Тройной фронт

– Совсем другой человек пришел. Ничего не говорит. Совершенно ко мне, как к женщине, интерес потерял. Ночью глядит в потолок и курит, курит…

Мы с мамой ничего этого даже не обсуждали. Стенки – слышат. Наш Боря – начальник штаба полка. Полк – громадный. По тем годам, сверх современный, гаубичный. Фактически, должность у него полковничья, а он все капитан. Как пришел в полк капитаном, так и служил в том же чине… В тридцать восьмом из лейтенантов за два месяца командирами полков становились, и все мимо него. Он как примерз к чину….

Я один раз его спрашиваю шепотком:

– Боречка, что ж тебе звания не дают?

А он засмеялся:

– У меня сейчас самое высокое звание и необходимое: – Живой и на воле.

Мы тогда по Пушкинскому парку гуляли, и никто нас подслушать не мог.

– Все, – говорит,– Женечка, прекрасно! А звания не дают, потому что я не в партии.

– Так, – говорю, – вступи! Какая тебе разница!…

Он засмеялся так нехорошо, зло:

– Нужно, – говорит, – всегда смотреть, куда вступаешь, а то потом отчистится трудно… Да и кто мне характеристики даст? Кто рисковать будет!

– Ты же – лучший офицер в полку! Ты – чемпион гарнизона по верховой езде. У тебя лучшая батарея в округе!

– Мы – классово чуждые.

– Да этого уж никто и не вспоминает!

– Но никто и не забывает.

Мы с мамой каждый день о Боре говорили. Потому что полк его перевели во Псков. А письма к нам неизвестно откуда приходят. Полевая почта. Но почему то мы были уверены¸ что в полку его нет.

Рассуждаем: если бы он был арестован, то и нас бы таскать начали и письма бы от него не приходили. И главное, все командиры, которые с ним вместе служили и семьи их в нашем доме, все во Пскове – спросить некого. Я в письмах спрашивать – страшно.

А мама говорит уверенно так:

– Он ранен. В госпитале лежит.

– Откуда ты знаешь?!

– Сон видела. Вот на календаре записала. Вижу – будто он маленький совсем и его моя мама – твоя бабушка, покойная, за руку ведет. А он плачет и левая ножка у него разутая, и ботиночек в руке несет, а на ножке кровь.

Бабушка мне говорит

– Ведь это что ж делают! Ведь так и убить могут! Я уж его туда увела!

А через месяц и Боря приехал. Загорелый, черный. Худой-худой, и как на десять лет постарел. С медалью «За боевые заслуги». В военном санатории лечился в Судаке, в Крыму. В левую ногу ранен, осколком! В ту ночь когда мама сон видела! Вот и не верь снам.

Рассказывает, что как его ранило, не заметил. Сидел в штабе полка. А на одной батарее ад кромешный стоит! Финны батарею артиллерией молотят. И так ему не хотелось на эту батарею идти! Но пошел. Пока шел там обстрел прекратился. Он помог остатки батареи отвести и перебазировать. К штабу возвращается, а штаба нет!

Пока он ходил, финны огонь перенесли и штаб всмятку и всех, кто там был! Если бы побоялся – не пошел на батарею – обязательно бы погиб. В ту ночь его и ранило.

– Всю ночь хожу – что-то у меня в сапоге хлюпает. Думаю, где же это я ноги промочить успел. Вроде нигде не проваливался в болото. Замерзло все ведь! Утром рассвело. Руку за голенище сунул – кровь. И вот тут заболело! Как зуб. Осколки попали. Три. Два вытащили, а один в кость – так там и остался. На рентгеновском снимке, как детский ноготок – полумесяцем…. Борю сразу – в госпиталь. В Мечниковку. Это когда у меня сутки увольнения были…

Депортация эстонцев

Год я еще в Мечниковской больнице работала. Нас казарменного положения перевели, но не демобилизовывали. Вообще, честно сказать, я так и не понимала какое у меня положение. Хожу в форме, а вроде как не военная. Никто военной подготовкой с нами не занимается. Половина врачей – в военной форме, другая – в гражданской. Вроде как служу, а на самом деле – работаю.

Сутки дежурю – двое свободна.

Боря во Псков уехал. Мы с мамой вдвоем. У меня даже свободное время появилось и жалование хорошее, я стала брать уроки пения, у одной бывшей певицы Мариинского театра. Она стала готовить меня в Консерваторию. Конечно, поздновато. Мне уже тридцать лет. Но она меня утешала, потому что у меня – меццо. А здесь не то, что у сопрано – возраст не помеха. И я так была рада, что учусь петь! За мной пытались ухаживать на службе молодые люди, теперь то не шарахались – потому что после Сталинской Конституции 1935 года, вроде все в правах одинаковые. Но мне было не до них! И работа , и пение… Два раза правда ходила в ресторан. В Кавказский – меня один грузин приглашал – замечательный парень. Водолаз. Потом после войны вроде бы адмиралом стал. Очень был в меня влюблен.

Но мама сказала:

– Он – грузин. Конечно, решай доченька сама, но мы- то – казаки… Не получится у тебя семьи не с кем, кроме казака. Вот такие мы – уроды. Она права. Мне этот парень был очень симпатичен, а все он как ребенок. Я себе рядом с ним старухой казалась. Он наивный такой. Как октябренок-пионер. Он просил, чтобы я на него замуж пошла, даже плакал. Но я никак себя его женой не представляла. Ну, никак!

А Боря сказал:

– Оно, конечно, замуж то тебе давно пора, но не время семьи заводить. Тут уж если такая любовь, что деваться некуда, а так то, что и себе и другим жизнь ломать.

Я хотела ему сказать: – что ж мне вековухой всю жизнь кулюкать, монастырей то теперь – нет. А потом думаю – вот он же один. И ничего.

А он, словно мысли мои прочитал:

– Не роняй, говорит, себя. Помни, какого ты рода. Про наших предков песни слагались. « Лопухин служил в полку! Курил трубку на боку! Куда трубочка потянет – туда армия пойдет!» – это ведь кто – то из наших с тобой прадедов. Это не про бояр. Это про казаков песня. Вот я тоже Лопухин, и в полку, только что трубку не курю… А ведь уж меньше всего собирался быть военным! Так что, Женечка, как у отца на аналое было написано «Никто как Бог. На Тя же уповахом». Господь управит, как ему нужно.

Ну, я и успокоилась. А этот парень – грузин, просто в ногах валяется. Говорит – отец приедет меня уговаривать. Я прямо не знаю, что делать!

И вдруг меня отправляют в командировку в Таллин.

Сначала вызывают к начальству. Собрали нас – человек пятьдесят в зале. Там сидят чекисты со шпалами, видно в больших чинах. Говорят:

– Товарищи медработники. Вы знаете, что в состав СССР вступила Эстония. Учитывая сложнейшую международную обстановку, близость Эстонии к границам – проводится организованное переселение эстонской буржуазии, как возможных пособников нашему предполагаемому противнику. Вы должны проявить максимальную корректность и бдительность. Процесс это мучительный, но необходимый и от вас требуется сознательность. Ничего сверх сил вы делать не должны – обеспечьте, как специалисты, достойное медицинское обслуживание.

В таллиннских аптеках проводится работа по формированию дорожных аптек – проследите, чтобы в каждом поезде была санчасть, а та, в свою очередь, полностью укомплектована. В городе проявлять максимальную осторожность. В одиночку и без оружия не ходить. Есть случаи диверсий, имеются жертвы.

Приехали в Таллинн. Я в этот город сразу влюбилась! Такой красивый, как из сказки Андерсена. Но гулять то по нему не пришлось. Стали принимать аптеки. И сразу – казус. Хорошо я латынь еще с гимназии помнила и на курсах тоже была латынь. Все аптечки, что нам готовили, собраны вредительски! Лекарства то те, что указаны, но дозировка…. Скажем, «белладонна» – так желудочное болеутоляющее при язве, а в тех порошках, что нам приготовили дозировка такая, что примешь и, в самом легком случае, – ослепнешь.

Аптекари не знали, что они эти аптечки дорожные для себя формируют! Вот ведь в чем ужас! Вот уж, не рой другому яму!….

Днем и ночь приходилось все аптеки перебирать. Если бы мы их применять стали, не посмотрев на дозировку – никого бы не довезли.

И тут меня Бог пожалел. Я до пункта назначения не доехала. Говорят, эстонскую буржуазию вывозили в Тулу. Во всяком случае, шли такие разговоры.