Страница 7 из 42
– сообщаю я внимающему другу, – Но на пару дней, и не каждое десятилетие.
–В суровом краю живут, что и сказать, – хихикает Пятачок – Да…
Поэтому предбанников и нет.
Правда, не все так предсказуемо. Во время «мягкой» зимы здесь бывает Вилливау. Очень сильный ветер. Это, говорят, «ужас-ужас». Длится этот кошмар, правда, недолго, не более минуты-двух. Собственно, это приступы ветра, скорость которых достигает в эти мгновения почти трехсот километров в час. И если не укрыться, то двух минут вполне может хватить, чтоб вспомнить всю свою жизнь, как киноленту, напоследок.
Теперь понятно, почему все деревья на разделительной полосе главного проспекта Мануэля Бульнеса растут изначально с наклоном в сорок градусов от вертикали. Сразу понятно, откуда Вилливау дует. И всех укладывает на лопатки.
Но вообще, «просто» ветер здесь почти на постоянку. Как задует, так и не остановить.
Задолбал.
Оползав город, познакомившись, насколько возможно для диких проезжих путешественников, наводим справки, как попасть на вожделенный ледник, и, естественно, решаем не брать дорогущие турпутевки в Пунте, смех, а купить самостоятельно тур в городе Пуэрто-Наталес, что в трех часах езды от Пунты. И откуда, собственно, начинается дорога в национальный парк Торрес дель Пайн, Torres del Paine National park.
Если сказать красиво, то: Пуерто-Наталес это город, откуда стартуют походы к вечным льдам Gray Glacier, Серого ледника. Это туда, куда снилось полтора года.
Как пишут люди, там есть кемпинг с палатками и можно как в экспедицию сходить по тем суровым местам. С проводником. Мне очень хочется остаться там, около самого ледника, в тундре, на пару дней, походить там, побыть. Прямо загорелось. Людовик, хоть и с сомнениями, но не против.
Добро, решено. Завтра в Пуерто-Наталес и покатим.
Николаса предупреждаем, что на три ночи отъедем. Скорее всего. День в дороге, два в походе. Но не факт. Чутье подсказывает.
Ох, как мы не любим всякие планы строить, но приходится. Не одни живем. Понятно, на эти неоплачиваемые дни нашего отсутствия Николас людей на постой берет, вон поляки просятся на две ночи.
Бери, ясен пень. А мы на всякий случай договариваемся, через пень-колоду на смеси языков, что если вдруг вернемся раньше, то можно ли будет в холле на диванах переночевать? Чтоб по гостиницам не шариться ночью.
– Нас устроит. А Вас? – Николас говорит, что это возможно. И по мере необходимости спишемся.
Я шкурой чувствую, что он не до конца понимает полет нашей мысли, но предпочитаю не доставать его, может, и не потребуется этот финт с преждевременным возвращением. Телефон есть, решим.
Утром ключ оставим на полочке у входа, чемоданы компактно в уголке холла на хранение пристроим. И все. Дверь захлопнем. Адьос.
Я не знаю по каким причинам, находясь сейчас в душных, пропаленных солнцем тропиках, я ловлю себя на том, что с завидным постоянством, имеющим какую-то ещё пока неясную этимологию, я вспоминаю Пунту.
Пунта-Аренас
Самый крайний материковый южный город земли. Чили. Место, куда азартно выстрелило из глаз сверкающее любопытство при очередном сканировании глобуса в преддверии кругосветки, потому что в крайнем северном материковом городе Дудинке я была, а вот на самом крайнем материковом южном нет. Визуальная ниточка приобрела прочность и, наконец, стала видна невооруженным глазом.
На сетчатке глаза как в реалии сейчас отображается холодный для летнего «июля», который здесь называется январем, небольшой по численности, но распластавшийся по обширной площади вдоль океанского пролива город. Не поражающий броской архитектурой, приукрашенный занятными скульптурами и зелёными холеными бульварами с нашими берёзками и соснами город.
Город, где с утра всегда идёт мелкий штатный дождь, а потом, ближе к обеду, с уверенностью главного дежурного по школе, заявляет свои права солнце. Оно, войдя в сговор с прохладным и далеко не нежным ветром, быстренько насыщает приунывшее пространство искрящимися, озорными брызгами света и начинает с ухмылкой захватывать внимание, диковинно колыхая на серых и красноватых бульварных тротуарных плитках летние, пятнистые тени от коренастых деревьев. Эти тени живые.
Здесь холодный океанский воздух периодически ударяет в нос и заставляет замереть, и щурить глаза на бесконечное бледно-голубое небо. Здесь все правильно и размеренно. По понятиям.
Каким-то непонятным образом, в этом жутко южном городке, проглядывают знакомые черты и веет каким-то родством, как от генетического брата, с которым разлучили в детстве, но структура ДНК – никуда не делась, поэтому сначала неосознанно тянет его пристально рассматривать, вглядываться в детали, искать какие-то незаметные признаки непонятно чего, но очень важного.
И они есть! Сначала едва ощутимые, но они чудесным образом начинают проявляться, потому что через какое-то время я ловлю себя, что уже постоянно внимательно прислушиваюсь к себе, ожидая, когда же очередной раз внутри солнечного сплетения и печенки пройдет оргастическая рябь иррационального счастья от детского узнавания. Непонятного чего-то. Возможно, сна.
Обосновались мы, как уже говорила, в небольшом доме на окраине этого призрачного города. Домик как домик, самое главное, что в нем есть газовый камин. Печка по-нашему.
Фронт печки заделан стеклом, как экраном, и виден «живой» огонек, это мне нравится ужасно. В потолок уходит родная гофрированная серебряная труба, через которую продукты сгорания выбрасываются на улицу. Печка гудит и щелкает, место около нее самое козырное.
Над печкой и вдоль коридорчика к спальным комнатам натянуты веревки для сушки белья. Они завешаны выстиранными простынями, полотенцами, личной одеждой хозяина. Поэтому как заходишь, то прямо сразу видно, что хозяин добросовестный и аккуратный. Домовитый. Правда, по мере обживания, возникает ощущение, что в доме не хватает женской руки, как-то не структурировано все, что ли, не блестит.
Над самой каминной печкой прищеплены для сушки детское в красную клетку платьишко, трусы и носки на пятилетнего ребенка. Правда, никаких детей по приезду мы, к счастью, не обнаружили, но «может, позже из детского сада приведут», – чуть насторожившись, прикидываем мы мимоходом и забываем.
Чудом природы в моей комнате, что побольше размером, оказывается громадный старорежимный телевизор. Места ему больше нигде не нашлось, поэтому установлен сей монумент массивно-сундучного образца на тумбочке, прямо перед единственным окном, да так удачно заслоняющим его почти полностью, что реально не хватает дневного света.
Включается этот раритетный экземпляр из семейства кинескоповых гигантов с пятого раза и при определенном сочетании клавиш на пульте. Николас старательно, как неразумных, обучает нас. Мне кажется, что он этот телевизор любит безусловной любовью.
Хозяин Николас, которого мы почти сразу между собой окрещиваем. Колькой, это человек, «который виноват». Он виноват перед всеми. Всем своим существованием. За то, что не выучился на большого начальника, за то, что простой работяга, с такой же, как и у нас работой с восьми до пяти на стройке, за то, что не получилось с семьёй, за то, что выпивает по вечерам и, увы, не только по выходным, что любит гулять с друзьями, за то, что сдает комнаты в айрбнб и получает за это деньги.
Когда я, еще в самый первый ознакомительный заход на его микро кухнюшку «метр семьдесят на два двадцать», при легкомысленной попытке быстро пробраться в дальний ее конец к холодильнику и, самое главное, развернуться по достижению объекта к нему лицом, встав попой к тумбе с наваленной на сушилку горой посуды и открыть «о, боже, как это сделать?» дверцу морозилки, то непонятно чем задеваю огромную стеклянную пивную кружку, лежащую в неустойчивом балансе сверху той посудной горы. И, естественно, она смачно разлетается к чертовой матери на мелкие осколки. С характерным звоном обрушившихся надежд. Николай испуганно мчится на грохот. И сразу становится так сильно виноват, что даже не понимает, что я готова оплатить утрату или прикупить новую.