Брежнев

– Не вызовет ли это раскола в партии или даже гражданской войны?

Но, оценив расстановку сил, быстро сориентировался.

– В смещении Хрущева Суслов никакой роли не сыграл, – говорил мне тогдашний первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев. – Ему просто не доверяли.

Суслов и Егорычев вместе ездили в Париж на похороны генерального секретаря французской компартии Мориса Тореза, скончавшегося 11 июля 1964 года.

Егорычева попросили во время поездки аккуратно прощупать Суслова: как он отнесется к смещению Хрущева? В Париже перед зданием советского посольства был садик. Они вдвоем вышли погулять. И, воспользовавшись случаем – чужих ушей нет, – Николай Григорьевич попытался заговорить с Сусловым:

– Михаил Андреевич, вот Хрущев заявил, что надо разогнать Академию наук. Это что же, мнение президиума ЦК? Но это же безумие! Хрущев это сказал, а все молчат. Значит, можно сделать вывод, что таково общее мнение?

Тут стал накрапывать дождичек.

– Товарищ Егорычев, дождь пошел, давайте вернемся, – предложил Суслов.

Осторожный Суслов не рискнул беседовать на скользкую тему даже один на один.

После окончания октябрьского пленума, на котором Хрущева отправили на пенсию, Суслов, глядя в зал, где сидели члены ЦК, спросил:

– Товарищ Егорычев есть?

Он плохо видел.

Егорычев откликнулся:

– Я здесь!

Суслов довольно кивнул ему:

– Помните нашу беседу в Париже?

Было заметно, что с членами ЦК хорошо поработали – когда на пленуме выступал Суслов, в нужных местах они кричали «правильно!». Еще недавно они так же поддакивали Хрущеву.

Суслов говорил о мании величия Хрущева, его самовольстве, о высокомерном отношении к товарищам, о том, что поездки первого секретаря носили парадный характер:

– При этом каждая поездка всегда сопровождалась огромными отчетами, публикуемыми во всех органах печати и передаваемыми по радио и телевидению. В этих отчетах фиксировался буквально каждый чих и каждый поворот Хрущева. Эти отчеты, наверное, набили всем нашим людям оскомину...

Пройдет совсем немного времени, и Суслов будет следить за тем, чтобы газеты и телевидение как можно пышнее освещали «исторические визиты товарища Леонида Ильича Брежнева».

Суслов перечислил «серьезные ошибки» Хрущева, особенно в сельском хозяйстве, поставил ему в вину постоянные реорганизации и перестройки, «поспешность и несерьезность» в решении международных проблем. Михаил Андреевич зачитывал доклад около двух часов. Закончил по-иезуитски:

– Признавая правильной критику в его адрес, товарищ Хрущев просил разрешить ему не выступать на пленуме.

Никто из членов Центрального комитета не попросил слова. Единодушно освободили Хрущева от его высоких должностей. Кто-то предложил вывести его и из состава ЦК. Но это требовало тайного голосования. А чем оно обернется? Организаторов устроило бы только единодушное голосование, а его могло и не быть. Никита Сергеевич, оставшись до очередного съезда партии членом ЦК, уехал домой.

Постановили также «признать нецелесообразным в дальнейшем объединять в одном лице обязанности первого секретаря ЦК и председателя Совета министров».

Доклад, прочитанный Сусловым, историки считают «мягким». Поскольку существовал еще один, зубодробительный вариант, подготовленный Дмитрием Степановичем Полянским. Ему в последние годы больше всех доставалось от Хрущева, и злости накопилось порядочно. Он рассчитывал произнести главную речь. Но старшие товарищи не дали ему такой возможности. Полянский был молод и амбициозен. Зачем укреплять его позиции?

Окончательный вариант его семидесятистраничного доклада был отпечатан в четырех экземплярах. Один экземпляр Дмитрий Степанович вернул в общий отдел ЦК с просьбой приложить к материалам октябрьского пленума. Остальные три собственноручно разорвал и отдал на уничтожение в 1-й сектор (подготовка материалов к заседаниям президиума) общего отдела ЦК, где бумаги по установленному порядку сожгли.

Брежнев сам определил уровень жизни пенсионера Хрущева. Сохранилась написанная рукой Леонида Ильича не слишком грамотная записка:

«1. Пенсия 5000 (500 р. по новому курсу).

2. Кремлевская столовая.

3. Поликлиника 4-го Гл. упр.

4. Дача – на Перового-Дальней (Истра).

5. Квартиру в городе подобрать.

5. Машину легковую».

Относительно машины сказал помощникам: «...не новую». Никите Сергеевичу выделили небольшую дачу и попросили в город не приезжать.

Хрущев, ссылаясь на большую семью, просил оставить ему дотацию для столовой лечебного питания в сто рублей (как министрам), ему оставили семьдесят – как чиновникам средней руки.

Спустя много лет «Вечерняя Москва» опубликовала интервью с личной поварихой Хрущева. Она хорошо запомнила день, когда его сняли:

– 14 октября 1964 года мой муж, который работал в охране у Хрущева, пошел, как обычно, поутру на службу и тут же вернулся: «Что-то случилось! Только я приехал, как нас всех посадили в автобус и развезли по домам!» Я испугалась, быстрее в особняк! Приезжаю. Дверь открывает незнакомый человек и говорит: «Вашего хозяина сняли». Председатель Комитета госбезопасности Семичастный ласково так мне говорит: «Иди и спокойно работай, потому что все это тебя не касается...» А как работать? Нины Петровны нет, она в Карловых Варах отдыхает...

Никита Сергеевич вернулся в особняк на Ленинских горах поздно вечером. Его ждали дочь Рада, сын Сергей. Пришел Серго Микоян, один из сыновей Анастаса Ивановича, занимавшего соседний особняк. Хрущев вышел из машины и, ни слова не говоря, поднялся к себе. Приехавший одновременно Анастас Микоян наставительно сказал молодежи:

– Хрущев забыл, что и при социализме бывает такая вещь, как борьба за власть.

Рада Никитична Аджубей рассказывала мне, что в тот момент даже не очень-то сожалела о выходе отца на пенсию:

– Это было к лучшему. Программа Хрущева исчерпала себя, потом придет молодая команда и пойдет дальше...

А по всей стране избавлялись от портретов Хрущева. Его вычеркивали из истории страны, словно и не было такого руководителя Советского государства.

В два часа ночи заместителю председателя Фрунзенского райисполкома Москвы Дмитрию Квоку позвонил первый секретарь райкома и велел немедленно приехать.

– Что случилось?

– Это не телефонный разговор. Сказано – выполняй. Когда Квок приехал, секретарь райкома доверительно сказал:

– Только что закончился пленум ЦК – Хрущева сняли. Понял?

– Понял.

– Тогда поехали по району.

– Район спит, никто ничего не знает. Что мы сейчас увидим?

– До тебя, видно, не доходит. Поехали!

Объехали весь район – тишина. Остановились возле станции метро «Фрунзенская».

На работу Хрущев ехал по Комсомольскому проспекту. У станции метро «Фрунзенская» стояла двадцатипятиметровой высоты конструкция – на панно был изображен улыбающийся Никита Сергеевич со всеми своими наградами.

– Портрет надо немедленно снять, но чтобы об этом никто не знал, – распорядился секретарь райкома.

– Как же снять, чтобы никто не знал? Кран нужен, рабочие нужны.

Секретарь райкома сообразил:

– Вызывай художника. Скажи, что портрет нужно подправить в связи с успешным полетом космического экипажа во главе с Владимиром Комаровым.

Дмитрий Квок вернулся в исполком около четырех часов утра и позвонил начальнику ремонтно-строительного управления Мирону Петровичу Ткачуку, бывшему фронтовику:

– Мирон Петрович, нужно срочно прибыть в райисполком.

Тот, не задавая вопросов, ответил:

– Слушаюсь.

Добирался он до райисполкома пешком. За это время Квоку еще раз позвонил первый секретарь райкома:

– Знаешь, я тут проконсультировался с горкомом. Рекомендовали до опубликования решения пленума портрет не снимать. То, что я тебе сказал, держи пока в тайне.

Тут появился Ткачук в военной форме и отрапортовал:

– По вашему приказанию подполковник запаса Ткачук прибыл.

Что было делать? Квок сказал правду: