дальше все идет спокойно. Дед подкалывал внука, тот лениво огрызался, мы с Шурой болтали про хозяйство и прочие мелочи. Глеб Иванович с Кириллом выпили по рюмашке, Шура пила чай, а я- молоко, под бдительным взором Глеба Ивановича.

А потом, Глеб Иванович запел, приобнимая супругу:

Дорогой пыльною, с похода дальнего

я возвращался на заре.

Вся грудь в «георгиях», заслуженных в боях,

и чуб кудрявый в серебре.

Я осадил коня у края берега

девица по воду идёт.

Эх, крутобёдрая,

пустыми вёдрами мне весть бедовую несёт…

Я сам беда-бедовая, голова кудрявая!

Слава Богу, от свинца пока что не дырявая!

Сажень у меня в плечах, кулаки пудовые!

Вот за что меня зовут «бедой бедовою»!

Перекрестился я, и сердце ёкнуло,

Да так, что вздрогнули кресты!

За что же, девица, за что, красавица,

Несёшь мне знак лихой беды?

Кирилл с улыбкой смотрит на своих деда и бабушку, которые по прошествии стольких лет не потеряли былых чувств. Видно по этим крепким старикам… нет, стариками их язык не повернется назвать! Глеб Иванович, не смотря на полностью седую голову, не потерял былой стати, а Александра вся расцветала в присутствии мужа, которому было все равно на лишние килограммы любимой женщины, на ее морщинки. Он видел в ней все ту же девушку, про которую пел.

— Хватит смущать меня, медведь. — она вся зарделась, а Кир хохотнул. — Шкеты, идите в баньку, она еще не нагрелась, как следует, но Варе сейчас сильный пар и не нужен. Поэтому одна нога тут, вторая тоже тут.

После бани растягиваюсь на пахнущих морозом белоснежных простынях, утопая в пуховой перине. Тело ощущается легеньким, как пух. Все-таки баня творит чудеса! Глаза начинают потихоньку закрываться.

Кирилл осторожно ложится рядом, почти с самого края. Правый бок заклеен свежим пластырем.

— Варь, прости, что ты увидела там… — начинает он извиняться, но в наглую перебиваю.

— Коновалов, — выглядываю из-под одеяла, — то, что случилось — то случилось. А они сами были виноваты. Если долго тыкать палкой в медведя, не удивляйся своей оторванной голове.

Майор улыбается мне и тыкается носом в щеку.

— Это правда?

— Не знаю, — отвечаю, прекрасно понимая, что он имеет в виду. — Так сказали твои бабушка с дедом. Мол, я еще не опытная, чтоб сразу понять, а ты долго был человеком.

Залезает ко мне под тяжеленное одеяло, нежно притягивает спиной к своему пушистому животу, и пыхтит в затылок.

— Малявка моя, — шепчет, сцепив свои лапищи на моем животе. — Хотя нет, теперь две малявки

Мне кажется, или майор мурчит?

— Кирилл. — прижимаюсь к нему поплотнее, спиной ощущая размеренные удары сердца.

— Ммм?

— Знаешь, чего я хочу?

— Знаю, — шумно выдыхает в мой затылок, вызывая толпы мурашек. — Я же чувствую тебя, Булочка.

— А тогда, чего мы лежим? — трусь попой о его пах, явственно ощущая каменный стояк.

— А… можно разве?

Хохочу в голос.

— Кирилл! Конечно, можно! — пихаюсь в майора. — только аккуратно. Нежно, — снова пихаюсь.

— Хулиганка! — рычит мне в ухо, подминая под себя.

Внезапно, Варины слова, которые она шептала спящему майору, сбылись)

19. Кирилл Коновалов

Прижимаю Булочку к себе, как самое дорогое на свете. Хотя она и есть самое дорогое. Она и наш ребенок. После слов деда я и правда улавливаю изменившийся запах Варвары. Он стал … слаще? Да, пожалуй, так.

Удивительно! Моя Булочка способна перетащить нас в Навь! При условии, что ей, как условно называемым «светлым» божествам, путь в Навь закрыт. Нет, они могут приходить, но им становилось там очень неуютно и не комфортно. А тут- и меня с собой зацепила. При чем усыпив так, что я ничего не чувствовал и не слышал! Не ожидал, если честно.

Лежим после всех игрищ расслабленные, разморенные. Боялся брать свое агрессивно, как привык. На что получаю чувствительный удар по плечу и гневное: «Коновалов, я беременная, а не больная!» и Варя взяла все в свои руки. В прямом смысле. Бок уже практически затянулся, поэтому она особо не церемонилась со мной, выкачивая все те немногие остатки сил, что были. Выжимая до последней капли, до явной дрожи в ногах. Не дает трогать сисечки мои любимые, говорит, что очень чувствительные. Дуюсь, конечно же, но ловлю себя на очень сумашедшей мысли, что хочу попробовать ее молоко. Когда ты стал настолько повернутым, а, Коновалов? В последнее время просто клинит на идее обладания Варварой везде, где только можно и нельзя, на диком, безудержном, выходящим за грань моих привычных желаний., сексе. Раньше было достаточно раза- другого в неделю, а теперь… Чем больше было секса, тем больше его хотелось.

«Изъебся». Да, дед в очередной раз был прав.

И я был полностью согласен.

Варвара гладит меня по животу, опускаясь ниже. Перехватываю шаловливые ладошки.

— Варя.

— Чего Варя? — надувает пухлые сладкие губки, — У меня, между прочим, стресс! — нежные пальчики гладит низ живота, вызывая толпы мурашек. Горячий язык Булочки чуть касается шеи, ключицы…

— Варя! — рычу предупреждающе.

— Цыц! — прикусывает за сосок, и тут же зализывает, помурлыкивая. — Мой шерстяной мужик, мой теплый мужик- перекидывает через меня ногу, укладывая мои ладони на свои пышные бедра. — Мой любимый мужик, — с низким, утробным стоном опускается на меня. Пытаюсь толкнуться ей навстречу, но Булочка останавливает меня, практически рыча:

— Не шевелись! Сама!

Чтоб не было соблазна облапать ее, закидываю руки за голову, любуясь ей. Румяная, раскрасневшаяся. Вся моя. Целиком.

Движения становятся резче, насаживается глубже, сжимая меня мышцами, гладит ладошками по груди, немного поцарапывая ноготочками.

— Мой мужик, — наклонившись, порыкивает мне на ухо, что дико нравится моему медведю. Буквально через мгновение ногти сильно царапают грудь, и Булочка расслабленно валится на меня, утыкаясь личиком куда-то между шеей и плечом. Чувствую ее судороги, ее тепло, и начинаю потихоньку шевелиться, чтобы продлить ее наслаждение и довести себя. Выгибается, сжимается еще туже, а меня простреливает молнией от пяток до макушки.