Страница 61 из 64
Костяшки домино так и щелкают. Одна партия закончилась, началась другая. Щелкают и спицы, широкая горохово-зеленая полоса становится квадратом. Шуршат газеты — их берут, читают, складывают и отбрасывают. Газеты мнутся, на них проливают ликеры, биттеры и абсент.
Старик посылает мне воздушный поцелуй, поднимает стакан, пьет. В ответ я поднимаю свой. Но старик не подходит, так что я заказываю еще. Я делаю длинный глоток, стираю с серого шелка каплю абсента. Каменщик ушел домой.
Антуанетта
В одном кабаке у дверей курит парень, а второй отсылает меня кивком. В другом проститутка расправляет и без того ровно натянутый чулок.
— Ты не видела девушку? — спрашиваю я. — В хорошем шелковом платье, сером, с порванным воротом?
Я вижу людей в шляпах и без, иногда в цилиндрах. Начищенные ботинки и накрахмаленные воротнички. Стоптанные туфли и мятые воротники. И везде дым, домино, газеты, стаканы. И нигде нет Мари.
Мари
Я кладу обе руки на мраморный стол, за которым сидит старик. Кладу, чтобы не упасть. Наклоняюсь к нему и чувствую вонь гнилых зубов.
— Привет, дорогуша.
Он оглядывает меня:
— Шестнадцать есть?
— Конечно, — вру я.
— Не хочу проблем.
— Мари Первая. — Я сажусь рядом, но он не называет своего имени.
Он отпивает битера, потирает ладонью бедро.
— А с твоим платьем что случилось?
— Воротник был очень тугой, душил.
— Еще будешь?
— Спасибо, — я протягиваю свой стакан.
Антуанетта
Я приоткрываю дверь танцевального класса. За спиной мадам Доминик я не вижу Мари, только Шарлотту. Я припоминаю, что по средам она занимается вместе с девочками постарше. Она скользит носком одной ноги по второй, вытягивает эту ногу перед собой. Девлоппе. Такое же высокое, как у всех остальных, хотя у станка она кажется совсем крошкой. Она отводит поднятую ногу в сторону, раскрывает руку, поворачивает голову. Замечает меня и тут же бежит ко мне, обнимает, вышибая воздух из груди, кричит:
— Я знала, что ты придешь!
Мадам Доминик бьет в пол тростью.
— Шарлотта!
— Сегодня, — не обращая на нее внимания, говорит мне малышка. Не отпускает мою руку, делая шаг в сторону. — Сегодня мой дебют. «Дань Заморы», первый акт.
И тут же мрачнеет:
— Я не знаю, где Мари. Найди Мари.
Мадам Доминик поднимает палец, привлекая мое внимание. Просит скрипача замедлить темп, девочкам велит начинать с левой ноги. Выходит со мной в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Где твоя сестра?
— Я думала, она здесь.
— Мари пропустила занятие вчера и сегодня тоже не явилась.
— Может быть, придет вечером? Она ведь танцует сегодня?
— Передай ей, чтобы не утруждала себя, — она открывает дверь и бросает через плечо: — У Бланш хватило ума выучить партию.
Мари
— Ты так прямо держишься, — говорит старик.
Я немного расслабляюсь;
— Я балерина.
Но это неправда. Больше нет. Я пропустила занятие у мадам Доминик вчера и сегодня. Даже если сегодня я сумею пройти мимо бдительного взгляда консьержки, а потом и костюмерши. У меня нет ни шанса.
Я смогу держать арабеск, с которого начинается танец рабынь, на четыре медленных счета.
— Непохожа, — говорит он, постукивая по столу желтыми пальцами.
Но я не слышу его. Я радом с Шарлоттой. Я вижу, как она пудрит нос рисовой пудрой, втирает грим в щеки, наносит помаду на губы, трогает подкову на маленьком столике у комнаты консьержки. В кулисах она размазывает по рукам белила, натирает туфли канифолью. «Где же Мари?» — думает она. Выглядывает меня. Может быть, я с другой стороны? Да, в этом все дело. А Антуанетта где? Она на балконе, наклонилась к самым перилам. Только в это и может поверить Шарлотта.
Я вскакиваю со стула. Достаточно быстро, чтобы уклониться от руки старика.
Антуанетта
Мы с Мари сидели в зале для посетителей в Сен-Лазар, разделенные железной решеткой.
— На твоих руках кровь невинного, — сказала я, и эти слова просочились через решетку. Я хотела довести ее до отчаяния и сделала это. Я бросила эти слова ей в лицо.
Мари
Месье Дега стоит под одной из арок, наблюдая за проходящей мимо публикой. Людей очень много. И все же я привлекаю его блуждающий взгляд. Я вижу, что он замечает мою усталость, мой неверный шаг, порванный шелк. Я вижу, что он все понимает. Я спотыкаюсь, но беру себя в руки. Надеюсь, что, даже когда он потерял меня из виду, когда я уже подошла к заднему входу, затерялась в лабиринте коридоров, ведущих на балконы, надеюсь, что он так и стоял, поглаживая бороду, вспоминая тело и душу маленькой танцовщицы четырнадцати лет.
Антуанетта
Я сижу в первом ряду балкона четвертого яруса. Встаю. Сажусь обратно. Я не смогу сказать Шарлотте, что пропустила ее дебют. Я разглядываю оркестровую яму, надеясь увидеть дирижера, поднятый смычок, любой знак того, что занавес скоро поднимется.
Ко мне вдруг наклоняется женщина с бархатной ленточкой на жирной шее.
— Вы, кажется, обронили свои цветы. — Она протягивает мне брошку с двумя желтыми розами. — Наверное, застежка расстегнулась.
Я смотрю на красивую брошку, думая, что она может стоить пару су, но отвожу руку.
— Это не мое.
Осталась всего одна ложь.
Мари
Антуанетта сидит в первом ряду. На ней сиреневое шелковое платье, и она то теребит ткань юбки, то перебирает ногами. Нервная, как белка. Но даже в этом платье она не кажется такой же чистенькой, какой вышла из дома мадам Броссар. Она как будто долго бежала, как будто бежала все свои девятнадцать лет.
— Антуанетта, — тихонько зову я.
Если захочет, она может притвориться, что не слышит. Но она сразу поворачивается ко мне, и глаза ее вспыхивают, как будто кто-то подул на затянутые пеплом угли. Она протискивается мимо двух дам, сидящих между нами.
— Может быть, вы извинитесь? — говорит одна, с клочковатым меховым боа на плечах.
Антуанетта не огрызается: «Может быть, вы уберетесь с дороги?» Нет, она кладет руку на плечо даме и слегка его пожимает. А потом сжимает ладонями мне щеки и смотрит на меня как львица, защищающая своих котят.
Антуанетта
Когда Мари успела так постареть? Когда у нее провалились глаза и запали щеки? От нее пахнет абсентом и табаком. У меня дергаются губы, но я заставляю их сложиться в улыбку.
— Я пришла в себя, — говорю я. — Это Абади велел мне отметить крестиком тот день, когда они с Кноблохом убили вдову Юбер.
Сто, тысячу раз Мари слышала, как я вру. Тысячу раз я давала ей повод сомневаться в моих словах. Но этого больше не будет. После тысячи правдивых слов сомнение уйдет.
Я высоко держу подбородок, смотрю ей в глаза. Последняя ложь. Единственная, которая имеет смысл.
Мари
У нее такой спокойный взгляд. Она не отводит глаз, не кусает губы, не трогает себя за нос. У нее не дергаются руки. Но, наверное, это все равно ложь.
— Я знала, — говорю я, пытаясь добавить в голос немного презрения. — Я всегда знала.
Она нежно гладит меня по щеке. Прижимается лбом к моему лбу.
Ложь, произнесенная как подарок?
Ответный подарок?
Я не знаю.
Антуанетта
Оркестр играет несколько тактов, и роскошный бархатный занавес с кистями поднимается. За ним арки, башни и башенки, дорога ведет на площадь и взбирается на холм. Из кулис выходит на сцену самой грандиозной оперы в мире крыска с лицом ангела. Я наклоняюсь ближе, Мари хватает меня за руку. Публика взрывается аплодисментами. Эта крыска сияет, она королева сцены, она грациозна, как луна, она легче воздуха.