Первый Романов

Глава 15 Царский грифон

Кровь в жилах вскипает, сердце гремит, как большой барабан-литавра. И неожиданно течение времени замедляется, становится вязким, как кисель. Враги превращаются в неторопливых черепах. Я не успеваю обдумать значение произошедшего. Мыслей нет, есть лишь царский гнев.

Мое тело само бросается вперед навстречу вскинутым вороненым стволам.

— Романов! Убей их всех! — кричит позади старик Лазарев.

И эти слова самые правильные сегодня. Вредные насекомые поплатятся.

Тресни Навь! Откуда столько ярости к ничтожным псам? Источник понятен, но именно он и удивил. Я и не знал, что так привязался к этому золотому неоперенышу, что вечно будил меня спозаранку, а во время моих сладострастных утех летал под высокими потолками моей спальни, крикливыми писками болея за своего царя…

— Огонь! Стреляйте, падлы! — вскрикивает Воронов, округлившимися глазами наблюдая за моим молниеносным приближением. Даже ледяной клинок в руке больше не вселяет прежней уверенности в предателя дворянской чести.

Я не мешкаю. Резкий взмах обеих рук и россыпь карт на миг повисают в воздухе, словно белые гирлянды. Смертоносные картонки уносятся в бойцов.

Каким-то чудом двое успевают выстрелить перед кончиной. Только затем острые уголки карт жалят им лица, засаживаются так глубоко в черепа, что только клещами и выдернуть.

Первая очередь уготована мне. Это пустяк. Время всё еще не торопливо, секунды пока что уподобились минутам, и я просто отхожу с линии атаки, благо прямо за моей спиной лишь окно со стеной.

Но второе ничтожество выстрелило прямиком по ослабевшей Кате. Не сбавляя шага, я швыряю новые карты вправо. Встретившись со свинцом, картонки взрываются. Пули, что летели по смертельной траектории, отклоняются в молоко. Но пара выстрелов все равно настигает воительницу. С тихим вскриком Катя падает с простреленным плечом и рукой.

И этот тихий звук женской боли становится последней каплей. Мои глаза подергиваются кровавой пеленой. Я ничего не вижу, кроме целей. Точнее кроме одной цели, ведь пять прихвостней Воронова умерли в одночасье. Картой я не обделил и Емельяна. Тот успел накрыться ледяным доспехом, и острая «четверка» лишь оцарапала ему закрытую белой скорлупой глотку, а после детонации оставила черную опалину на холодном панцире. Значит, выковыряю ручками.

Я перескакивая трупы, подлетая навстречу главному виновнику случившейся сегодня трагедии.

— Ты!!! — мычит Воронов из-под глухого шлема. — Кто ты такой, мать твою⁈ Как ты это делаешь⁈ Всё должно быть не так! Ты даже не должен стоять!

Чувствую, как грудь раздувает от гнева, словно кузнечные меха. С большим трудом удерживаю себя от броска горсти карт. Двумя или тремя картами Емельяна не грохнуть. Грандмастер, чтоб его. А если устроим в трапезной потасовку со взрывами и градами, жертв будет в разы больше. Надо уводить снеговика подальше отсюда.

— Нападай, холоп, это твой последний шанс. — Вливаю в голос как можно больше презрения. — Последний шанс показать, что ты хоть на что-то годен кроме, как бахвалиться и облизываться на спящих женщин.

С рыком Емельян атакует, воздух разрезает несколько широких взмахов, но я отступаю спиной, не допуская острию меча вспороть мне грудную клетку. До него с опозданием доходит, что ни один удар не достиг цели. Я же делаю кульбит назад и приземляюсь на подоконник. В ту же секунду Воронов, спеша следом, разряжается залпом ледяной картечью в упор. Но мне достаточно сделать шаг назад и выскочить наружу.

Приземляюсь на траву. В стороне валяется вырубленный Сеня подле газовой шашки. Подловили, когда патрулировал. Затем надышался газа и слёг. Понятно.

Воронов сигает за мной. На улице я уже не отступаю, ибо поддавки закончились. Поворачиваю голову в сторону «снеговика» и встречаюсь с ним взглядом. Ноги на ширине плеч, чуть приосанился, а взгляд серьезный-серьезный. Стало доходить, что новый хозяин усадьбы не так прост.

Он хлопает в ладони, и сноп кольев сыплется сверху. С моей ловкостью увернуться ничего не стоит. Перекат и следом кульбит.

— Ну, песий сын! Тебе хана! — рычу я, перехватив маленький ледяной дротик. — За Варяга!

Быстрый заряд биокенетики. Швыряю ледышку, и Воронов ловит ее шлемом. Взрыв. Емельяна пошатывает, но он уже разряжается новой атакой. А нет, он всего лишь включил осторожность. Между нами вскипает белая метровая скала или платформа. А сам поверх нее опрокидывает на меня залпы ледяной картечи.

Я приближаюсь, нивелировав град броском сдетонировавших карт. Гад пытается разорвать дистанцию, но делаю кувырок в сторону Сени и подобрав артефактный автомат, разряжаю очередь в Воронова. Ловко попал — наркоторговца подкашивает на бегу, и он катится огромным снежком, пока не врезается в стену дома. Тут я его и застаю врасплох. Не даю подняться выстрелами и бросками карт. А когда доспех уже рассыпается, подскакиваю вплотную и руками проламываю грудную клетку.

— Хотел бы я мучать тебя долго и мучительно, — рычу в слезящиеся от боли глаза Емельяна. — Дак, времени нет. Но не спеши радоваться — про твою душу я уж точно не забуду.

Резким ударом разбиваю сердце Воронова, и он падает мешком на траву. Только тогда время возвращается в прежний ритм.

Я, отойдя от стены, верхним кульбитом возвращаюсь в трапезную.

— Романов! — вопит Аркадий, сидящий на полу подле раненой Кати. — Что с Вороновым?

— Сдох мерзавец, — я подбегаю к расстрелянному другу и с печалью смотрю на ком окровавленных перьев и шерсти, что когда-то был Варягом. — Что с Меньшиковой? Жива?

— Да, но истекает кровью, — Аркадий перевязывает раны девушки обрывками скатерти. — Она сильная, продержится, но чем раньше подоспеет помощь, тем лучше.

— Я вызвал наших медиков и целителя, — сообщает Добромир, что сидит на стуле и держит в опущенной руке мобильник. — Они вот-вот прибудут.

— Хорошо, — вздыхаю, глядя на Катю. Лишь бы дотерпела. — Вы проверяли остальных? Живы?

— Да, дышат, — главный «сокол» обводит руками стол со спящими гостями. — Но вот ту девушку, что прибежала из коридора вместе с грифоном, лучше перевернуть со спины на бок. У меня сил не хватило, — виновато поясняет.

— Ага, — я переворачиваю Фросю, оперев ее спиной на стену. Легонько хлопаю девушку по щеке, но она не реагирует. — Долго они так нежиться будут?

— Не должны, — жует старческие губы Добромир. — Я за сыном слежу. Он в последние минуты начал шевелиться во сне, надеюсь, скоро пробудится.