Небесный берег

– Я присмотрю за ним, проверьте остальных, – понял Герсий.

Селестина нахмурилась.

– Как же, оставишь тут тебя одного.

Но тем не менее она встала с кровати, взяла поднос с лекарствами, несколькими тюбиками мази и бинтами и направилась к выходу. Остановившись перед дверью, сказала:

– Только в обморок не рухни.

Она пыталась шутить с ними, вести себя как обычно и не показывать, что до безумия напугана. Ее жизнь никогда не предполагала серьезных ранений и тем более не предполагала, что сама Селестина должна будет латать пятерых беглецов, за которыми гонится вся страна. Самое страшно-болезненное, что с ней случалось, это растяжение на репетиции и срыв голоса. Внутренне она вся тряслась: а вдруг что-то сделала не так, а вдруг полицейские ворвутся в дом раньше, чем они уйдут, а вдруг кто-то узнает, а вдруг кто-то из них не выживет…

Селестина зашла в комнату Эванжелины и Джодеры. Ее помощница, Уна, сидела на краю кровати и гладила Джодеру по волосам. Ту лихорадило, она шептала что-то неразборчивое и нервно сжимала руками простыню.

Эванжелина выглядела потрепанной и чувствовала себя так же плохо. Не имея ни малейшего понятия, откуда нашлись силы резко убрать прилипший к ожогу бинт, она кое-как схватилась за мазь и медленно стала наносить на поврежденный участок. Но, увидев Селестину, Эванжелина без сил откинулась к изголовью кровати и сосредоточилась на дыхании, позволяя Селестине сделать все самой. Лицо у Эванжелины было бледным, а пальцы плохо слушались. Она истекала потом.

– Девочка, ну что же ты, – ласково произнесла Селестина и перехватила ее руку.

Эванжелина благодарно улыбнулась, но Селестине показалось, что в этой улыбке было слишком много мучений. Сердце сжалось. Никто из них не заслужил этой боли.

– Ты что, сама сняла повязку? – настороженно спросила Селестина, но ответа дожидаться не стала: все и так было понятно.

Ожог выглядел жутко, или это Селестина ни разу не видела ничего подобного, но ее вдруг резко затошнило. Темно-бордовый, почти черный, воспаленный участок выглядел противоестественно на белой гладкой коже. Рана мокла, и Селестина аккуратно вытерла продезинфицированной повязкой влагу, чувствуя под пальцами болезненный жар. Приступы дурноты периодически накатывали за прошедшие два дня, и она ничего не могла с ними поделать. Пару раз ее рвало, но она быстро взяла себя в руки: эти дети – а для нее они были именно детьми – не должны так страдать. И ее задача – помочь выздоровлению настолько, насколько возможно.

Сделать она, конечно, могла не так много. Медленно, чтобы не причинить Эванжелине больше боли, Селестина начала перевязывать плечо. Эванжелина уже сама успела нанести лекарство, и Селестина удивилась ее стойкости. Она бы не сделала это сама: не смогла бы отдирать от себя бинты, не смогла бы обрабатывать такую страшную рану, не смогла бы даже вымученно улыбаться. Селестина восхищалась каждым из них.

Уна сообщила, что Джодере тоже нужно сменить повязку. Селестина возразила, что лучше дождаться, пока Джодера придет в себя. Никто из них не разбирался в медицине, они действовали интуитивно и опираясь на найденные и прочитанные статьи и бегло пролистанные книги, которые завалялись у Селестины в шкафу.

– Я могу вам помочь, – тихо сказала Эванжелина и уже хотела встать с кровати, как почувствовала чье-то прикосновение.

Она обернулась: Джодера неосознанно схватила Эванжелину и что-то простонала, но никто не разобрал слов. Джодера сильно стиснула Эванжелину за локоть, зажмурилась. Со лба у нее ручьями стекал пот. Уна поспешила снова сменить мокрое полотенце на лбу, но помогло не сильно. Несколько секунд Джодера крепко держала Эванжелину, а потом ее пальцы вдруг расслабились, и самой Джодере стало чуточку лучше.

Эванжелина, Селестина и Уна расслабленно выдохнули.

– Не нужно, тебе самой стоит побольше отдыхать. Через час мы с Уной принесем обед. – Селестина погладила Эванжелину по щеке.

Эванжелина не стала спорить, хотя помочь очень хотелось: самой перевязывать раны, самой мазать лекарство, самой разносить еду и приносить воду. Но она молча легла и почти сразу уснула.

– Или не принесу обед, – шепнула Селестина. – Пусть спят. Поедят, как проснутся.

Селестина зашла к Джейлею, тот чувствовал себя лучше, чем сестра. Она принесла ему стакан воды, села рядом.

– Опять? – безнадежно спросил Джейлей, когда выпил всю воду и поставил стакан на прикроватную деревянную тумбу.

Селестина не ответила. Конечно, опять. В руках она держала поднос.

Джейлей не мог не кричать, когда Селестина снимала старые бинты. Ему казалось, что ни в одной битве на арене он не испытывал ничего более болезненного, и никакие попытки переключиться не помогали. Жаль, Джодеры не было рядом, может, она бы успокоила его или хотя бы немного облегчила страдания. Джодера всегда дарила уверенность и силу, когда была рядом, и сама чувствовала себя увереннее и сильнее рядом с Джейлеем.

Кусая губы и впиваясь ногтями в собственные ладони, Джейлей застонал, а потом закричал. Селестина постаралась все сделать быстро, но у нее самой в эти секунды руки дрожали так, что она едва удерживала бинты.

Прошло всего два дня, а Селестина уже порядком выдохлась, но сдаваться не собиралась точно: она же обещала им помочь, обещала сделать все возможное. Вот и делала.

Когда она обрабатывала ожог, Джейлей молчал, потратив все силы на то, чтобы случайно от боли не дернуться, случайно не ударить добрую Селестину, чтобы снова не сорваться на крик, потому что последнее время кричать хотелось отчаянно часто.

Они посидели еще какое-то время. Селестину, нормально не спавшую две ночи подряд, клонило в сон, и Джейлей мягко коснулся ее плеча:

– Идите спать, Селестина. Вы с нами возитесь без остановки, но мы не рассыпемся, не переживайте.

Она встрепенулась и неохотно, но все же согласилась.

– Зовите, если что-то понадобится. И меня, и Уну – без разницы, можно обеих.

На самом деле ей очень не хотелось уходить, но она понимала, что еще одной такой ночи не протянет. Возраст брал свое, спина ныла. Селестина хотела сказать что-то еще, но передумала и вышла. Дверь в свою спальню она оставила открытой.

Эти два дня у всех прошли как в тумане. Уна не уходила домой, сказав мужу, что госпожа Селестина приболела, и наотрез отказалась, чтобы он приехал и помог. Сама Селестина носилась от одной кровати к другой.

Каждый вымотался: кто-то из-за боли, температуры и лихорадки, а кто-то от осознания, что на его плечах – чужие жизни.

Эверлинг открыл глаза. Герсий полулежал рядом, не спал, скорее дремал. Эверлинг приподнялся, но сразу поморщился и лег обратно. Он с радостью бы предложил им уйти прямо в этот же вечер, да только сам вряд ли смог бы бежать. Еще хотя бы один-два дня в спокойствии и безопасности были необходимы.

– Как Эванжелина? – откашлявшись, спросил Эверлинг.

– Не знаю, – пожал плечами Герсий. – Я не спрашивал у Селестины. Думаю, если все тихо, она в порядке.

Герсий не сказал, что слышал крики Джейлея. Не сказал он и о криках Эванжелины. Эверлингу в таком состоянии знать об этом было совершенно ни к чему.

– Как остальные? – глухо продолжал Эверлинг.

– Джо и Джей, думаю, тоже в порядке. Я лучше, чем мог бы представить.

– Хорошо, – только и ответил Эверлинг.

Дверь вдруг медленно приоткрылась, и в щель просунулась рыжая голова Эванжелины. Глаза у нее не горели, как обычно, она как-то непривычно осунулась, но изо всех сил старалась улыбнуться.

– Чего пришла? Иди в кровать, дурочка! – рявкнул Эверлинг.

Эванжелина насупилась.

– Сам ты дурачок, я вас пришла проведать, пока Селестина ушла отдыхать.

– Линг прав, лучше бы ты лежала, – согласился Герсий.

Хоть оба и считали, что ей лучше лежать, они были безумно рады видеть ее. В первый день после удаления клейм они вообще не разговаривали и чувствовали себя настолько плохо, что с трудом вспомнили бы имена друг друга. Второй день оказался чуточку легче, во всяком случае, боль уже не туманила сознание так сильно, но ожоги пульсировали и не переставали напоминать о себе, а жар то начинался, то прекращался.