Страница 6 из 23
Но я так не считала. Это как если бы всю жизнь тебя преследовал кто-то, кто нашептывает тебе на ухо кошмарные вещи, и одновременно колет тебя иглой между ребер, и исчезает каждый раз, когда ты оборачиваешься, чтобы его остановить. Но всегда возвращается.
Поскольку Уэйда Шейверса больше не было и мне было некому нанести визит с целью расправиться с прошлым, одна из терапевтов, к которым меня водили, решила опробовать кое-какие техники нейролингвистического программирования, чтобы я смогла в своем воображении уменьшить его настолько, насколько захочу, скомкать и выбросить. Или прогнать его щелчком пальца, будто комара, после того, как заставлю вернуть мне мою кровь. Сделать с ним что угодно.
Хорошая попытка.
Тогда-то я и решила, что, если действительно хочу от этого избавиться, нам придется закопаться глубже, чтобы я могла встретиться с прошлым лицом к лицу. Десять лет — достаточно долгий срок. Мне было уже шестнадцать, я научилась водить, но не было настолько далекого места, куда я могла бы уехать, не забрав с собой эти глубоко укоренившиеся воспоминания. Что ж, ладно, загипнотизируйте меня. Давайте посмотрим, что там на самом деле скрывается.
Доктор Ганновер делала все не спеша, с каждым шагом убеждаясь, что со мной все в порядке. Она была хороша в своем деле.
До наших первых сеансов я и не помнила, что он схватил меня в переулке между домами на Черри-драйв и Лайм-драйв. Что, правда? Я купилась на сказку о поисках пропавшего щеночка? Значит, вот как он заманил меня в свой фургон.
Еще я не помнила, как он извинился и сказал, что видел меня по соседству. До этого он похищал лишь детей, которые жили не ближе чем в тридцати восьми милях от его дома, а чаще всего — вообще в Денвере, однако теперь его самоконтроль дал слабину и он украл девочку, жившую всего в трех кварталах от него. Он слишком много времени провел, вожделея малышку, которую тем летом увидел играющей на улице, и я оказалась ну сли-и-ишком миленькой и соблазнительной.
«Но ты в этом не виновата, Дафна. Ты ни в чем не виновата».
Затащив меня в сарай, он не стал торопиться. Он растягивал время.
Говорят, это меня и спасло: то, что его заводили слезы. Можно добиться, чтобы ребенок плакал часами, если мучить его понемножку, постепенно наращивая интенсивность. Слишком много боли сразу — и он может отключиться. Но Шейверс к тому времени уже знал, как растянуть удовольствие. У него был большой опыт.
Я не помнила, что все это время он болтал, а уж тем более — о чем. Но у нас, оказывается, была та еще беседа: из него хлестали слова, а из меня — слезы. Главным образом он пытался рационализировать то, что делал. После всех предыдущих детей эта речь у него, должно быть, от зубов отскакивала.
— Тебе было бы лучше, если бы ты не родилась. Мы здесь, чтобы я смог исправить эту ошибку. Эту жестокую ошибку. — Вот какие вещи он мне говорил. — Ты этого еще не понимаешь. А я понимаю, потому что я старше и умнее. Я выбрал тебя, потому что ты особенная. Я выбрал тебя, чтобы спасти. В том мире, куда ты движешься, так много страданий, и я хочу тебя от них уберечь. Никакое счастье не искупит муки самой обычной жизни. Я хочу тебя от них освободить. Ну разве не здорово?
В конечном счете все сводилось именно к этому: к освобождению. А потом он возвращался к своим инструментам и другим потребностям, с которыми я должна была ему помочь.
«Но и в этом ты не виновата, Дафна. Ты ни в чем не виновата».
Я не помнила, как холодны были его руки, несмотря на лето, и как грубы на ощупь. Я не помнила, как трудно было отличить его голые ладони от усов, от наждачной бумаги и, в конце концов, от рашпиля.
— Уже сегодня ночью ты не будешь об этом помнить. Ты ни о чем не будешь помнить.
Хорошие девочки забывают о том, что им велят забыть.
Наверное, можно и с другой стороны на это посмотреть. Стоит ли терпеть какие угодно пытки, если чем дольше они продолжаются, тем больше вероятность, что в конечном итоге тебя не убьют?
Вот в чем была ошибка Шейверса: он потратил столько времени, что весть о пропаже ребенка успела широко разойтись. Это случилось за год до создания системы AMBER Alert, и в то время все было по-простому: эй, у нас тут девочка потерялась, так что если вы что-нибудь заметили — расскажите.
В тысяче миль оттуда, в Чикаго, Терри Шейверс наконец-то была готова к тому, чтобы помыслить немыслимое о своем муже. Она работала профконсультантом в младшем колледже, и два-три раза в год уезжала на несколько дней поучаствовать в семинарах или тренингах. Когда закончилось дневное заседание, Терри зашла в бар отеля, открыла ноутбук, чтобы проверить почту и новости из дома, и…
Ты только посмотри, еще одна девочка пропала.
Должно быть, это было для нее ужасно — прийти к такому выводу. Почему-то похищения, происходившие в округе в последние несколько лет, всегда совпадали с ее рабочими поездками, и — ой, надо же — эта последняя девочка живет всего в трех кварталах от них.
Я представляю, как она сидит в том баре, пытаясь не заблевать столик, и чувствует, что она одинока во Вселенной, раздавленная притяжением только что поглотившей ее черной дыры. Наверное, подойти к телефону было для нее сложнее всего в жизни.
Спасибо, что ты сделала тот звонок, Терри. Рада, что ты наконец-то достигла критической массы.
Было бы офигенно, если бы ты набрала тот номер за пару детишек до меня, но ведь ко всем нам осознание приходит в свой черед, верно?
Таннер просидел в доме Вала больше двух часов, прежде чем волны сотрудников инфекционной службы, казавшихся одинаковыми в своих белых защитных костюмах и масках, зеленых перчатках и мешковатых желтых сапогах, сумели перекрыть доступ к зданию. В конце концов его вывезли на изоляционных носилках — прозрачном пластиковом коконе на колесиках, по обе стороны которого были ряды перчаточных портов для оказания Таннеру неотложной помощи, если бы она ему вдруг понадобилась в пути.
Как они собираются выносить оттуда Вала — он не знал. В пластмассовом тазу, наверное, а потом принесут криминалистический пылесос, чтобы прочистить щели в беговой дорожке, а еще вырежут кусок ковра и скатают его, чтобы уж точно забрать все.
— Как вы себя чувствуете, Таннер? — этот вопрос ему задавали очень часто.
— Нормально, — отвечал он. — Все еще нормально.
Ничего другого им слышать было и не нужно, а Таннер понимал, что если начнет распространяться, то остановится не скоро: «Если под словом „нормально“ понимать то, что симптомов у меня нет, зато я охереть как напуган, потому что недавно у меня на глазах буквально развалился на части человек. Никакая известная нам болячка на такое не способна. Так с чем мы имеем дело? А вдруг это какое-то химическое или биологическое оружие и Вал каким-то образом подцепил эту дрянь как раз перед моим приходом? Так что я вздрагиваю каждый раз, когда у меня что-нибудь дернется или зачешется, и думаю, не с этого ли у него все началось».
Но никому не нужно было это выслушивать, чтобы выполнять свою работу.
Под вой сирен его привезли в карантинную палату Национального еврейского медицинского центра — комнату со стеклянной стеной, похожую на террариум с кроватью, раковиной и кучей мониторов. У него взяли мазки и проверили все жизненно важные показатели. Пульс и давление оказались повышены, но этого стоило ожидать. И анализы тоже взяли. Заполните этот шприц, этот стакан для образцов и еще вот этот, а когда сможете — то и вот этот, побольше. Кровь, слюна, моча, кал. Его так и не стошнило, но, если бы стошнило, рвота бы им тоже пригодилась.
Может, Таннеру стоило для них еще и подрочить, вот только у него от страха пропала эрекция — а так они смогли бы убедиться, что он ничего не передаст следующему поколению… он ведь и так ему уже достаточно навредил, верно?
Теперь оставалось только ждать. Следующая остановка — либо результаты анализов, либо полная утрата конструктивной целостности на глазах у врачей. Кто-то позвонил Берил, и она уже выехала, но до ее появления Таннеру нужно было чем-то себя занять, а не просто ждать, не станет ли он для докторов вторым медицинским кошмаром за день. В карантине развлечений предусматривалось примерно столько же, сколько в приемной страхового агента.