Солнечный огонь

Тремя минутами позже Теллифер прервал несвойственное ему молчание, хотя с полудня твердо соблюдал этот обет.

— В яму глядит, — мрачно заметил он. — На колени у колонны упала. И рыдает, благо поводов горевать у нее много! За спиной врагов человечества, коим она прислуживает, воистину чудовищные преступления.

— Пускай поплачет! — Девушка ушла с глаз долой, и в Уэринге пробудилась былая мстительность. — Дрянь. Вот кто эта Сьюзан. Мы тут не первые. Сразу видно! Лодки… самолет. А вам, голодающим, сидеть на фруктах и воде. Чудовищные преступления, тут ты, ТНТ, не ошибся!

Эстет глубоко вздохнул.

— Те преступления, о которых ты говоришь, пустяки в сравнении с ужасом, что, не сомневаюсь, творился в этом месте. Но ни слова более! Предмет слишком пугающий. Я-то обычно витаю в облаках, но неужели никто из вас не посчитал великой странностью, что, за исключением старухи, о которой нам говорил Уэринг, мы, кроме девицы, никого тут не видели?

— Ага, ты наконец проснулся? Как будто мы весь день говорим о чем-то другом.

— Разве, Олкот? Значит, пропустил мимо ушей. Думал о… Но опять же, забудем. И к какому выводу вы пришли?

— Ни к какому, мистер Теллифер, — мрачно ответил Отуэй. — Так и не смогли это объяснить. Лично я убежден, что объяснения в принципе не существует. Но, конечно же, кто-ибудь из нас дотянет до раскрытия правды. Тут главное жить и надеяться — да, жизнь и надежда! Когда факты подтвердятся, сомнения развеются. Возможно, будут разные теории, но неопределенность исчезнет! Иначе и быть не может. Ох, Уэринг! Статью-то напишешь?

— Для воскресного приложения, — небрежно уронил корреспондент. — Журналы с таким связываться не станут. Любопытно, сколько нам здесь еще сидеть! Наверняка до утра тут пробудем. Щеголи в шкурах! Торжественный прием состоится в полдень. Как там Сьюзан? Все ревет?

Последний вопрос был задан Теллиферу, но ответ на него поступил из иного источника. Невдалеке, на тихой доселе центральной площадке, зазвучала мелодия. Ту же музыку путешественники слышали, когда поднимались на пирамиду. Все пятеро, напряженно затаив дыхание, застыли на бесконечно длинную минуту.

Однако теперь у них была другая причина прислушиваться. Тогда музыка их удивила, и им мучительно хотелось узнать, кто выводил тот монотонный ритм на перекликающихся флейтах. Сейчас их интересовало не это. Они точно знали, кто играет, на чем и с какой необыкновенной целью. Все они с неожиданной благодарностью посмотрели на толстые, прочные, бронзовые, крепко запертые двери камер с маленькими оконцами.

— Сьюзан пора за дело! — наконец выдохнул Уэринг. — Фидо возвращается. Я его вижу. Она не испугалась? Наша смелая синеглазка! Боженьки ты мой! Сколько там его приползло?

— Вся… антериальная… передняя миля, а может, больше. Вот он, Фидо — пришел, чтоб я им полюбовался, — сказал Отуэй. — Эх, очки-то у меня отобрали, но я и без них вижу, что его цефалон, то бишь головной щит, отлично развит. Да он размером с бочку. А его токсикогнаты, они же ногочелюсти с ядовитой железой… Ой, мамочки! Нет, все нормально. На мгновение мне примерещилось, что Фидо повернул ко мне на тропку. А это он всего лишь многоногий пируэт изобразил. Кажется, ритуальный танец проходит здесь каждый вечер и не имеет отношения к дневному жертвоприношению. Похоже, нас припасли, как бы это сказать, на какой-то особый день или случай. Пока в пирамиде нет никого, кроме жрицы, нам опасаться нечего.

— Говори за себя! — посерьезнев, прервал его Уэринг. — Она ведет его… она ведет его по моей тропинке!

Монотонный напев флейты Пана действительно зазвучал гораздо ближе. Еще секунда, и не только Уэринг смог убедиться в том, что паре танцоров не понравилось творить свое искусство в отдалении от публики.

Камеры отделял от растительности проход шириной где-то в три метра. Такая тесная сцена выглядела откровенно недостаточной для изящных извивов и прочих выкрутасов сколопендры хоррибилис. Как истинного артиста, Фидо она не заинтересовала. Девушка, грациозно покачиваясь в такт наигрываемой ей мелодии, развернулась и пошла по тропинке обратно к центральной площади, а священное чудовище — или его часть — просто последовало за ней.

Узники наблюдали, как ужасающий спутник жрицы мелькает в свете проходов к камерам.

Голова с огромными, словно слепыми желтыми глазищами, разверстой пастью и пугающими своими размерами ядовитыми клыками вплотную нависала над сияющей короной в золотисто-рыжих волосах красавицы. Казалось, что длинные когти вот-вот сомкнутся на хрупких плечах. Но девушка ни разу не оглянулась и не взглянула вверх. Она даже не пыталась избежать столкновения со Смертью во плоти на поворотах.

Смерть, в свою очередь, уважительно уклонялась, образуя живую когтистую петлю, и продолжала свой путь следом. Тень сменялась светом, девушка шла до тех пор, пока вновь не очутилась у камеры журналиста.

Оставшейся четверке ее не было видно. Вернувшись, она шла вплотную к камерам. Раздался грохот, как будто подняли тяжелый засов. В камере хрипло вскрикнули. Что-то опять загремело, будто по каменному полу поволокли нечто металлическое. Друзья вновь увидели жрицу: она продолжала играть, держа флейту одной рукой. Второй она плавно покачивала в воздухе.

— Пока, парни! — с отчаянием произнес корреспондент. — Чертова Иезавель[6]! Она мою дверь открыла. И дала ключ от проклятущих кандалов! Приглашает меня выйти! Господи, я не пойду! В камере шахта. Я прыгну! Только вот оковы сниму.

Грубо сделанный ключ заскрежетал в громоздком замке, зазвенели быстро сброшенные цепи.

— Уэринг! — Голос Отуэя из соседней камеры звучал спокойно и твердо. — Не прыгай! Делай то, что ей нужно. Помни, жертвы тут приносят солнцу. Если бы она хотела скормить нас сегодня чудовищу, то не стала бы потчевать фруктами! Это часть предварительной церемонии. К тому же теперь у тебя руки с ногами свободны. Подчиняйся ей и выжидай. Вдруг ты сможешь всех нас спасти.

Повисло молчание, затем корреспондент ответил:

— Ты прав, Отуэй. Походим на задних лапках. Рад, что ты это сказал. Я… я выйду. Эй, ты там! Видишь, я иду? Давай же, играй!

Девушка, будто устав ждать, убрала флейту Пана от губ. Чудовище за ее спиной тотчас прекратило раскачиваться. Голова, сухо и зловеще клацнув алчными жвалами, взмыла выше. И опустилась опять, плавно минуя девушку и слишком очевидно нацеливаясь на проход в открытую камеру.

Увидев, что пленник повинуется, жрица заиграла опять. Грозная голова тут же вернулась в прежнее положение.

Освобожденный журналист угрюмо глядел на парочку. Надо же, девчушка, которую он одной левой поднять может, теперь его повелительница. Попробуешь ей противоречить или сделаешь что-то не то — умрешь. Чтобы умертвить рослого, сильного Олкота Уэринга, ей надо всего-навсего оторвать от губ золотую дудочку.

В рассветно-синих глазах по-прежнему таилась мягкая печаль. Но сейчас даже Сигзби не посмел бы посоветовать доверять этим глазам, послушно исполняя все приказы.

Ее следующее указание было подобно первому. Она снова грациозно взмахнула изящной ручкой.

— Отуэй, она и тебя выбрала, — объяснил журналист. — Я должен открыть твою дверь. Надо? Решай сам.

Ученый не утерял твердости духа и сразу дал согласие. Тем же ключом, что и оковы Уэринга, были разомкнуты бронзовые кандалы Отуэя, и он вышел вслед за репортером.

— Знаешь, — тихо сказал он, — у меня очки отобрали, и теперь я ничего дальше двух-трех метров не вижу. Надеюсь, случайно на Фидо не наступлю!

— Не шевелись! — сквозь зубы проговорил Уэринг. — Эта тварь тут повсюду. Что ей теперь нужно? А-а, понял… Сиг, твоя богиня тебя призывает!

— Я уверен, она собирается всех нас выпустить, — не впадая в уныние, предположил ученый. — В таком случае у кого-нибудь из пятерых появится шанс спастись.

— Конечно! Молодец, продолжай в том же духе.

В их ситуации представить настоящую смертельную опасность было гораздо проще, чем вообразить, каким образом судьба предоставит им долгожданный шанс.