Страница 6 из 48
Николай Шмелёв неоднократно участвовал в подготовке служебных записок, посвященных советской и мировой экономике, но их эффект был близок к нулю. Период сверхвысоких цен на нефть закончился в середине 80-х гг. За 12 лет, с 1974 по 1985 г., в казну поступило примерно 200 миллиардов долларов дополнительного дохода за проданную, в основном европейским странам, советскую нефть. По мнению Шмелёва, которое, после провозглашения гласности, он не раз высказывал публично, это был последний реальный шанс модернизировать советскую экономику со всеми ее позитивными последствиями для социального и политического развития страны. Советское руководство этим шансом не воспользовалось, истратив валюту на гонку вооружений, а также на ежегодные закупки зерна и других видов продовольствия, которые не в состоянии было производить наше сельское хозяйство.
В первой половине 80-х гг. Н. Шмелёв перешел из ИЭМСС в Институт США и Канады АН СССР, занимаясь в обоих институтах изучением тенденций развития мирового хозяйства, с особым акцентом на анализ проблем и перспектив экономических связей Восток-Запад. Он опубликовал две монографии по этой тематике и подготовил третью – «Всемирное хозяйство: тенденции, сдвиги, противоречия». Важные для него в плане профессиональной карьеры как экономиста-международника, они, однако, уже не были средоточием его творческих амбиций, с начала 70-х гг. переместившихся в сферу писательства. Не рискну утверждать, что эта смена вектора творческих устремлений была вызвана все более удушливым климатом застоя в жизни страны, в том числе в общественных науках, но это, несомненно, ускорило такую эволюцию.
В это десятилетие Шмелёв написал серию рассказов, а в 1982 г. – роман «Пашков дом», в главном герое которого угадывался автор, отчасти его профессия, некоторые события из его жизни и, самое важное, его внутренний мир, его взгляды и размышления. Шмелёву пришлось ждать без малого пять лет, прежде чем роман наконец пришел к читателю в журнале «Знамя», № 3 за 1987 г. Он прождал бы и больше, если бы климат застоя не сменился в стране освежающей атмосферой перестройки и гласности. В самом деле, уж очень безыдейным выглядело повествование о русском интеллигенте, который всю жизнь провел в библиотечном зале, по возможности держась подальше от мирской суеты, идейных баталий и политической возни. Более того, по сути, автор бросил вызов официальной идеологии, противопоставив ей гуманистический призыв к милосердию как главной нравственной основе человеческого бытия и устройства общества.
Настроения среди ученых-обществоведов, особенно в академических кругах, преобладали мрачные. Менее чем за два с половиной года, с ноября 1982 по март 1985 г., сменилось три генеральных секретаря ЦК КПСС и был избран четвертый – Михаил Сергеевич Горбачёв. Его приход вызвал неоднозначные чувства – смесь неуверенной надежды и стойкого скепсиса. Но события пошли одно неожиданней другого – перестройка, гласность… Одним из впечатляющих событий этого начала была статья «Авансы и долги», опубликованная в июньском номере журнала «Новый мир» за 1987 г. Статья была переведена на множество языков и опубликована во множестве стран. Так что вряд ли будет преувеличением сказать, что имя ее автора – Николай Шмелёв – стало известно во всем мире. Я воспринял ее как квинтэссенцию размышлений автора на протяжении 30 лет, с конца 1950-х гг. Многое из того, что в ней было сказано, я знал из наших бесед, но в своей цельности статья воспринималась как прорыв в новое пространство отечественной экономической мысли, да и не только экономической.
В «Авансах и долгах» Николай Шмелёв явил себя в трех лицах – ученого, соединяющего в себе исследователя-экономиста и мыслителя; литератора, наделенного даром яркого публициста; наконец, человека с развитым, я бы даже сказал, редким по своей органичности чувством здравого смысла.
Вкратце достоинства статьи можно изложить в пяти пунктах:
Откровенная, очень жесткая характеристика состояния советской экономики и государственной системы управления ею.
Содержательный экскурс в историю экономической политики КПСС и Советского государства, в том числе анализ обстоятельств, при которых в конце 1920-х гг. был взят курс на создание тотально огосударствленной и централизованной экономики со всеми ее изъянами и пороками.
Честная оценка негативных нравственных последствий этой экономической системы, ее несовместимости с естественными мотивами и стимулами любой экономической деятельности человека.
Резкая оценка экономической бюрократии вообще, особенно ее высшего слоя. «Коренной порок нынешней структуры хозяйственного управления, – заявлял Шмелёв, – полная безответственность высших этажей пирамиды». «Кто будет отучать наших хозяйственных руководителей, особенно высших, от феодальной психологии, кастового чванства, уверенности в своей непотопляемости, своем “Богом данном” праве командовать, в том, что они выше законов и выше критики?»[4] Это была самая рискованная часть статьи; автор вызывал огонь на себя.
Последнее по месту, но не по значению – Шмелёв назвал некоторые ключевые пункты экономической реформы, нацеленной на переход от директивной экономики к рыночной.
Статью прочли миллионы людей, и она, естественно, вызвала бурные дебаты. У нее оказалось огромное количество сторонников. Однако было и множество людей, воспринявших ее как личный вызов, потому что она поставила под сомнение то дело, которому они посвятили свою жизнь: идеологический аппарат партии и государства, – вузовские преподаватели марксистско-ленинской политэкономии и других обществоведческих дисциплин, изрядная часть сотрудников в органах массовой информации. Немало сомневающихся и даже противников статьи было и среди людей, никак не связанных с этими структурами. Одни усматривали в статье посягательство на «основы», других смущал радикализм рекомендаций автора.
Устные дискуссии в стране, публичные и частные, длились долго, а со страниц прессы исчезли очень скоро. С механизмом изъятия этой темы из СМИ я познакомился, когда в октябрьском номере «Нового мира» появились два поступивших в редакцию письма, посвященных «Авансам и долгам». Одно – очень короткое и восхищенное – подписала С. Бобкова, по ее словам, «рядовой советский человек»; второе – А. Соловьёв, доктор экономических наук, профессор кафедры политэкономии Костромского технологического института. Он объявил Шмелёва сторонником замены социализма рыночным мелкотоварным и мелкокапиталистическим производством, а статью обозвал «демагогией на грани приличия»[5]. Я написал злой двухстраничный ответ профессору и отправился с ним в редакцию журнала. Сотрудник отдела писем, мужчина лет сорока, прочел его и сказал, что текст хороший, но из ЦК КПСС уже давно поступило распоряжение выбрать два письма с противоположной направленностью, опубликовать их (что они и сделали) и закрыть эту тему. Когда я через некоторое время рассказал этот эпизод Шмелёву, он ответил, что могло быть гораздо хуже. Вскоре же после появления «Авансов и долгов» в отделе пропаганды ЦК КПСС была подготовлена разгромная статья, и публиковать ее было решено в главном печатном органе партии – газете «Правда». Остановил эту затею М. С. Горбачёв, которому, по его просьбе, Шмелёв уже не раз направлял аналитические записки, посвященные проблемам и задачам экономической реформы. Идеологическим церберам из ЦК КПСС пришлось отказаться от лобовой атаки на Шмелёва и его идеи, ограничившись отлучением автора от прессы.
Впрочем, отлучение оказалось недолгим. «Авансы и долги» круто повернули жизнь самого автора: он стал публичным человеком. В какой-то статье, появившейся после его кончины, Николай Петрович Шмелёв был назван «шестидесятником». Но конкретные люди, объединяемые этим понятием, были разными. Шмелёв мог повторить то, что однажды сказал о себе писатель Василий Аксёнов: «Если говорить о тех явлениях, которые начались в обществе, то я смело могу себя назвать скорее пятидесятником, чем шестидесятником… Я прозрел гораздо раньше, чем все другие»[6]. Прозрение Шмелёва началось в трагический день на Трубной площади, и в те годы мимо него не прошли ни статья В. Померанцева «Об искренности в литературе», ни «Оттепель» Ильи Эренбурга, ни жемчужинки русской прозы – яшинские «Рычаги» и гранинское «Собственное мнение». Не суть важно, называть Шмелёва «пятидесятником» или «шестидесятником», но он был членом этого незримого содружества по двум важнейшим критериям – нравственным императивам и критическому отношению ко многим реалиям советской и международной жизни. Вместе с тем, он не «светился», не подписывал протестные письма, не был правозащитником, к движению диссидентов относился осторожно, а к некоторым из числа самых радикальных – весьма критично. Шмелёв не считал себя и не был активистом и участию в общественной деятельности предпочитал просветительство. Был лектором от Бога, и, как воспоминали его бывшие ученики, за конспектами его лекционных курсов на экономфаке МГУ перед экзаменами выстраивались очереди.