Музыканты

- Так, - равнодушно согласился директор.

- Значит, я провидел будущее?

- Конечно, провидели, дорогой Кальман, никто не собирается уменьшать ваших заслуг. Но вы - нищий.

- А кто меня разорил? Вы. Хотя всем обязаны мне.

- Никто никому ничем не обязан, - медленно и внушительно, как символ веры, произнес директор. - Люди вкладывают деньги и получают прибыль… Люди берут деньги в кредит и возвращают с процентами. Если же они только берут и не могут рассчитаться, их выбрасывают за борт деловой жизни. Ей-богу, совестно говорить вам об азах коммерческой деятельности. С такими людьми можно выпить рюмку ликера, сыграть партию в кегли, обменяться анекдотами - и все! Практически этих людей уже нет, они бесплотные духи. Вы призрак, Кальман, и вам пора исчезнуть, уже пропел петух. Я устал от вас.

Кальман обвел глазами солидную обстановку кабинета: мебель «чиппендейл», английские напольные часы, портреты каких-то чванных людей в багетных рамах, в том числе и сидящего перед ним, которого он некогда за шиворот втянул в нынешнее богатство.

- Какая же вы бездушная скотина, - сказал он тихо.

- А вы поэт, это хуже, - и директор обрезал кончик дорогой сигары.

Кальман повернулся и вышел. Тяжелая дверь в последний раз захлопнулась за ним.

Оказавшись на улице, он выпрямился, приосанился. Пусть он проиграл, пусть он банкрот, но нынешний Шиофок был придуман им, он все-таки золотая голова, пусть не для себя и своей несчастной семьи, но для любимого города, оказавшегося таким неблагодарным. Но все равно он любит Шиофок и будет любить до последнего дня.

Он двинулся по улице, изредка раскланиваясь с прохожими и людьми в экипажах, но ни один не остановился, чтобы перекинуться с ним словом.

Лишь сильно постаревшая, но куда более дерзко рыжая, чем в прежние времена, мадам Жужа, пившая какую-то смесь со льдом в летнем кафе при своем новом и весьма презентабельном заведении, дружески приветствовала Кальмана.

- Добрый день, господин коммерсант! Почему вы к нам больше не заходите?

- Разве вы не слышали о моих обстоятельствах, дорогая Жужа? - вздохнул Кальман.

- Вы столько сделали для города, и никто не поддержал вас в трудную минуту, - искреннее сочувствие было в ее голосе.

- Такова жизнь! - философски заметил Кальман.

- Хотите рюмочку чего-нибудь?

- Спасибо, сердце пошаливает…

- Жаль, девочки еще спят… Хотя… Марица!..

Из двери высунулась Манечка с перевязанной щекой. Кальман вздрогнул, испытав жутковатое чувство повтора уже раз пережитого.

- Это что еще такое? - грозно спросила хозяйка.

- Жубы, - с трудом проговорила Манечка, вид у нее был довольно затрапезный. - Опять режутся, теперь сверху.

- Тьфу на тебя! Ступай на кухню. Не отпугивай посетителей.

Кальман приподнял котелок и побрел дальше, позабыв о выправке.

- Такова жизнь, - пробормотала ему вслед мадам Жужа…

Дома Кальмана ожидал очередной сюрприз. У дверей стояли подводы, дюжие молодцы выносили из квартиры рояль. На одну из подвод уже были погружены кровати, диваны, комод и огромный платяной шкаф с зеркалом. За грузчиками, выносившими рояль, с плачем тащилась старая служанка Ева и, потрясая кулаками, вопила:

- Осторожней, ироды! Рояль дорогая, на ней барин молодой играет. Испортите вещь, что мы барину скажем?

- Успокойтесь, Ева, - сказал Кальман. - Эти вещи уже не вернутся.

- Как не вернутся? - опешила Ева.

- Их описали.

- Это писатели, что ли, утрешние? - сообразила старуха. - Всю квартиру облазили и все пишут, пишут, пишут, как ненормальные.

- Они не писатели, - улыбнулся Кальман. - Куда хуже - финансовые инспектора.

- Ну, мне такого без стакана палинки не выговорить, - проворчала Ева. - Что же, мы в пустом доме останемся?

- Нет, не останемся. Дом тоже описан.

И мимо онемевшей Евы вошел в парадное.

Жена, старший сын Бела и четыре дочери ждали его в пустой комнате, служившей некогда столовой. Мимо них из других комнат то и дело проносили всевозможные вещи. «Писатели», устроившиеся в коридоре за столом-маркетри, помечали изъятые вещи в длинном списке.

- Отказали? - спросила жена; она выплакала все слезы и сейчас производила впечатление относительного спокойствия.

- Разумеется… Сегодня же отправимся в Пешт.

- Отец, я не поеду, - сказал Бела.

- Что это значит? - нахмурился Кальман.

- Я пойду служить в банк. Кто-то должен работать. Мы не можем всей семьей сесть на шею родственникам.

- Ты пойдешь работать в банк, который нас разорил?

- Да. Я уже был там. Я сказал: вы отняли у нас все. Так дайте мне возможность помогать семье.

- И они взяли тебя?

- Без звука!.. Впрочем, сперва устроили небольшой экзамен. Но ведь я хорошо подготовлен. Тут нет никакого благородства с их стороны, отец. Работы будет много, а жалованье маленькое.

- Тут есть великое благородство, сын мой! - патетически воскликнул господин Кальман, который, не читав Диккенса, порой в точности повторял интонации и жесты бессмертного мистера Майкобера. - Твое благородство. Разреши обнять тебя от всего сердца. Жена, дочери, перед вами редкий пример самопожертвования, запомните этот миг. - Он смахнул слезу. - Но что делать с нашим меньшим, нашим Вениамином, что в детском неведении резвится в поместье своего родовитого школьного друга? - впав в деланный тон, папа Кальман не мог от него избавиться.

- Надо написать ему, чтобы он сидел там как можно дольше, - предложила мадам Кальман. - Куда нам его девать?

- Но разве добрая будапештская тетка не приютит бедного сиротку? - витийствовал господин Кальман.

- Побойся бога, дорогой, какой же Имре сиротка? Мы, слава богу, живы и не собираемся умирать. Ну, потеряли деньги, было бы здоровье и мужество.

- Здоровье и мужество - ты это хорошо сказала. Молодец, женушка! Правда, я предпочел бы деньги. Ладно, напиши ему, чтобы сидел на месте. Экий счастливчик! Мы будем ютиться невесть где, а он - наслаждается жизнью и лучшим поместьем нашего округа! Итак, будем собираться.

- Собирать нам нечего. Все при нас.

- Тем лучше, - беспечно сказал господин Кальман. - Не придется тратиться на перевозку.

- И на носильщика, - добавила жена.

- И на оплату багажа, - заметил Бела.