Я и мой оригинал

— Очень…образно, — смогла выдавить из себя я.

— И очень точно, не правда ли? — его лицо потемнело, словно тучи набежали на солнце. Он отклонился назад, и друг заявил: — Я предлагаю тебе работать со мной.

— У меня уже есть работа, — тут же отрезала я, откладывая вилку, но не нож, продолжая нервно вертеть его в пальцах.

— Да, ты работаешь на Хасана, — самодовольно усмехнувшись, продемонстрировал он мне степень своей осведомленности. — На человека, который и отправил тебя ко мне, прекрасно понимая, что обратно ты уже не вернешься.

Я подскочила, судорожно сжимая и разжимая кулаки.

— Чушь! — вырвалось у меня.

— Тогда откуда я знаю про твои плохие сны? — резонно заметил парень, блеснув черными глазами. — Это он мне рассказал. Видишь ли, девочка моя, ты изначально предназначалась мне. Когда тебя доставили в зверинец, я приказал изолировать тебя и не допускать к показам. Я планировал оставить тебя себе, но мой подчиненный ослушался и уже вскоре тебя увидел Хасан, который тут же разглядел драгоценный камень в навозной куче. Когда я узнал о случившемся, было уже поздно. Хасан забрал тебя туда, где я не мог до тебя добраться. Поэтому пришлось постараться, чтобы вынудить его отказаться от тебя. Еще не поняла? Я подловил Хасана на кое-каких незаконных делишках. И он согласился отдать мне мой подарок самому себе. Так что, уж кто-кто, а Хасан тебя точно искать не будет, на это можешь даже не рассчитывать. Возможно, инициативу проявит блондинчик. Я видел, как он на тебя смотрел, когда ты уходила. Но он ничего не сможет сделать, пока всем заправляет Хасан.

Я медленно села обратно на стул, взяла подняла со стола вилку и продолжила есть, жуя автоматически, словно робот. А внутри меня в этот момент рушились стены.

На самом деле, Риган ошибся. Он недооценил Хасана, потому что тот не только нашел нас, но и явился лично. Но было уже поздно. Я влюбилась. Первый и последний раз в своей жизни. А потом убила того, кто стал мне дороже жизни.

Тот день застыл в моей памяти навсегда. Многие другие такие же ранящие события, случившиеся до него и после него, постепенно теряли свою остроту. Меркли и стирались краски, словно постепенно выцветала старая картинка, покрываясь пылью ушедшего времени, но тот день остался таким же ярким, таким же выпуклым и четким, как если бы я навеки осталась жить именно в нем, в этом единственно живом и живущем в моей памяти дне.

Всё случилось из-за меня, это была моя ошибка… Я должна была сообразить раньше. И уйти прежде, чем произошло непоправимое.

То, что что-то не так, я поняла сразу, вот только идентифицировать это «что-то» не смогла. Мне было дурно, и эта дурнота усиливалась с каждым часом, несмотря на то, что я стойко убеждала себя в полнейшем благополучии, но нет. Самовнушение не работало, как не работали и таблетки от всего, чего только возможно, обнаруженные мною в аптечке и выпитые одна за другой.

— С вами всё хорошо? — поинтересовалась у меня домработница, которая приходила убираться каждый четверг.

— Да, — слабо ответила я, чувствуя, как подгибаются ноги. — Просто что-то голова кружится…

Послышались шаги и уже через несколько минут прохладная мягкая ладонь легла на мой лоб.

— Кажется, у вас жар, — сообщила женщина, чье имя я так и не запомнила. — Вам следует прилечь.

— Нет, нет, — засопротивлялась я, вцепившись в спинку стула чтобы устоять на ногах. — Мне надо собираться, сегодня вечером у нас планы.

— Возможно, стоит их отменить, — предположила женщина и, приобняв меня одной рукой за плечи, повела в сторону спальни. — Вы едва способны говорить.

— Нет, это невозможно, — выдохнула я, чувствуя, как меня неистово утягивает в сон. — Мне нельзя спать…

И это действительно было так. Через два часа я должна была прибыть на вечеринку в честь дня рождения жены конгрессмена и отвлекать её мужа, пока Риган будет разбираться с виновницей торжества. На неё поступил заказ и этот заказ надо было выполнить именно в этот день, а потому мне следовало не валяться в постели, а наводить красоту, чтобы супруг, известный в узких кругах как человек не отягощённые моральными принципами и обладающий весьма специфическими «спальными» предпочтениями, подливая шампанское в бокал не видел ничего, кроме моего декольте.

Но то ли вся та горсть таблеток, что я приняла не помогла, то ли я подцепила что-то действительно мощное, что смогло свалить даже суккуба, но едва ощутив под собой мягкость подушек и шелковистость простынь, я тут же отключилась.

Мне снился кошмар. Мне часто снились кошмары. Как правило, сюжет был одним и тем же, но этот кошмар отличался от привычных. Не было привычной тьмы, пустоты и одиночества, не было чужих рук на моей шее и моего прерывающегося дыхания. Был лишь наш дом, которым я уже привыкла называть «нашим», моя спальня, которую я сперва разрушила в приступе гнева, а после создала заново, так, как хотела сама в процессе подбора мебели размышляя о том, что у меня никогда не было дома. Не было места, которое я могла бы назвать своим домом. Чего-то, что было только моим — моим убежищем, моей крепостью, моим маленьким миром. И при этом, я всегда этого хотела. Раньше, я думала, что таким, как я, побродяжкам, дом ни к чему. А зачем? Дом нужен тогда, когда есть кого в нем поселить — мужа, детей, собаку. А у меня никого не было, меня никто никогда не ждал. И более того, я прекрасно понимала, что никогда и не будет. Даже если я куплю самое шикарное здание оно не будет домом, а лишь помещением, моим собственным склепом — холодным, пустым и безжизненным.

А потом все изменилось. Я стала кем-то другим, кем-то больше, чем прежде, потому в моей жизни появились «мы». Это было не просто «ты» и «я», потому что «ты» и «я» — это всегда временно, всегда олицетворение определенного периода, который рано или поздно заканчивается. Нет, мы были «нами», что порождало «наше», «нас» и «с нами», означая нечто большее, чем временное. И это «мы» дало мне очень многое, в том числе и дом.

И я спускалась по лестнице этого дома, вяло размышляя о причинах внезапной головной боли, о смазанных очертаниях предметов и о том, что с таблетками явно все-таки переборщила, ведь иначе с чего бы мне видеть столь странный сон — ощущающийся очень реальным и в тоже время явно порожденный воспаленными глубинами моего мозга. Теми глубинами, где прятались тени из прошлого.

— Здравствуй, милая, — проговорил хорошо знакомый голос, появляясь из-за угла. Одна из тех самых теней.

— Дядя Миша, — слабо выдохнула я, хватаясь за больную голову. — Что вы…что вы здесь делаете?

— Я пришел к тебе, — просто сказал дядя Миша и улыбнулся как прежде — тепло и обнадеживающее. С такой улыбкой гордые отцы смотрят на своих подросших детей, веря, что у них все получится, что взрослая жизнь, в которую их отправляют родители, они встретят с силой, верой и достоинством. — Ты так выросла. И так изменилась.

— Дядя Миша, — всхлипнула я, бросаясь в теплые, такие знакомые и такие родные объятия. — Я думала…я думала вы погибли. Я думала, вас убили!…

Судорожный всхлип оборвал мои слова на полуслове, я уткнулась лицом в поношенный свитер крупной вязки, который был на нем в нашу последнюю ночь. В ночь, когда я сбежала. И пахло от него всё также — лекарствами, сигаретами и травяным чаем.

Он отодвинул от своей груди моё ставшее мокрым лицо и повернул к себе.

— Ты стала такой красивой, — прошептал он, рассматривая мои глаза, губы, лоб.

— Просто…выросла, — всхлипнула я.

— Ты всегда была особенной, — прошептал дядя Миша, а в уголках его глаз, окруженных мелкими морщинками, заблестели слезы. Одна слезинка не выдержала и скользнула вниз по впалой щеке. — Ты всегда была самым чистым и светлым созданием из всех, что я когда-либо видел.

— Нет, — покачала я головой, все еще находящейся в его руках. — Я не особенная. И не хорошая. Я стала плохой, дядя Миша. Я стала очень плохой. Я столько зла совершила…

Моя грудь задергалась в судорожных, едва сдерживаемых всхлипах.