Чернила

— Я всегда делаю татуировки.

— Не так, — она сжала его пальцы. — Ты ни за кого не ручался с начала цирка. Ни разу.

— Ах, вот чего ты хочешь.

— Думаю, об этом важно поговорить. Ты не можешь сделать ее фриком. Мы с Фрэнком уже сказали, что не хотим медиума в цирке. Это не представление, и мы не установим ей кабинку для гаданий.

— Она и не будет в кабинке, — он не хотел, чтобы она была там, где он ее не видел. Хоть он не мог объяснить странное чувство.

Букер не любил защищать людей, которых не знал. Он заботился о других циркачах, потому что они были семьей. Он все сделал бы для них, как для мальца. Но это не означало, что он так относился к чужакам с улицы.

Эта девушка? Он не мог это объяснить. Что-то в ней заставляло его сердце биться чаще, а страх — бурлить в груди.

Она не могла о себе заботиться. Может, в этом было дело. Все в ней было хрупким и крошечным. Он не хотел, чтобы она так ходила по миру.

Букер покачал головой и вонзил иглу чуть сильнее, чем нужно, в предплечье.

— Она просто ребенок, Эви. И все.

— Не ребенок. Все в ней увидят красивую женщину, у которой была тяжелая жизнь.

— Что? Переживаешь из-за того, что я с ней сделаю?

Эвелин раздраженно выдохнула.

— Букер.

— Звучит так.

— Я вижу, что ты делаешь с собой, и я не представляю, как ты делаешь это с кем-то еще. Прошу, скажи, что ты не собираешься делать на ней татуировки.

— Я еще не знаю, что делать, — но ему нужно было что-нибудь придумать, и быстро. Другие артисты не дадут ей оставаться тут долго. Это было опасно для всех.

Татуировки на ней? Та белая кожа не видела раньше иглы. Девственная кожа.

Боже, он затрепетал от одной мысли. Игла на его руке соскользнула и чуть не прорезала крыло дракона, обвивающего его руку. Он не должен был так думать.

Но теперь думал.

Она хорошо перенесет боль? Вряд ли. Он видел, как женщин татуируют раньше, когда его еще окружали убийцы и воры. Они думали, что стиснут зубы и вытерпят это, но даже у взрослых мужчин были проблемы.

Женщины терпели пару минут. Они держались, но боль ударяла по ним. Боль настигала всех в конце.

Она будет дрожать в кресле, может, даже умолять его остановиться, потому что не хотела продолжать. Но если она хотела быть фриком в цирке, ей нужно выступление. Ей нужно было делать что-то на сцене, а не сидеть в кабинке.

Чем больше он думал об этом, тем вероятнее было, что он сделает ей тату. Вся та кожа была его. Каждый дюйм чистоты ее тела, где кожа была страницей, на которой Букер мог написать историю. Новую историю. Ту, что сделает ее сильнее, чем раньше.

— Я знаю этот взгляд, — прошептала Эвелин. — Ты собираешься это с ней сделать?

— Ей нужно убежище.

— Это не означает, что мы должны им стать. Ты можешь отпустить ее.

Он много раз отпускал. За годы Букер ясно дал понять, что ему плевать на других. Он не видел людей никак иначе, кроме как тем, с чем приходилось иметь дело. Жизнь была не такой важной в огромной схеме вещей, потому что тысяча других жизней заменит одну, которую он забрал.

Но не было никого, как она.

Он пожал плечами и опустил тату-пистолет.

— Я не знаю, почему я не могу, Эви. Она остается тут, и я сделаю из нее артистку, на которую все захотят смотреть.

— Я не знаю, как ты это сделаешь.

— Есть свои хитрости.

Змея на его шее подвинулась, отделилась от его кожи и скользнула по руке. Эвелин много раз это видела — это было его выступлением — но змея редко покидала его шею.

Ее глаза расширились, и она глядела на цепи на его горле, такие же, как на запястьях и лодыжках. Она видела все это раньше.

— Букер, — шепнула она с тихим вопросом, который не стоило задавать.

Цепи были личным. Они были первыми татуировками на его коже, и из-за них он стал меньше человека. Монстром, которого никто не хотел впускать в свою жизнь.

Букер был Гробовщиком, он приходил в последний миг, мог погрузить ладони в грудь другого человека без колебаний. Без сожалений.

Он сглотнул и смотрел, как змея путешествует по его телу, поднимается и пробует языком воздух.

— Я должен это сделать, Эвелин.

— Должен? Или просто хочешь?

У него не было ответа. Конечно, было и то, и другое. От мысли, что он сделает ей татуировку, колени дрожали. Хотелось что-нибудь разбить. Он никогда не был так связан с женщиной. Даже его мать не вызывала в нем такое желание защитить.

Он покачал головой и взял тату-пистолет, который был его соблазном и проклятием.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Эви.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня и сказал, что не хочешь навредить той девушке.

— Я не хочу навредить ей, — но он не поднял головы.

Потому что часть его всегда будет хотеть навредить ей. Та же часть, которая хотела снова видеть кровь на его пальцах, хоть он отмывал их часами после каждого убийства.

Его отец говорил, что эта часть была демоном в нем. Хотя тогда его демон казался хорошим.

Он не был плохим. Он знал это в глубине души. Эвелин и остальные показали ему, что в жизни есть не только тьма и тень. Но он не мог прогнать желание ощутить боль, вести не просто тихое существование. Люди не понимали его желание, жажду трудностей в жизни. Жизнь была скучной. Люди хотели белую ограду, жизнь, где они делали каждый день одно и то же, пока не умерли.

Он не хотел этого. Он хотел ощутить нечто большее, как иглы под ногтями, которые напоминали, что боль существовала. Если бы он забыл о тьме мира, принял бы свет как должное.

Это было нормально? Наверное, нет. Он не думал о том, что было нормально.

Эвелин вздохнула и встала. На обратном пути она провела пальцами по его плечу и шепнула:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Он не знал. Конечно, он не знал, что делал.

Как только тот комочек света прошел в их дом, он перестал думать здраво. Он хотел ощутить, как она ерзает под ним. Как она шепчет в его ухо все темные слова, какими он называл себя. Но она могла так не думать. Она была чистой, невинной, и кровь останется на ней от его пальцев, если он заденет ее.

Жаль.

Он хотел запутаться пальцами в тех бледных волосах, сделать из них колтун и держаться за него. Он хотел водить губами по ее челюсти, делая ее своей навеки. Каждый дюйм ее кожи будет заклеймен, когда он закончит с ней.

Она не покинет цирк, не ощутив его прикосновение. Что он сделал ее не просто женщиной.

Букер сделает ее монстром, как он. Существом, которое все будут сразу узнавать по его клейму.

Сначала нужно было понять, как будет выглядеть это клеймо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Они сказали, что она должна увидеть шоу, а потом соглашаться быть в их цирке. Ирен решила, что это логично, и согласилась. Они усадили ее на стул в ряду, подальше от толпы, и сказали наслаждаться. Она все-таки еще не видела цирковое представление.

Она не думала, что это будет… так.

Эвелин выдыхала огонь. Настоящий огонь лился из ее тела. Бородатая Клара пела голосом ангела, так не должна была уметь петь человеческая женщина. Даже остальные, Том Палец и Кроха, могли поднимать невозможные веса и вытворять трюки, на которые их тела не должны быть способны.

Когда они выкатили бак с юношей, она охнула. Он утонет! Но она увидела жабры на его горле. Его большие глаза смотрели на нее с печалью, от которой болела душа.

Они были потрясающими.

Теперь их сомнения насчет нее были понятнее. Конечно, они хотели выступать. Хотели того, кто будет поспевать за ними, а не указывать на человека в толпе и передавать ему, что хотела сказать мертвая сестра.

Ее выступление будет проще всего назвать обманом. Многие люди умели читать остальных, притворяться, что видят мертвых, и многие так делали. Некоторые даже ходили незадолго до этого в церковь. Духи злились на слова таких людей. Они не передавали то, что хотели знать их любимые.

Ее чуть не проглотили духи, которые отчаянно пытались получить ее помощь. Ирен все еще видела кошмары о мертвых вокруг нее.