Вперед в прошлое!

— А вы стулья замените, они все колготки порвали, — огрызнулась она. — У меня колготок больше нет, а без них попа мерзнет!

— В черных брюках можно, — уперлась физюля.

— А они не высохли, — парировала Натка. — Воду-то отключили днем! Стираем-то мы вечером!

Чем закончится перепалка, я слушать не стал, поздоровался со всеми, просочился в школу и чуть ли не уперся в Лику Лялину, со скучающим видом опершуюся о подоконник под общешкольным расписанием. Напротив стоял стенд, куда крепились объявления, стенгазета и плакаты о вреде курения.

У Лики явно нет недостатка в колготках. Белая блузочка — не перешитая, а современная, кожаная сумка и юбка-варенка, которая ей, наверное, жмет в пятой точке. И туфельки. Новенькие лаковые туфельки. Я невольно посмотрел на свои стоптанные кроссовки, у которых из всех щелей торчал обувной клей. И в школу я в них хожу, и на физкультуру. Наташкины шузы мать вообще вручную подшивала, и их в дождь носить нельзя, сразу воду набирают.

Не удержавшись, я подошел к Лике и сказал:

— Привет, Анжела.

Она мгновенно отлипла от подоконника, одернула юбку, вытянулась в струнку и вытаращилась на меня, не зная, что сказать.

— Отец ночью был у вас? — спросил я холодно, наблюдая, как ее лицо покрывается красными пятнами. — Вижу: у вас.

И понятно, что девочка ни при чем, не она ведь с моим отцом спит, но как же трудно себя сдерживать! Вот чем наша Наташка ее хуже?

— Передай матери, что я заскочу на днях.

Я улыбнулся и переместился к расписанию, чтобы посмотреть, в каком кабинете урок у нашего восьмого «Б». Черт, не написаны номера кабинетов, а где и когда проходят занятия, я не помню, мы кочевали по разным кабинетам, и иногда, например, биология проходила там, где должны вести химию. Придется караулить одноклассников и идти следом за ними.

Лялина думала, что я не ухожу, потому что ее преследую и мыслю недоброе, потому быстренько ретировалась в туалет. Интересно, что она матери расскажет и расскажет ли? Может, вообще моему отцу нажалуется. Если роман с ее матерью длится долго, значит, они нашли взаимопонимание, ведь забитой Ликуша не выглядит.

А вот и Желткова в замызганной блузке с маминого плеча и длинной черной юбке. Она старалась не носить брюк, потому что вечно стриженную из-за вшей ее часто принимали за мальчика. Вспомнилась тема по литературе про Желткова и Шеину. Сегодня Любке предстоит пережить кучу насмешек.

— Привет! — помахал я ей, и она оторопела, кокетливо пригладила ежик серых волос.

— Мартынов, — констатировала она.

— Он самый. Ты извини за тот прикол — был слегка не в себе.

— А-а-а, — протянула она, похоже, разочарованно и направилась к лестнице, я потопал за ней.

Возле кабинета русского языка, что находился в самом конце коридора, уже роились наши. Желткова устроилась в уголке, не рискуя подходить к Семеняк и Барановой — альфе и бэте женской части нашего класса. Завидев ее, Яна Баранова сказала:

— Люба! Ты читала повесть про своего предка Желткова?

Лидеры мужского коллектива, Петька Райко и Санек Кабанов, громко заржали, Любка покраснела. Эти двое не были гопотой. Отец Райко работал мясником при СССР, неплохо поднялся и сейчас держал сеть хлебных ларьков, ездил на настоящей иномарке, аж «Опеле-вектра», который для него пригнал из Германии папаша Санька.

— Что ты скажешь за трагическую жизнь своего предка, — карикатурно всхлипывая, проблеял Санек.

— Он не мой предок! — Реплика Любки вызвала приступ смеха всех собравшихся, Симоняк так вообще сложилась.

Люба не блистала умом и не могла достойно ответить. Наверное, если проверить IQ этой несчастной девочки, он вряд ли будет выше девяносто. Отсмеявшись, Юлька перевела на меня взгляд — новую жертву нашла. Девчонки и не знают, что в их королевстве назревает дворцовый переворот.

— Мартынов, а ты что скажешь про Желткову? Вчера ты предлагал ей себе отдаться.

Все опять грянули смехом. Подошедший Илья опешил, глядя то на меня, то на них.

— Не согласилась, — отшутился я под хохот одноклассников, сделав скорбное лицо.

— Да кто тебе даст! — констатировала Яна Баранова.

Тот я, наверное, сгорел бы от стыда и день школу прогуливал, пока все забудут его позор. Этот я был поматерее Барановой и поопытнее.

— У тебя не возьму. Боюсь самок богомола, — парировал я, наблюдая, как Янка краснеет.

Парни же, включая Илью, снова захохотали.

— Что вы ржете! Не смешно, — проворчала она.

— Раз смеются, значит, смешно, — припечатал я, — не все же тебе надо всеми потешаться.

Она попыталась убить меня взглядом. Распускать руки было выше ее достоинства.

Илья подождал, пока представление закончится, пожал протянутую руку и спросил вполголоса:

— Пашка, а правда, что ты Зяму с Русей отлупил?

Все смолкли, включая подошедшего низкорослого Рамиля Меликова, замерли, не веря своим ушам.

— Уже вся школа знает? — Ответь я утвердительно, это воспринялось бы хвастовством.

— А почему самка богомола? — не в тему спросил наш мажорик Петя Райко.

— Потому что вдвое крупнее самца, после совокупления она теряет силы и стремится сожрать того, кто ее радовал мгновенье назад.

Баранова была на голову выше остальных, гордилась своим ростом и взрослостью.

— Ты об этом пожалеешь…— прошипела она, но смолкла, потому что пришла учительница — молодая миловидная женщина, белокожая и светловолосая, но луноликая и с раскосыми глазами. Как симпатичная китаянка-альбиноска.

Поздоровалась с нами кивком, отперла дверь и, пока мы рассаживались по партам, раскладывала на столе пособия.

Элитными считались парты у окна, кроме первых двух. Эти козырные места занимали Санек с Петей и Янка с Юлей. Позади них сидел вечный двоечник Игорь Заславский. Мы с Илюхой сидели за второй партой ряда, что у двери — чтобы случайно от сильных не прилетело. Перед нами расположились Аня Ниженко и замкнутая и драчливая Сашка Гайчук по прозвищу Гаечка. С Гаечкой у нее было столько же общего, как у росомахи и суриката.

Я разглядывал одноклассников, будто видел впервые. Если разобраться, то так и было — глазами взрослого я на них не смотрел. Не сказать чтобы в прошлом я был жертвой, но местную элитку опасался.

Илья толкнул меня в бок и прошептал:

— Сегодня ко мне подходил Чума. Велел передать, что тебе хана.

И тут-то я остолбенел. Минуту назад мне казалось, что я знаю прошлое, теперь же вдруг понял, что со вчерашнего дня, с того самого избиения гопников, началась совсем другая история, и теперь никто не знает, что меня ждет. И неизвестно, как сложится Наташина жизнь, если она меня послушает и не сбежит ночью на свидание.

От моего действия, как круги по воде, побежали волны по реальности, и я осознал, что отныне будущее не предопределено.

— Эй, ты чего? — спросил Илья.

— Вах, баюс-баюс, — сказал я, хотя думал, что гопники, конечно, — не снайпер и не ядерный взрыв, но башку мне они вполне могут проломить, потому надо бы обзавестись кастетом, а еще лучше — битой. Хотя меня с ней в школу не пустят.

— Это серьезно! Чума был зол, — добавил Илья. — Я думал, он меня прибьет.

— Будем решать проблемы по мере поступления…

Меня оборвал звонок на урок. Ученики встали, приветствуя Веру Ивановну, она с нами поздоровалась, и все загремели стульями, рассаживаясь по местам.

Урок строился привычно: опрос, ответы у доски, новый материал. На прошлом уроке, где я не был, но присутствовал прежний Павлик, мы разбирали вводные слова и междометья.

К доске пошел вечно не готовый Игорь Заславский, который ничего не учил, но присутствовал на уроках и не особо мешал, за что получал честно высиженный трояк по всем предметам. Слушать его бэканье было скучно, и я принялся листать учебник — старенький, потертый, кирпичного цвета, с черным орнаментом.

До меня им владели четверо учеников. Кто-то вписывал пропущенные буквы в задания, причем неверно. Кто-то писал на полях глупости. Кто-то украшал их фаллосами. Я изучал внутрикнижное творчество и думал о том, что это сродни наскальной живописи: мало смысла и эстетики, зато сколько экспрессии и энергии! Взять хотя бы вот этого пучеглазого панка. «Панки Хой».