Руны Одина

Дальше был подсчёт нападающих и осмотр трофеев. Диего, так же ни капельки не пострадавший, сидел в стороне, наблюдая несколько презрительно, как Россомаха деловито осматривает трофейное оружие и украшения.

– Это Укок. – Заявил Хара, перевернув своего противника и осмотрев его амулеты и татуировки. – Странно, это уже земли Беи.

– Наверное, мародёрствовали на поле. – Предположил Россомаха. – И заметили нас. Смотри, сумки полные. – Он пнул сумку, где тяжело звякнуло что-то, в подтверждение своих слов.

– Ты сильно-то сбором трофеев не увлекайся. – Лениво заметил Диего. – Места впереди безлюдные, сбыть некому, идти далеко. Перевал впереди, дорога тяжёлая… Я понимаю, бандитские замашки ничем не перешибёшь, но ты уж сделай над собой усилие.

Россомаха титаническим усилием воли заставил себя проигнорировать это замечание, но желваки по скулам забегали, и краска в лицо бросилась, особенно после того, как Санька сказала:

– Диего прав, Россомаха, лишнее нам ни к чему. А вы уверены, что никто не явится им на подмогу, или не пустится за нами, чтобы отмстить?

Россомаха швырнул на землю то, что взял было в руки, и, не отвечая, пошёл к своему коню. Хара ответил, не скрывая укоризны в карих глазах:

– Кто его знает. Но золотые и серебряные вещи лучше взять, не пропадать же добру. Прости, кыдым, но никто большего брать и не собирался. Мы с Россомахой не первый день на свете живём, и уж как-нибудь сами догадаемся, что к чему.

Теперь покраснела Санька; поняла, что зря обидела Росомаху, тем более, на глазах у ненавистного ему Диего, и расстроилась. Дальше ехали молча, только Диего, у которого резко поднялось настроение, как ни в чём ни бывало, мурлыкал что-то себе под нос.

Как и обещал Диего, через день они поднялись на перевал. Здесь, не смотря на ослепительное солнце, было холодно, и лежал глубокий снег. Санька, поднявшись на самое высокое место, огляделась, сощурившись: вид был красоты сокрушительной, невероятной. Бескрайние сосновые леса покрывали горные склоны, ярко освещённые солнцем, над горной стремительной рекой клубился белый пар, янтарём горели сосновые стволы, ослепительно сверкали снега и льды вокруг. Небо было такой яркой, чистой голубизны, что дух захватывало… И тут Диего указал куда-то на восток. Далеко, очень далеко, в небо поднимались клубы дыма – не костёр, целый пожар. Но их путь лежал почти в противоположную сторону, в глубокую горную долину, поросшую берёзой и елью, среди каменных глыб и мохнатых скал. Сколько хватало глаз, не было видно никаких признаков жилья, ни дымка, ни просеки. Дикий, первозданный край, край невиданных красоты и мощи.

– А где Запретные Земли? – Спросила Санька, в надежде, что Диего покажет пальцем и скажет: «А вон они». Но он только засмеялся и покачал головой:

– Боюсь, не скоро я тебе их покажу. Нам туда – видишь, две вершины? Но прямо не пройти, придётся двигаться вкруговую, вон туда… – Они шли пешком, ведя коней в поводу, и Диего подошёл к Саньке, объясняя, приобнял её, почти прикасаясь щекой к щеке. – Вон по тому распадку спустимся к реке – сейчас её не видно, – дойдём до брода, это вон там, – поднимемся вон на ту гору… А дальше я дороги не знаю. Будем искать по солнцу. Направление-то известно.

– Я знаю дорогу. – Бросил Россомаха. – До самой Туры.

– Ну, это же отлично! – Деланно обрадовался Диего. Санька поёжилась. Она, вроде, и сама к этому стремилась, но душа всё равно за Росомаху болела. Считая, что права, она уже который день находилась в таком мучительном разладе сама с собой, что её обычная жизнерадостность начала ей изменять. Россомаха обиделся очень сильно, и не мог этого скрыть; с каждым днём он замыкался в себе всё сильнее, и больше общался с Харой и с Ченом, нежели с Санькой. Она привыкла к его близости, к его вниманию, к его заботе, воспринимала их, как само собою разумеющееся, и в её схеме развития ситуации потеря всего этого не предусматривалась – она была уверена, что это от неё не уйдёт. Что Россомаха будет по-прежнему с нею, только уже иначе… Терять его было страшно. К тому же, и Хара, и Чен явно были на его стороне, и Саньку почти открыто осуждали, проявляя свою солидарность с другом. Всё это расстраивало её ещё больше. Она, вроде, и хотела всё исправить, и в то же время не могла: мешали завязавшиеся дружеские отношения с Диего. Он стал оказывать ей мелкие услуги, опережая остальных, то и дело обращался на привалах с вопросами или просьбами, всегда как-то так, что Санька не могла ему отказать, не могла оттолкнуть, боясь обидеть. Но не могла не замечать, что он старается в таких случаях всегда опередить или заменить Росомаху. Вообще-то, подобное соперничество ей было лестно, и даже слегка задевало нежелание Росомахи как-то соперника оттеснить. Старался в основном Диего.

Глава четвёртая

Руна Эваз.

Само по себе путешествие протекало неплохо. Несколько раз они видели издали проснувшихся бурых медведей, частенько слышали волчий вой, а по ночам лошадей тревожило рычание ирбиса, но на отряд ни разу никто не напал. Весна меж тем стремительно набирала обороты, расцвела верба, проклюнулась зелень на солнечных прогалинах. То и дело маленький отряд спугивал оленей и косуль с солнечных полянок; те отбегали нехотя и не далеко, пугливо присматривались к всадникам, готовые в любую секунду броситься прочь. А раз увидели молодого медведя: тот тоже, сидя совсем по-человечьи, лопал свежую зелень. На всадников он даже не зарычал, и, кажется, совсем не испугался и не насторожился, с любопытством провожая их взглядом. А белок и прочей мохнатой мелочи им на пути встречалось видимо-невидимо, столько, что даже Санька перестала обращать на них внимание. Настроение, правда, было у всех не ахти; положение не спасали ни песни Диего, ни попытки Чена всех помирить, которые у него получались настолько неуклюжими, что вызывали только кривые усмешки и сочувствие. Неизвестно, чем кончилось бы это напряжение, достигнув своего пика, но скоро стало очевидно, что за ними кто-то идёт. Преследователей выдал лёгкий дымок, который однажды заметил Россомаха со склона горы; пристальное наблюдение в последующие дни показало, что кто-то действительно идёт за ними. Птицы, кружившиеся над вершинами деревьев; лёгкие, почти невидимые струйки дыма иной раз. Они решили, что преследуют именно их, потому, что все эти метки в точности повторяли их маршрут.

Разведать взялся Диего, ему это было проще всего. Оставив коня и оружие Саньке, он перекинулся и скрылся в лесу. Темнело; остальные взялись ставить юрту и готовиться к ночлегу. Санька, как обычно, занялась постелями; бросила охапку лапника на землю, когда в глаз что-то влетело.

– Погоди, не три! – Рядом тут же оказался Россомаха. – Смотри вверх, я сейчас достану. – Взял её лицо в ладони. – Надо же, уже какая-то мошка проснулась…

– И покончила жизнь самоубийством в моём глазу. – Фыркнула Санька. – Извращенка.

– Может, ей глаза твои понравились. – Россомаха бережно вынул извращенку из Санькиного левого глаза.

– Тем более извращенка. – Буркнула Санька.

– Почему? – Не торопясь отпускать её, спросил Россомаха. Санька побоялась развивать эту щекотливую тему, дёрнула плечом:

– Просто ляпнула. Так. Настроение не очень.

– И уже давно.

– Да. Ты же дуешься на меня. – Прямо сказала она. – Обижаешься на что-то.

– Я не обижаюсь. Просто ты с Диего этим… подружилась уж больно.

– Он не такой и плохой… Мне так кажется.

– Ага; только ссытся и глухой. – Нахмурился Россомаха, отпуская её.

– Он часто тебя обижал, но ведь и ты его – тоже. Вы просто терпеть друг друга не можете; но ведь…

– Что?

– Ничего.

– Ничего? – Россомаха опять поймал её за руку, потянул к себе. – Я знать хочу. Что ты сказать хотела?

– Забыла. – Санька несильно трепыхнулась, но он не отпускал. – Это не важно. Правда; пусти. Ну, Россомаха, я тебя прошу…