Страница 86 из 95
66. Приговор
Я взлетела. Мир сузился до маленького шарика. Удовлетворение, которое хотелось испытывать и испытывать, хотелось заглянуть за грань. Энергия клубилась, жизнь наполняла меня, перетекая из бесконечного, бессмертного источника, скапливалась в ладонях мерцающим озером. Ее было много, больше, чем я могла представить, чем я могла бы вместить.
Смех беса оборвался, но это уже не беспокоило меня. В любой момент я готовилась разлететься на миллиард атомов, и это тоже будет прекрасно.
Но мир оказался жесток. Показал мечту и исчез. Выключился, как лишенный питания монитор, оставив меня плавать в непроницаемой тьме ночи. Неужели так выглядит смерть? Жаль, но ничего прекрасного в ней не было.
Запах был ужасен, казалось, он ввинчивается через ноздри прямо в мозг. Я попыталась отодвинуться, но он упорно следовал за мной. Я застонала, но не услышала собственного голоса. Вонь усилилась. Веки были сделаны из стекла, тяжелого и хрупкого, одно движение – и кожа осыплется осколками. Но я все же попробовала. Неимоверное усилие – и картинка мира вернулась, мутная, расплывчатая, будто смотришь через тонкую льдинку или замерзшее разукрашенное узорами стекло промерзшего автобуса. Теплое дыхание понемногу растопило лед, и изображение обрело четкость, свет. Кто-то невидимый повернул рычаг, и вернулись звуки.
– С возвращением, – ласково поприветствовал меня вестник и улыбнулся.
Я моргнула, веки остались целыми, но тело, казалось, состояло из инея, странное хрустящее чувство заморозки не проходило. Ощущение такое, будто тело обкололи новокаином, как на приеме у стоматолога десны. Вдох, грудная клетка с хрустом поднимается, выдох – с ним же и опускается. Я сжала пальцы, никакой боли, легкое неудобство и потеря чувствительности. Кожа ладони не чувствовала прикосновения подушечек пальцев, ни малейшего.
– Фт-фф. – Вышло не слово, а смазанный звук, я провела языком по зубам, убеждаясь, что они на месте. – Фто слуф-ф-филофь?
– Ты нам скажи, – ответил холодный голос, в поле зрения появился Седой, вгляделся прозрачными глазами в мои и исчез.
Взгляд сфокусировался на переплетении цепей на потолке, на их металлическом блеске. Я в кабинете, на диване. Убедившись, что я не собираюсь покидать их, Александр убрал вату с мерзким запахом. Хрупнуло, и руку кольнула боль, первый признак возвращения чувствительности. В вену потекло что-то горячее, что-то, заставляющее кровь двигаться. Странное онемение тела отступало перед горячим потоком. Вестник приподнял мне голову и поднес к губам чашку. Я глотнула, подавилась и закашлялась.
– Я предупреждал, что не целитель
– Мужчина похлопал меня по спине, помогая сесть.
– Да, – прохрипела я, – но водка?
Он развел руками.
– Она и так перебрала, – вмешался тихий голос.
Я повернула голову, мышцы все еще отдавались тихим хрустом. Кирилл сидел в кресле, бледные пальцы обхватывали квадратный бокал с янтарным содержимым.
– Кто бы говорил, – машинально ответила я и тут же пожалела о сказанном.
Седой сделал длинный глоток и перевел взгляд куда-то за мою спину. Я медленно последовала за ним, уже догадываясь что, вернее, кого он хочет мне показать.
На полу возле двери, которую больше никто не охранял, лежали два тела. Мужчина, черные глаза которого закрылись навсегда, белая, как алебастр, кожа и яркая, вызывающая рана на животе. Брежатый был мертв. Рядом, карикатурное отражение первого тела, находилось второе. На животе, раскинув руки и ноги в стороны, с атамом в спине лежал Иван. Бессмертник умер. Я икнула.
– Когда он встанет? – спросила я, категорически не желая находиться поблизости от секретаря в этот момент.
– Никогда. – Кирилл сделал неторопливый глоток, Александр подал мне чашку, но я оттолкнула руку вестника, возможно, излишне сильно, прозрачная жидкость плеснулась на руку. – Ты убила его окончательно, выпив все его жизни. Ты всегда была жадной.
Я пялилась на отделанную зеленоватым камнем рукоять, которую никто не потрудился вытащить из тела Ивана. Убийство всегда убийство, и неважно, для чего обнажаешь оружие, на какую удачу и резервы организма противника рассчитываешь. Применяя железо, будь готов к последствиям. Я сглотнула и отвернулась.
Александр сложил свои пузырьки и ампулы в уже знакомую аптечку.
– Значит, Орихор? – спросил он вроде бы в пустоту.
– Значит, – не глядя, ответил Кирилл.
Я вспомнила, как бестелесый уходил там, на калиновой тропе, оставляя меня наедине с джином. С врагом. Вряд ли он не смог просчитать варианты развития событий. Но он ушел. Без малейших сомнений. Обычная смертельная пакость или осознанное предательство?
– Вполне ожидаемо, хозяин. Он молод. Он ожидал приключений с ежедневным поеданием детей и девственниц.
Я нахмурилась, вестник чуть улыбнулся, уловив мое недовольство его словами, его враньем, последнее, что он стал бы делать, это искать оправдания бестелесому.
– Предательство будет наказано. – Кирилл отставил бокал и встал. – Орихор сменил тело. Найди его. – Он подошел к столу, выдвинул ящик и выложил на блестящую поверхность мою пару клинков, серебро охотничьего ножа никто не отчистил от крови. – Беса можно убить. – Седой выхватил из стакана с карандашами и ручками черный маркер и скомандовал. – Руку.
Вестник выполнил команду по-военному четко, быстро и не задавая вопросов, протянул ее вперед, готовый даже к тому, что может лишиться пальцев в одно мгновение. Несколько резких черных росчерков, и на тыльной стороне ладони появилась буква «Р» в ореоле двойных и одинарных черточек, нанесенных под разными углами. Моих знаний хватило, чтобы опознать в рисунке руну. Раньше их вырезали ножом, теперь можно обойтись и обычными чернилами.
– Не в этом мире, а в родном безвременье проклятый смертен и боится серебра так же, как и другая нечисть.
– До ближайшего перехода больше сотни километров. Дело затянется.
– Вестник задумался.
– Сегодня, – резко бросил Седой, – ты сделаешь это сегодня.
Он подошел к холодильнику, дернул за ручку. Блестящий металл отразил белоголового мужчину в черных брюках и водолазке. Дверца открылась с громким чмоканием, открывая ряды пробирок, колб и баночек с крышками. От маленьких двухсотграммовых, прозванных в народе майонезными еще до того, как тот стали паковать в пакеты, до трехлитровых банок, в которые были закатаны отнюдь не огурцы. Кирилл взял с нижней полки пузырек и подал вестнику. Дверца, чмокнув, закрылась.
Стеклянная емкость, которую привычней увидеть в аптечке, чем в холодильнике. В таких продавался жидкий парацетамол, купленный мною один раз на всякий случай и благополучно простоявший пару лет без дела, так как Алиса даже ни разу не чихнула. Еще в такие разливали борный спирт, помогавший при отите, уши болели у меня, и пузырьки с трехпроцентным раствором сменялись часто. Или салициловую кислоту, уж зачем мне она понадобилась, сейчас не вспомнить. Бутылочка завинчивалась голубой крышкой, которую мы с дворовыми пацанами называли «горшок». Самый дешевый и распространенный экземпляр в коллекции для игры в крышечки. Самой дорогой была крышка от пузырька с йодом – фестивалька. Сейчас их место заняли куски картона, именуемые фишками.
За прозрачными стенками пузырька перекатывалось что-то эфемерно-белесое.
– Концентрированное безвременье, – пояснил Седой. – Объема хватит, чтобы заполнить помещение до ста квадратов. – Александр взвесил бутылочку в руке и убрал в карман брюк. – Найди его, погрузи в non sit tempus и убей. Руна разума сохранит твой мозг от двух до пяти минут, потом сгорит, так что не мешкай. Серебро, – он указал на мои клинки, – срок до заката. Вопросы?