Страница 18 из 24
– Вот тебе ключи и иди в лавку.
– И лодырю этому прикажете в лавку идти? Ведь вы его изволили в приказчики взять, – не унимался старший приказчик.
– Нет, нет… Пускай покуда дома сидит. Об этом еще надо подумать. Я с тобой сегодня вечером посоветуюсь. Ступай.
Приказчик поклонился и вышел из столовой. Трифон Иванович схватился за голову.
– Ах, как нехорошо все это вышло! – прошептал он. – А все из-за вас, из-за чертей! – злобно взглянул он на Акулину. – И чего мы все словно с цепи сорвались!
– Ну, ничего… Праздник… Обойдется все, и малина будет, – отвечала та.
– Перед своими-то совестно… Глаза бы не глядели.
– Да полноте… Бросьте…
В дверях показалась всклокоченная голова Пантелея. Он был в ситцевой рубахе и босиком. Лицо его было опухши.
– А я, хозяин, к вам с жалобой на ваших молодцов. Эво какой синяк мне сегодня ночью под глаз насадили! – начал он. – Нешто это возможно? Ведь это безобразие.
– Вон! – заорал на него Трифон Иванович. – Как ты смеешь лезть без спросу в хозяйские горницы!
Акулина тоже замахала Пантелею рукой, чтобы он уходил. Пантелей повел недоумевающе глазами и скрылся.
– Ну, оказия! – прошептал Трифон Иванович, опустился на стул, облокотился на стол и подпер руками опущенную голову. К нему приблизилась Акулина, обняла его и тихим, вкрадчивым голоском произнесла:
– Головка со вчерашнего болит у вас, голубчик? Поправиться надо – вот оно сейчас и полегчает. Сем-ко я вам рюмочку поднесу. Рюмочка не повредит. Рюмочка сейчас и печенку очистит, и в голову с приятством вдарит.
Она налила рюмку водки и поднесла Трифону Ивановичу. Трифон Иванович выпил.
XXI. Нимфа ставит на своем
На второй день рождественских праздников Трифон Иванович обедал дома, вместе с Акулиной. Акулина пробовала было сделать так, чтобы и Пантелей обедал вместе с ними, но Трифон Иванович наотрез отказался.
– Прислужающему – и прислужающая честь. Ты знаешь, у меня не заведено, чтобы прислужающие вместе с хозяином обедали, – сказал он Акулине. – Хочешь, чтобы он жил на приказчицкий манер, пусть пока живет, нет – поворот от ворот.
Акулина не настаивала и только спросила:
– А отчего вы говорите «пока»?
– А оттого, что есть у меня воображение дворником его в доме сделать, и тогда он будет на дворницком положении.
– Нет, нет, я не хочу дворником… Я хочу, чтобы он был чисто одемшись и на купеческий манер ходил. А то что это такое: тетка в дамы вышла, а племянник на сером положении. Нет, нет, нешто можно даме с дворником якшаться?
– А зачем же тебе с ним якшаться-то? – подозрительно задал вопрос Трифон Иванович.
– Как зачем? Кровь… Ведь он кровная родня… Кровь-то свою из горницы не выгонишь. Ино придется и чайком попоить у себя в горнице.
– Да ведь и на приказчицком положении он будет, так все равно будет чай пить с приказчиками, а не с нами.
– Да я про вас и не говорю. Может быть, я вздумаю подчас у себя в горнице его чайком попоить. Ведь кровный племянник.
– Да племянник ли? – протянул Трифон Иванович.
– Ну вот! Опять ревность! Экий вы какой невероятный человек!
– А вот пусть прежде паспорт покажет. Коли вы с ним одной фамилии, то, значит, племянник.
– Что ж, смотрите и паспорт… – пробормотала Акулина и слезливо заморгала глазами. – Ведь какой вы обидчик, право. Ничему не веруете… Неужто уж я столько-то не заслужила?
– Кто тебе говорит, что не заслужила! А мне, как хозяину, все равно от него паспорт отобрать следует. Ведь прописать парня надо… Он чей племянник-то: с твоей стороны или со стороны мужа?
– Да что вы, как становой на мертвом теле, меня расспрашиваете! – раздраженно сказала Акулина.
– Да ведь я его в люди к себе беру, так должен же я спросить.
– Вы вон и Анисью брали в люди, да так не расспрашивали.
– Да что у тебя язык-то переломится, ежели ты скажешь мне, с чьей стороны он племянник, – с твоей или с мужниной.
– Знамо дело, с моей… Мой племянник. Сестрин сын.
– Ну а сестрин сын, так и по паспорту его догадаться нельзя, племянник он тебе или нет.
Акулина сердито отодвинула от себя тарелку. Трифон Иванович молчал и соображал. «Нет, в дворники Пантелея не след брать, – мелькало у него в голове. – Будет жить в дворниках, так ежеминутно может быть при ней. Он при доме, и она при доме, а я целый день в лавке. Без меня они тут и невесть каких вертунов в квартире наделать могут. Лучше же уж я возьму его в приказчики; по крайности, он тогда у меня целые дни на глазах будет. Я в лавке, и он в лавке. А потом, коли к делу будет негоден, то можно ему и другое место найти».
– Ну ладно, так и быть… Возьму уж я твоего Пантелея в лавочные приказчики, – сказал он вслух.
– Голубчик вы мой! – улыбнулась в ответ Акулина. – Я ведь знаю, что вы добренький, что вы всегда меня послушаете. Только, Трифон Иваныч, ему одежду настоящую надо… Чтобы спиньжак, брюки и все эдакое…
– Да уж ладно, ладно, купим, а потом он заживет эти деньги.
– Позвать его сейчас сюда? – встрепенулась Акулина.
– Зачем же призывать-то? Бога ради, чтобы он как можно меньше тутотка мотался.
– Я думала, что вы ему свое решение скажете.
– Сама скажешь.
Обед кончился. Трифон Иванович, по заведенному порядку, прилег соснуть часок-другой. Пока он засыпал, Акулина сидела около его постели и говорила:
– Ведь вот как я вас люблю-то: приехал племянник, виделся с мужем моим, а я его еще и об муже не успела хорошенько порасспросить. А вы этого не цените.
– Ну что тебе теперь муж! Муж – уж такой товар, что, можно сказать, третий сорт, – бормотал в ответ Трифон Иванович и стал уже всхрапывать.
– Ну, не скажите… Вот ведь уж скоро паспорту моему срок… Вышлет ли еще паспорт-то?
– Отчего же не выслать? Ведь высылал же раньше.
– А вдруг слухи дошли. Сюда ведь ко мне и земляки наши приходили, так могли и передать мужу, что вот, мол, так и так жена твоя законная… А за уксусное поведение он всегда может жену к себе потребовать, чтоб проучить.
Трифон Иванович не слышал этих слов. Он уже спал. Акулина посмотрела на него и, улыбнувшись, отошла прочь.
Через два часа, когда Трифон Иванович отправлялся к себе в лавку, то Акулина провожала его на лестнице и кричала ему вслед:
– Не забудьте Пантелею спиньжак-то купить! Смотрите, сегодня купите.
– Да уж ладно, ладно.
– И картуз хороший.
– Хорошо, хорошо.
– И пальто приказчицкое или чуйку, а то у него окромя нагольного полушубка ничего нет.
– Присылай его вечером в лавку. Старший приказчик купит. Ведь надо тоже примерить.
– Вы всю одежду ему купите. Надо и рубашку крахмальную.
– Купят, купят.
– И платки носовые! А то как же ему без платков?
Трифон Иванович не отвечал.
– Да не забудьте и мне обещанное! Вы вчера меня разобидели и потом в утешение обещались браслетку с бриллиантами купить. Вы даже побожились, что купите. Так непременно купите. Сегодня купите. Да захватите клюквенной пастилы для меня.
Этих слов Трифон Иванович даже уже и не слыхал. Акулина постояла еще на лестнице, потом вошла в квартиру и послала кухарку Анисью за своей наперсницей, полковницкой горничной Катериной.
XXII. В науке у наперсницы
Полковницкая горничная Катерина сидела с Акулиной в столовой за кофеепитием и тараторила без умолку. Кроме принадлежностей кофеепития стояла бутылка вишневой наливки и помещалась тарелка с мятными пряниками и орехами. Сама Акулина, как относительно недавно еще явившаяся из деревни, не успела пристраститься к кофею, хотя и прожила на местах в кухарках около двух лет. Кофею она предпочитала чай и в настоящее время жевала мятные пряники, тогда как наперсница ее Катерина охолащивала уже четвертую чашку кофею.
– И прежде всего, милушка ты моя, ты его тереби… Тереби, сколько можешь… – говорила Катерина Акулине. – Уж ежели тебе такое счастье выпало – тереби его.