Страница 21 из 24
– По спине меня не хлопай и не заигрывай со мной, коли ежели при Трифоне Иваныче.
– Ну?! Неужто приревновал, старый пес? – спросил Пантелей.
– Как ты смеешь его так называть!
– Да ведь он не слышит.
– Мало ли, что не слышит. А ты все-таки не моги. И по спине меня хлопать не моги, и под мышки хватать не моги, и щипаться не моги.
– Ну, это при нем. А без него-то все-таки можно?
– Дуралей ты эдакий. Да ведь ты мне племянник, так нешто можно с теткой!.. – проговорила Акулина и улыбнулась.
– Ну какой племянник! Седьмая вода на киселе.
Акулина погрозила пальцем и прибавила:
– Ты нишкни и говорить об этом Трифону Ивановичу.
– Ну вот… С какой же стати я буду рассказывать?
– Ну, то-то… Он уж и так в большом сумлении. Про паспорт твой спрашивал, спрашивал, с какой стороны ты мне племянник.
– Приревновал, старый шут, так и есть, приревновал.
– Ну, то-то. Помнишь, вчера-то как он на тебя накинулся, когда ты меня поперек схватил? И что это у вас за извадка такая – хвататься!
– Да ведь вчерась хмельные были. Ну ладно, при нем буду держать ухо востро.
– Да и без него.
– Неужто уж и совсем племяннику с тетенькой шутки пошутить нельзя? – спросил Пантелей.
Акулина улыбнулась и отвечала:
– Только тогда можно, когда я сама скажу, что можно.
– Ну ладно, спасибо и на этом. А только ведь молодой-то все лучше старого.
Акулина ласково мазнула его рукой по щеке и сказала:
– Да замолчишь ли ты, неугомонный! Ну и чтобы величать меня по-дамски: Акулина Степановна и «вы», потому я теперича дама, – продолжала она.
– Будем чувствовать.
– И чтобы всякую почтительность соблюдать…
– Рады стараться.
Пантелей помолчал, ухмыльнулся и спросил:
– И как это только, Акулина Степановна, угораздило вас так Трифона Иваныча в руки забрать и в хозяйки забраться?
– Не твое дело, вот что.
– Талан, большой талан у вас, Акулина Степановна.
– Погоди. Не то еще будет.
– Ну а ежели муж к себе вас потребовает?
Акулина вся изменилась в лице и спросила:
– Да разве он что проговаривал насчет этого?
– Да был разговор. Я на чугунку садился, так виделся с ним, – дал ответ Пантелей.
– Что же он говорил?
– «Забаловалась, – говорит, – там у меня Акулина. Надо, – говорит, – к себе вытребовать да поучить хорошенько».
– О господи! Неужто так и сказал?
– Так и сказал. Да еще хуже: «Я, – говорит, – у ней уксусное-то поведение по-солдатски вышибу. Я, – говорит, – красоту-то у ней с лица в месяц спущу».
– Да неужто он, голубчик, слышал что-нибудь?
– Еще бы не слышать! Слухом земля полнитси.
– Да от кого же он слышать-то мог? Ведь я, кажется…
– А земляки-то наши здесь у тебе бывали, чаи да кофеи распивали. Ведь они не с выколотыми глазами были и не оглушенные. Видят, в каких ты нарядах щеголяешь, слышат, какие о тебе разговоры идут.
– И то правда, и то правда. Ведь я старосту-то Ивана Гаврилыча, уж ключницей бывши, и чаем поила, когда он на праздник в деревню ехал, и все свои наряды ему, дура, показывала. Ах я окаянная, окаянная! Он мужу-то все и рассказал.
– Он, он. Да и другие тоже.
– И другие, и другие. И перед другими нарядами хвасталась.
– Ну вот… Сама себя раба бьет за то, что худо жнет. А теперь казнись.
– Так, так… А ведь у меня и паспорту скоро срок. На новый надо обменять. Вдруг как нового-то мне не вышлют?
– Надо откупаться. Больше делать нечего.
– Надо, надо, голубчик, надо, Пантелеюшко. Поди только, дорого потребует?
– Это уж само собой. За такое дело дешево и взять нельзя.
– Ах, грехи, грехи! Вот грехи-то ведь какие, – качала головой Акулина и вздыхала. – Да что ж ты, Пантелеюшко, раньше-то мне об этом ничего не сказал? Не сказал, что с мужем виделся, что муж тебе про меня такое эдакое говорил, – попрекнула она Пантелея.
– Да ведь ты не спрашивала.
– Не спрашивала, не спрашивала. До мужа ли мне теперь?.. Впрочем, чувствовало мое сердце насчет всего этого, чувствовало!
Акулина совсем затуманилась.
– Ну чего ты? Погоди, обойдется дело – малина будет, – утешал ее Пантелей. – Пошлешь ему денег побольше.
– Да уж я, голубчик, и так ему двадцать рублев перед праздником выслала.
– Двадцать рублев! Велики ли это деньги! Тут Трифону Иванычу придется и порядком распотрошиться, коли захочет тебя удержать, – произнес Пантелей, поднялся и сказал: – Ну, Акулина Степановна, я пойду к хозяину в лавку.
– Иди, иди, Пантелеюшка. Он тебя пошлет со старшим приказчиком, чтоб все тебе из одежи искупить. Ты примеришь на себя, выберешь, а старший приказчик деньги заплатит.
– Прощенья просим, тетенька Акулина Степановна.
Пантелей поклонился, тряхнув волосами, и вышел из столовой.
XXV. Первый дебют «невров»
Словно взвод солдат прошел по кухне, громыхая сапогами. Это были приказчики Трифона Ивановича, вернувшиеся из лавки. На второй день рождественских праздников они заперлись часа на два ранее обыкновенного. С ними пришел и сам Трифон Иванович. Явился и Пантелей с узлом купленной ему «купецкой одежи». Пойдя в комнату, Трифон Иванович сиял улыбкой. Акулина между тем сидела около стола пригорюнившись. Известие о том, что муж хочет ее вытребовать к себе, «дабы поучить», крепко затуманило ее. Трифон Иванович осмотрелся по сторонам и, видя, что он находится глаз на глаз с Акулиной, подошел к ней и поцеловал ее.
– Ну, все, что ты просила, исполнено. Пантелей обмундирован, – сказал он, подсаживаясь к ней. – Завтра может и в лавку с приказчиками идти.
Акулина ничего на это не ответила.
– Что ж ты сидишь и молчишь? – продолжал Трифон Иванович. – Словно будто и не рада, что я так о Пантелее забочусь.
– Что же мне радоваться-то так особенно?
– А зачем же ты так особенно просила, чтоб я обмундировал его и взял к себе в приказчики? Ведь я одежи-то на сто рублей ему накупил.
– Ну, спасибо.
– Полгода ему заживать эти деньги придется. Ты уж скажи ему, чтобы он старался, потрафлял, да и старшего приказчика слушался.
– Скажу.
– Ну, то-то. А не будет слушаться и не будет потрафлять, то и одежду у него отберу, и его самого прогоню опять в деревню.
– Вас на безобразие-то хватит, вас на это только и взять, – отвечала Акулина и отвернулась.
Трифон Иванович подозрительно посмотрел на Акулину и пошел переодеваться из сюртука и сапог в халат и туфли, свою обычную домашнюю одежду. Переодевшись, он вернулся опять в столовую и застал Акулину все в том же положении, как и оставил: она сидела пригорюнившись.
– Что с тобой, Акулина Степановна? Что ты затуманилась? – спросил Трифон Иванович ласково и хотел обнять Акулину, но она оттолкнула его прочь.
– Подите вы! И без вас тошно, – сказала она.
– Что такое? Что такое стряслось?
– Чувствую, что невры будут, – вот что.
Трифон Иванович удивленно открыл глаза.
– Каки таки невры! Что за глупости? – задал он вопрос.
– А какие невры, какие у всех настоящих дам бывают. Под сердцем вот что-то мутит, и голова как бы не на месте.
– Объелась, верно. Ты гуся-то с капустой не прикончила ли?
– Стану я всякую дрянь есть!.. Просто чувствую, что невры будут.
– Выпей мятных капелек. С них живо нутро осадит.
– Лакайте сами, коли хотите, а мне не надо.
Трифон Иванович, дабы чем-нибудь развлечь Акулину, крикнул к себе старшего приказчика. Старший приказчик явился.
– Этот вот молодец, которому ты, Алексей Иванов, одежду покупал, племянник Акулины Степановны, – начал Трифон Иванович. – По нашей торговле он мало смыслит, но по просьбе Акулины Степановны я взял его в приказчики на место Андреяна.
– Слушаю-с, – отвечал старший приказчик. – А только ведь у нас из наших мальчишек есть подросточек, так его бы лучше в приказчики.
– Ну уж, мало ли, что там! Акулина Степановна просила, и это я для нее. Нашего подросточка мы к Пасхе сделаем приказчиком. А теперь возьмись за Пантелея и приучай его. Отдаю тебе его под начало. Учи его, наблюдай, втолковывай.