Страница 18 из 84
И птицы здесь не летали, никаких признаков ничего живого, кроме колыхавшейся под ветром пшеницы, и единственным доносящимся до нас звуком был несмолкаемый треск миллионов кузнечиков – единственная песнь прерии.
Мы жаждали тени. Когда в середине дня приезжала подвода с едой, мы ложились под ней на животы, чтобы укрыться от жары, пока мы уминали обед. Часто солнце палило нещадно. На нас были рубахи и брюки, шляпы и башмаки, меньше одежды быть не могло, иначе мы бы обгорели. Если, например, при работе рвалась рубашка, то солнце прожигало насквозь, до раны на коже.
Во время уборки пшеницы мы работали по шестнадцать часов в сутки...
Когда подошел сентябрь, потом октябрь, днем было по-прежнему жарко, но ночи стали холоднее. Часто мы очень мерзли. К тому же мы сильно недосыпали: бывало, нас будили в три часа ночи, когда было совсем темно...
У нас не было выходных, воскресенье был такой же день, как понедельник. Но в дождливую погоду мы могли ничего не делать и тогда сидели дома, играли в "казино”, болтали друг с другом и спали»[51] .
После окончания уборки урожая Гамсун уезжает, наконец, в Миннеаполис.
* * *
Жизнь у Янсона действительно была сказочной. Священник, прекрасно зная по собственному опыту, что писатель должен иметь возможность работать, предложил Кнуту крышу над головой и стол в своем доме бесплатно, не требуя ничего взамен. Казалось бы, Гамсун должен был бы писать без перерыва, ведь о таких условиях жизни он даже и не мечтал. Однако ощущение счастья, овладевшее им в то время (снова среди друзей, снова можно шутить и смеяться, наслаждаться жизнью), не давало ему работать. Все больше и больше времени он проводил в компании друзей – журналистов местной газеты для переехавших в Америку норвежцев.
Все, с кем он общался в ту пору, вспоминали о нем как о щедром, честном и принципиальном человеке. Он всегда был готов прийти на помощь и поддержать друга в беде.
Итак, в Миннеаполисе Гамсун сочиняет мало, зато читает несколько лекций о писателях-реалистах, пишет статьи, в том числе и политические, в частности, выступает в защиту анархистов.
Но признание к нему как писателю в Америке тоже не приходит. Да и вряд ли такое было возможно даже в принципе, поскольку Гамсун всегда решительно противопоставлял себя американскому обществу. А потому он принимает решение уехать домой.
Он заранее разрабатывает настоящую стратегию своего возвращения и «внедрения» в скандинавское писательское сообщество. Вместе со своим другом, шведским журналистом Виктором Нильссоном[52] , который внимательно следил за литературной жизнью в Стокгольме и Копенгагене, он решает попытать счастья не в Кристиании, а в датской столице. Гамсуну было что предложить издателям – в Америке он закончил несколько рукописей.
Чтобы собрать денег на дорогу, он весной 1888 года читает лекцию в Миннеаполисе, где выступает с резкой критикой духовной жизни Америки и делает это, как всегда, с присущим ему талантом и остроумием. Зал от души веселился.
Сумма, полученная от продажи билетов, тоже была впечатляющей – сорок долларов. Однако и средств на организацию лекции было затрачено немало, поэтому на покупку билета пришлось занять денег у близких друзей.
Летом 1888 года Гамсун возвращается в Скандинавию.
* * *
На корабле, плывущем в Данию, Гамсуна ждала неожиданная встреча.
Как известно, Гамсун всю жизнь был страстным игроком, а потому он не видел ничего зазорного скоротать время долгого путешествия на «Тингвалле» за игрой в карты.
За этим-то неблаговидным занятием на палубе его и застал «невысокий опрятный господин с бородкой и в золотых очках», вышедший из каюты первого класса.
Гамсун, на секунду отвлекшийся от карт, узнал в этом неодобрительно смотрящем на его картежную компанию господине профессора Андерсона и не преминул поздороваться с ним.
Профессор с трудом вспомнил своего протеже и растерялся: он считал, что Гамсун умер от чахотки в Норвегии.
Самого же Кнута эта встреча позабавила и дала повод похвастаться: когда Андерсон сказал ему, что с 1875 года «является послом Соединенных Штатов в Дании», он с гордостью поведал ему о своих наполеоновских планах завоевания скандинавского Парнаса. Ничтоже сумняшеся он, как о давно решенном деле, сообщил профессору, что едет к «своему издателю в Копенгагене», и даже предложил посмотреть свою рукопись «О духовной жизни современной Америки». Профессор в ужасе отказался – и напрасно: именно эта книга, наряду с «Голодом», и принесла Гамсуну известность.
«К несчастью, – пишет Туре Гамсун, – во время разговора профессор Андерсон обнаружил в петлице помятого сюртука Гамсуна черный бант.
– У вас траур? – вежливо осведомился он. – Умер кто-то из близких?
– Да нет, – спокойно ответил Кнут, – я просто ношу траур по пяти казненным анархистам».
Андерсон ничего на это не ответил, но «зарубку» себе на память сделал. По приезде в Данию, он немедленно известил власти об опасном анархисте Гамсуне, прибывшем в Копенгаген. За Кнутом было установлено негласное наблюдение, которое велось в течение нескольких месяцев днем и ночью.
Совершенно очевидно, что профессор не просто невзлюбил Гамсуна, а по-настоящему возненавидел его.
Он не только объявил его «политически неблагонадежным», но еще и связался со своим коллегой, норвежским консулом Раудером, и настойчиво рекомендовал ему не иметь никаких дел с Кнутом, а затем отказал самому молодому писателю в отправке писем в Америку через посольство (отправка писем через посольство была в то время обычным делом).
У нас есть основания предполагать, что причиной таких сильных чувств было неприятие Гамсуна как «неотесанной и наглой» личности (известно, что в людях, встречавшихся с ним, он пробуждал либо любовь, либо ненависть), а впоследствии – тривиальная зависть к его успехам.
В своей автобиографии, изданной в 1915 году, Андерсон так отзывается о творчестве Кнута Гамсуна: «В его книгах есть такие ужасные куски, написанные так грубо и неприлично, что их даже невозможно зачитать вслух, даже если в комнате одни только мужчины. Люди, подобные Гамсуну, – настоящий позор для страны, которая признает их».
Что ж, этот пассаж – лучшая иллюстрация русской пословицы «сам себя высек».
Глава шестая
ДОЛГОЖДАННЫЙ УСПЕХ
«На пути в Копенгаген судно „Тингвалла“ целые сутки стояло в порту в Кристиании. Но Гамсун не сошел на берег, – пишет Туре Гамсун. – На этот раз он плыл в Копенгаген. Денег у него было не больше, чем перед отъездом отсюда, друзей, как и тогда, в городе не было; как и тогда, он всем был чужой. К тому же он дал себе клятву, что, пока не одержит победу, ноги его не будет в Кристиании. Но эти сутки в порту, этот добровольный карантин, помимо его воли высвободили в нем такие мощные силы, которые уже в ближайшие месяцы обеспечили ему победу.
Гамсун в одиночестве бродил по палубе, и, словно во сне, вставали перед ним знакомые серые очертания города, он не испытывал ни малейшей радости от свидания с ним, но и не малейшей горечи. Его одолевали воспоминания, но они уже были не такие мучительные и не причиняли прежней боли – все это было уже далеко от него.
...И тут к нему пришла будущая книга... Он открыл сумку и достал свои записи.
...Весь вечер он просидел на скамье на палубе – он работал, как в лихорадке... Это были еще сырые наброски, сделанные наспех, как попало. Но книга уже сложилась у него в голове, он уже знал дорогу»[53] .
Поэтому, приехав в Копенгаген, Кнут сразу же снял дешевую комнату и стал писать «Голод». Денег у него почти не было, время поджимало, а замысел книги просто жег его. Он писал и днем, и ночью, и удовлетворение от ощущения того, что пишет он хорошо, придавало ему сил.
51
Пер. с норв. О. Комаровой.
52
Виктор Нильссон (1860 – 1927) – шведский журналист, редактор «Свенска фолькете тиднинг», один из близких друзей Гамсуна. С ним Кнут часто обсуждал не только свои собственные «перспективы» и произведения скандинавских писателей, но и литературу других стран. Так, они неоднократно обсуждали русскую литературу и постоянно возвращались к роману «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, который Кнут к тому времени уже прочел. Насколько хорошо Гамсун знал в те годы творчество Достоевского, окажется важным в 1892 году, когда его обвинят в плагиате.
53
Пер. с норв. Л. Горлиной и О. Вронской.