Страница 5 из 21
Но в контексте позднейшей истории республики самым важным из всех этих переселений стало одно из первых – исход из Аквилеи в Градо. По преданию, епархия Аквилеи основана самим святым Марком, и потому здешний архиепископ (впоследствии принявший титул патриарха) считался главным духовным лицом всей Венецианской лагуны и в иерархии итальянского духовенства занимал второе место, уступая лишь папе римскому. Впрочем, в те времена это было скорее почетное звание, чем залог реальной власти, потому что архиепископ (он же первый патриарх) Аквилеи Павлин не просто увел своих последователей от ереси (ведь лангобарды, все до единого, были арианами!), но и, практически одновременно, направил их на путь раскола. Останавливаться на исторических и богословских причинах этого разрыва с Римом – так называемой схизмы трех капитулов – мы не станем. Важно лишь то, что Венеция, если можно так выразиться, родилась раскольницей; и несмотря на то, что митрополия Градо в 608 г. вернулась в лоно римской церкви, раскол – в форме соперничества с архиепископом старой Аквилеи – продолжался еще почти целое столетие, на протяжении которого обе стороны упорно осыпали друг друга проклятиями и обличали как самозванцев. В конце концов спор разрешился, но прежнее единство было утрачено. Аквилея и Градо остались независимыми епархиями; власть первой из них простиралась на старые материковые земли провинции, второй – на Истрию и Венецианскую лагуну. На протяжении многих последующих поколений взаимная ревность между ними отравляла политические и религиозные отношения Венеции с континентальными городами. Но, так или иначе, древний епископский престол, на котором некогда восседал сам святой Марк, занимал патриарх Градо. Престол этот был заново воздвигнут в большой церкви, построенной Павлином и его последователями и уцелевшей до наших дней. Посвящена она, как ни странно, не упомянутому евангелисту, а святой Евфимии – предводительнице группы местных девственниц, претерпевших мучения в Аквилее вскоре после исхода переселенцев в Градо. Но именно с этой церкви началась долгая история ассоциаций между святым Марком и Венецией, продолжившаяся 250 лет спустя, когда мощи евангелиста перевезли из Александрии.
Благодаря столь неожиданному и активному притоку новых постоянных жителей Венеция стала быстро развиваться, но назвать ее городом еще было нельзя. Острова Риальто, на которых стоит современная Венеция, в VI–VII вв. оставались в основном незаселенными, хотя Нарсес и построил на них две церкви. На том этапе будущая республика представляла собой группу островных общин, разбросанных по обширной территории и не связанных между собой практически ничем, кроме уз формального единства, наложенных византийским правительством. Даже ее латинское самоназвание, Venetiae (букв. «Венетии»)[9], представляло собой форму множественного числа. Единого центра не имелось: в Эраклее располагалась резиденция византийского наместника, в Градо – престол патриарха, но и Эраклея, и Градо оставались, в сущности, большими деревнями. Торчелло как торговый центр был богаче их обоих, и соседи его недолюбливали, хотя и признавали его экономическое превосходство. Подобные трения, пожалуй, возникали неизбежно: венецианцы VII в. утратили ту идиллическую невинность, которая так поразила Кассиодора в VI столетии. И трибуны, и новоприбывшие епископы непрерывно соперничали между собой, а разногласия между общинами все чаще перерастали в открытые столкновения, предотвратить которые византийским властям было не под силу. Имперское представительство в Эраклее только мешало венецианцам выдвинуть из собственной среды такого лидера, который сумел бы их объединить. И кто знает, сколько бы сохранялась эта неудовлетворительная ситуация, если бы не события 726 г., повлекшие за собой тяжелый кризис и в конечном счете падение византийского господства в Италии.
Кризис начался с того, что император Лев III повелел уничтожить все иконы и святые изображения в своих владениях. Последствия такого указа не заставили себя долго ждать и оказались поистине сокрушительными. Повсеместно вспыхнули бунты; в особенности бурно возмущались монастыри. В восточных провинциях империи почитание икон к тому времени достигло такого размаха, что при крещении образы святых нередко заменяли крестных родителей. Подобные крайности неизбежно породили иконоборческую реакцию, так что здесь указ Льва III получил некоторую поддержку. Но в западных областях, более умеренных и ничем не заслуживших таких суровых мер, новые законы были с негодованием отвергнуты. Итальянская провинция империи при воодушевленной поддержке папы Григория II восстала против своих хозяев. Павел, экзарх Равенны, был убит, а прочие византийские ставленники вынуждены спасаться бегством. По всему экзархату мятежные гарнизоны (комплектовавшиеся из местных жителей) выбирали собственных командиров и провозглашали независимость. В Венецианской лагуне выбор общин пал на некоего Урса (или Орсо) из Эраклеи. Он встал во главе бывшего правительства провинции и получил титул dux (лат., предводитель; военачальник, командир; правитель; государь).
В этом последнем происшествии не было ничего из ряда вон выходящего: то же самое происходило тогда и во многих других мятежных городах. Но только в Венеции, в отличие от прочих городов, назначение Орсо положило начало непрерывной традиции, сохранявшейся более тысячи лет, а его титул, под влиянием венецианского диалекта принявший форму «дож», перешел к преемникам, общее число которых за всю историю республики достигло ста семнадцати.
Одна из самых раздражающих особенностей ранней венецианской истории – постоянные расхождения между истиной и легендами. Полагаю, мои читатели уже получили возможность в этом убедиться; а те, кто знаком со стандартными английскими трудами на эту тему, наверняка припомнят, что историю происхождения дожей сами венецианцы в прошлом трактовали совсем иначе. Это и неудивительно: если упорно стоять на том, что Венеция «родилась свободной», то невозможно согласиться с теорией, связывающей зарождение республики с бунтом против иноземных угнетателей. Поэтому официальная версия гласила, что в 697 г. патриарх Градо созвал всех жителей лагуны на общее собрание в Эраклее. Указав, что их внутренние распри ставят под угрозу все будущее страны, он предложил венецианцам избрать единого правителя вместо двенадцати трибунов. Так и был выбран первый дож Паоло Лучио Анафесто, вскоре заключивший мирный договор с королем лангобардов Лиутпрандом.
Сама по себе эта версия звучит вполне правдоподобно и вызывает уважение хотя бы в силу своей древности: она восходит к началу XI в., к самому раннему из дошедших до нас трудов по истории Венеции, автором которого считается Иоанн Диакон. Более того, именно с Паоло Лучио начинаются все списки дожей, а его воображаемый портрет возглавляет длинную галерею полотен на стенах Зала Большого совета. Беда только в том, что ни дожа, ни даже простого венецианца по имени Паоло Лучио Анафесто попросту не существовало. Договор с Лиутпрандом тоже никто не заключал. Из первоисточников нам известно лишь то, что некий правитель (dux) Павликий и его военный магистр Марцелл закрепили границу Венеции в окрестностях Эраклеи и что эта граница впоследствии была признана лангобардами. Венеция, как мы теперь знаем, была в тот период провинцией Византии. Поэтому очевидный и, более того, единственно возможный вывод из этого свидетельства – что загадочный Павликий был не кем иным, как Павлом, экзархом Равенны, правившим с 723 г. и до своей гибели от рук мятежников в 727 г.; и к тому же самому году Иоанн Диакон относит смерть Паоло Лучио! Невозможно представить, чтобы официальное закрепление границы обошлось без участия имперского наместника, равно как и без второго по старшинству лица в провинциальной иерархии – военного магистра Марцелла, который в результате аналогичной игры воображения вошел в историю как второй после Паоло Лучио венецианский дож. Историки Венеции строили свои теории на таких же зыбких песках, на каких был возведен и сам город.
9
Принять традиционную историю этого названия было бы приятно, но очень нелегко. Франческо Сансовино (высокообразованный сын архитектора Якопо Сансовино, автор труда «Венеция, град благороднейший и несравненный» в тринадцати книгах, опубликованного в 1581 г. и по сей день остающегося одной из величайших работ, посвященных этому городу) излагает ее в таких словах: «Некоторые держатся мнения, что слово сие, VENETIA, означает VENI ETIAM, сиречь “приходи снова и снова”, ибо сколь бы часто ни приходил ты, всякий раз увидишь нечто новое и узришь новые красоты».